вызывающе торчала. Критянин будто и не удивился давней приятельнице,
шагнул к выбежавшей навстречу Таис, крепко взял ее за руку и промолвил
единственное слово: "Эгесихора?"
Губы гетеры задрожали, глаза налились слезами. Задержав дыхание, она
склонила голову. Так они молча стояли друг перед другом. Руки Неарха
сминали браслеты из мягкого золота на ее запястьях. Наконец Таис
опомнилась, позвала Гесиону...
- Сядь, выпей вина.
Неарх послушно, с несвойственной ему медлительностью опустился в
тяжелое резное кресло, машинально налил неразбавленного вина.
Гесиона, смущенная, с опущенным взглядом, принесла ларец с
драгоценностями Эгесихоры, так и оставшийся у Таис.
Критянин вздрогнул, увидев свои дары. Таис схватила хотевшую
удалиться Гесиону и толкнула ее к Неарху.
- Вот свидетельница последнего часа Эгесихоры! Рассказывай!
Та залилась слезами, скользнула на ковер, но быстро овладела собой и
довольно связно передала Неарху все, что он хотел знать.
Из-под опущенных век молодого флотоводца скатилось несколько
слезинок. Критянин оставался недвижимым, только опущенная на боковину
кресла рука вздрагивала, а тонкие пальцы сдавливали шею резному льву.
Повинуясь внезапному порыву, Гесиона приподнялась с ковра и прильнула
щекой к этой руке. Неарх не отнял ее, а, протянув другую руку, стал
гладить волосы фиванки, вполоборота следя за Таис, которая дополнила ее
рассказ.
- И мой Менедем ушел сопровождать Эгесихору в подземелья Аида... -
Таис расплакалась.
- И проклятый Эоситей тоже там! О спартанцы! - глухо, с ненавистью и
угрозой воскликнул Неарх, вставая.
- Эгесихора тоже лакедемонянка! - тихо возразила Таис, и критянин не
нашел что ответить.
- Завтра на рассвете принесу жертву в память ее. Я приглашаю тебя, -
сказал Неарх после некоторого молчания. - И тебя, - он обратился к
Гесионе. - Пришлю колесницу или носилки...
- Хорошо, - ответила Таис за обеих, - но ты забыл про это. - Она
протянула ларец Эгесихоры.
Неарх отступил на шаг, отстраняя ящичек рукой.
- Нет, не надо. Отдаю той, которая увезла Эгесихору от убийц, - твоей
подруге.
Потрясенная Гесиона от волнения сделалась пунцовой.
- Что с тобою, наварх? Разве можно дарить столь дорогие вещи нищей
девушке, ведь я не рабыня только по доброте госпожи? Я не могу взять
этого!
- Возьми! На память об ужасном часе, пережитом вместе с моей золотой
милой. А о своих достоинствах предоставь судить мне!
Гесиона неуверенно взглянула на Таис. Гетера повела бровями: мол,
надо взять; и фиванка низко склонилась, принимая ларец из ее рук под
угрюмым взглядом критянина.
Неарх остановился у порога.
- Есть еще у меня к тебе слова Птолемея. Он искал тебя в первый же
день, а теперь уплыл с Александром к морю. Он не забыл тебя. Если ты
хочешь увидеть его, Александра и Гефестиона, то поплывем вместе. Я жду
посланного из Залива Героев и должен присоединиться к Александру. Наш
божественный полководец и друг хочет основать новый город - может быть,
будущую столицу своего царства. Есть подходящее место, там, где был
тысячелетие тому назад критский порт.
- Где же это? - заинтересовалась Таис.
- На побережье. Отсюда плыть на Навкратис и дальше на Канопус, потом
вдоль берега моря, на запад. Впрочем, ты знаешь об этом месте из Гомера:
обитель морского старца Протея.
- "На море в шумном прибое находится остров, лежащий против Египта.
Его называют там жители Фарос", - моментально вспомнила и речитативом
напела Таис.
- Да, Фарос. И это гомеровское место особенно нравится Александру.
Знаешь, как он любит Гомера. Так едем?
Таис смутилась.
- Большой ли у тебя корабль?
Неарх впервые за весь вечер усмехнулся.
- Самый большой мой корабль стоит в Тире, на площади перед главным
храмом. В знак победы. Так же, как осадная машина Деиада, начальника всех
механиков Александра, в знак победы водружена внутри храма в Газе.
Таис всплеснула руками в восхищении.
- Зачем тебе знать размеры моего корабля? - продолжал критянин. - Я
дам тебе отдельный корабль, два, три, сколько захочешь.
Пожалуй, впервые афинянка ощутила могущество молодого македонского
царя и его не менее молодых сподвижников.
- Так ты согласна плыть к Фаросу? Но зачем тебе большой корабль?
Здесь меньше имущества, чем в Афинах. - И Неарх окинул взором небогатую
обстановку скромного дома Таис.
- Мне нужно взять с собой мою лошадь, - стесняясь, ответила Таис, - я
не могу с ней расстаться надолго.
- Понимаю. Только-то? А еще?
- Кроме меня, конюх и еще две женщины.
Неарх гордо сказал:
- В твоем распоряжении будет целый корабль с опытными моряками. Я
ожидаю своего посланца через два дня. Тогда мы поплывем на Эшмун и Малый
Гермополь, мимо Навкратиса. Ты ведь была там?
В воспоминании Таис пронеслись унылые, равнины с бесчисленными
засоленными озерами, песчаными грядами, необъятными зарослями тростников -
весь тот угрюмый барьер Дельты, который отделял Египет от сияющей синевы
моря.
Приняв молчание афинянки за нерешительность, Неарх сказал:
- Птолемей просил меня дать тебе столько дариков, сколько ты
захочешь. Я пришлю завтра.
Таис задумчиво покачала головой.
- Нет, не надо. Я еще не видела Птолемея. И он меня.
Неарх усмехнулся.
- Напрасно ты сомневаешься. Птолемей будет у твоих колен в тот же
час, как увидит тебя!
- Я сомневаюсь в себе. Но я возьму у тебя в долг три сотни дариков.
- Конечно, бери, я привез много денег...
Едва стихло бряцание оружия его охраны, Гесиона стремительно
бросилась к Таис и по своей привычке скользнула на пол, обняв ее колени.
- Госпожа, если ты любишь меня, то возьмешь этот царский дар, - она
показала на ларец Эгесихоры.
- Я люблю тебя, Рожденная змеей, - с нежностью ответила Таис, - но не
возьму того, что отдано. По воле судьбы и богов, оно принадлежит тебе.
- Мне негде хранить драгоценности!
- Спрячь пока у меня. Кстати, пора тебе обзавестись своей комнатой.
Хочешь, я отдам тебе маленькую?
- О госпожа, я хотела бы спать на ковре перед твоей постелью!
- Я буду тебя бить всякий раз за это обращение, и Таис в самом деле
крепко ее шлепнула. - Спать нам в одной комнате не годится. Чувствую, что
ты скоро проснешься...
Печальный обряд памятного жертвоприношения под скорбные греческие
песни длился недолго. Все ушли, и даже Таис, а Неарх долго еще оставался
на месте сожжения Эгесихоры.
Критянин вновь явился к Таис только через два дня.
- Прибыл гонец от Александра, - сразу заговорил Неарх, - и теперь мы
можем не спешить к Фаросу. Там уже основана Александрия, а сам великий
стратег с Птолемеем, Гефестионом и другими приближенными отправляется в
Ливийскую пустыню, к оазису, где находится знаменитый оракул Аммона и его
священный дуб.
- Это далеко?
- Больше трех тысяч стадий по пустыне.
- И три тысячи назад? Так это месяц пути!
- Для Александра меньше.
- Тогда вообще зачем плыть к Фаросу?
- Тебе-то не нужно. А мне Александр велит осмотреть место для гавани.
Я поеду. Ненадолго.
- Возьмешь меня с собой? На свой корабль? Без лошади, только меня и
Гесиону?
- Охотно. Только зачем тебе?
- Посмотреть Фарос. Я хотела повидаться с морем, а вовсе не с
Птолемеем. Лошадь останется здесь, и рабыня также.
Клонария рассказала своему купцу про скорый отъезд, и он заторопился
"взять" ее в свой дом и подписать брачное условие. В хозяйстве купца на
время найдется место и для Салмаах.
Быстроходный корабль начальника флота понес Таис и Гесиону вниз по
западному рукаву Нила. Неарх плыл с военной поспешностью, не задерживаясь
нигде, делая остановки только для пополнения свежей провизии. Большую
часть пути Таис проводила на палубе, сидя под кормовым навесом рядом с
критянином и кутаясь от резковатого ветра в персидский голубой плащ тонкой
шерсти, привезенный Неархом для Эгесихоры. Гесиона сидела тут же в
излюбленной своей позе, поджав ноги, на мягких коврах в три слоя -
роскошь, невиданная в Афинах того времени, да и в Египте доступная разве
вельможам и жрецам самого высшего круга. Трое рабов - два рослых мизийца и
худощавая злая финикиянка - держались поодаль, готовые исполнить любое
повеление.
Неарх рассказывал о приключениях в походе Александра. Не столько
военный по душе, сколько исследователь и мореплаватель, он больше
вспоминал о разных местах ионийского и финикийского побережья, чем о боях.
Столь похожие на Крит и Элладу горы и бухты, однако более просторные и
более безлюдные, с нетронутыми обширными лесами сосен и кедров, светлые и
чистые, продуваемые ветрами гор. На холмах пониже, будто сады богов,
простирались рощи смоковниц с клубящимися, как зеленые облака, пузатыми
кронами; посаженные титанами ряды каштанов, могучих орехов и гранатных
деревьев. Еще ниже, к самому побережью, подходили заросли миндаля,
гигантские, как дома, кусты съедобного орешника, ароматного мирта и лавра,
фисташек, рожкового дерева с черными стручками, равными по сладости
финикам. Все это богатство пищи, мало тронутое человеком даже в небольшом
удалении от городов, помогало людям жить в привольном уединении. Если бы
не постоянные нападения пиратов, то жизнь была бы там куда более легкой,
чем на родных берегах Пелопоннеса или Крита. Но города-полисы требовали
новых и новых рабов для построек и ведения хозяйства, и азиатские
побережья обезлюдели, опустошенные охотниками за "живыми орудиями".
Неарх вспоминал бухты в белых известняковых обрывах, точно мраморные
чаши, налитые синей, хрустально-прозрачной водой; глубокие заливы среди
красных гор с таинственно черневшими подводными скалами, поросшими
огромными губками или кроваво-красными кораллами.
Окаймленные кустарниками тимьяна, лаванды и ладанника, в безветренные
и жаркие дни берега источали резкий аромат, умерявшийся свежим запахом
моря. Дальше на юг, в Киликии, узкие горные долины, осененные исполинскими
платанами, во время цветения были пропитаны ядовитыми испарениями
олеандров и магнолий. Горе тем, кто задерживался для отдохновения у
журчащих речек, бежавших по дну долин. На выходах к морю погребальными
колоннами высились кипарисы по шестидесяти локтей высоты, невиданной в
Элладе.
Целые острова серебристо-серой листвы маслин раскидывались вокруг
городов и больших поселений.
На финикийских побережьях, более сухих и бедных, много дубов и
кустарников, но в горах теснились такие же титаны - кедры и пихты, как в
Киликии или Карий.
Неарх рассказывал о городах. Одни радостно открывали ворота
победителям - македонцам. Другие отчаянно оборонялись и за это были
разграблены и вырезаны до последнего мужчины: Милет, Галикарнасс, Тир, тем
более Газа.
Всякий раз как заходила речь о взятых городах и сражениях, Неарх
говорил об Александре. Товарищ детских игр, юношеских приключений,
опальный царевич на глазах своих близких друзей, не говоря уже о преданных
гетайросах-товарищах - цвете македонской конницы из знатных родов,
превращался из неопытного воина в божественного полководца. Александр
свершил такое, о чем не мог мечтать никто из эллинов, даже его отец
Филипп, давно думавший о войне с Персией. Вопреки советам опытных в
политике мужей Александр отверг коварные приемы своего отца и действовал
всегда прямо, держал свое слово, точно исполнял обещания. Его способность
к молниеносным решениям превосходила даже способности Фемистокла. Он не
