Рождественского ушел из аймака по прямой дороге в Шаргаин-Гоби.
Взвесив все обстоятельства, я принял решение -- перенести
базу в Цаган-Олом и затем выйти наперерез Рождественскому по
Хобдосской дороге и заехать в Шаргаин-Гоби с запада через
Тонхил сомон ("Находящийся в выемке"). Немедленно погрузившись,
мы сдали помещение, поблагодарили хозяев и к вечеру пришли в
Цаган-Олом. Пока искали начальство, совсем стемнело. Наконец
получили помещение под базу -- длинный глинобитный дом,
недалеко от берега Дзабхана. Устраивались уже ночью, в полной
темноте, и только во втором часу утра закончили этот
многотрудный день.
Двадцать шестое июня мы простояли в Цаган-Оломе, устраивая
базу и распределяя грузы. "Дракон" и "Кулан" отправились в
Улан-Батор с грузом коллекций, пустых бочек и лишнего
снаряжения. Со мной, кроме "Волка", осталась только полуторка
-- "Олгой-Хорхой". Чтобы избежать убийственной дороги через
Арахангай, я направил наши машины в Улан-Батор по южной дороге,
через Баин-Хонгор и Убур-Хангай. Расчет был правильным --
машины дошли легко и быстро. На Цаган-Оломской базе оставили
Дурненкова и с ним одного рабочего -- наиболее молодого и
слабосильного. Дурненков приуныл. В самом деле, сидеть здесь и
"куковать" на складе в почти пустом поселке, в девятистах
пятидесяти километрах от Улан-Батора, было совсем не весело.
Выяснив, что у какого-то из местных жителей имеется гармонь,
Дурненков немного повеселел. Вечером, уже в темноте, после
окончания всех работ шоферы решили купаться. Я сидел, покуривая
козью ножку, и поджидал Новожилова, искавшего мочалку для
купания. Внезапно сквозь тьму с реки донесся вопль, затем
второй и невнятные испуганные крики. Сердце у меня
заколотилось. Я представил, что кто-то тонет в быстрой реке, и
бросился к берегу. Где-то впереди журчала река, и узкая полоска
воды поблескивала в свете звезд совсем близко. Вдруг я полетел
куда-то в темноту, тяжело брякнулся на песок и оказался у самой
воды, скрытой береговой террасой. С нее-то и сверзился
Вылежанин, растянув сухожилие на ноге, а затем я, отделавшийся
более счастливо. В общем, наш "Волк" захромал и продолжал
хромать до самого возвращения в Улан-Батор.
Рано утром двадцать седьмого июня мы направились по долине
Дзабхана. Дорога вилась по ущельям и склонам холмов, потом
отошла от реки и направилась поперек необыкновенно мрачной
котловины. В ней стояли одинокие шатровидные останцы, а с юга
высились конические горы с редкими полосами снега наверху. За
длинным перевалом началась большая котловина -- восточная
оконечность Гуйсуин-Гоби ("Гоби смерчей", "Вихревая Гоби"). У
самого начала впадины находились развалины монастыря
Могойн-хурэ ("Змеиный монастырь")--целый город пустых стен и
станция для проезжавших машин. От развалин монастыря через всю
"Вихревую Гоби" виднелась огромная гора Цасту-Богдо ("Снежная
святая" ) в четыре тысячи двести двадцать пять метров
абсолютной высоты. Ее снежный плоский купол как бы парил над
затянутыми фиолетовой дымкой плохо различимыми темными
склонами. Цасту-Богдо представляла собою форпост снеговых
гигантов Монголии, выдвинутый далеко на юг, в область Гоби. К
середине дня над горой собрался облачный покров и повис над ней
неподвижной плоской тучей, так же как над Ихэ-Богдо.
"Вихревая Гоби" -- это огромная, совершенно плоская и
поразительно жаркая впадина. В центре котловины -- остров
страшных пухлых глин, и вообще вся подпочва этой Гоби --
глинистая. Нигде ни признака воды, ни сухого русла. Только
жаркие ветры гуляли, вздымая пыльные смерчи, на всем
стокилометровом протяжении Гуйсуин-Гоби. Вдалеке на севере в
тусклом мареве виднелись цепи гигантских барханов подвижных
песков Монго-лын-Элисун -- "Монгольские пески". Они казались
палево-желтыми, словно накаленными на подножиях черного
мелкосопочника.
Дорога здесь была хорошая, и машины неслись, отсчитывая
безотрадные километры и приближаясь к концу этой жаркой
пустыни. Обычная для монгольских дорог "гребенка", т. е.
поперечные валики и выбоинки, заставляла нас вилять из стороны
в сторону, выбирая менее тряские участки. Простора для езды
здесь было много, и Вылежанин небрежно поворачивал руль,
чему-то ухмыляясь про себя. В этом году он не отпустил бороды,
и его узкое "староверческое" лицо не было столь
представительным, как в прошлую экспедицию.
-- Вспоминаете вчерашний полет с террасы? -- осведомился
я.
-- Нет, я все думаю о вчерашнем разговоре.-- Вылежанин
подразумевал нашу вечернюю беседу. Я рассказывал, какие задачи
стоят перед нами здесь и каких вымерших животных мы будем тут
раскапывать.
-- Так что же вас веселит? -- заинтересовался я.
-- Если кому сказать, куда едем и зачем! Вот, скажем,
спросит кто-нибудь встречный. А ему так, по чистоте сердца, и
ответить: в Хобдо за носорогами и за жирафами. Это будет
правда? Правда! А от такой правды за сумасшедшего примут! В
лучшем случае скажут -- ну и брехун!
Я подумал, что если бы действительно без подробных
разъяснений объявить, что мы едем добывать здесь носорогов,
жирафов, мастодонтов, то, кроме смуты, такое сообщение ничего
бы не вызвало. А ведь мы рассчитывали добыть именно эти породы
животных, только ископаемых...
Из-под рыхлых глин показались низкие пологие бугры черных
коренных пород -- "Гоби Смерчей" окончилась. С бугров
открывалась перед нами обширная котловина Баин-гола ("Богатая
речка"), вся желтая и светлая от высокого дериса. Котловина
подходила к подножию Цасту-Богдо. Дерисовый кочкарник кончался
у пологих красных холмов, выше которых поднимались черные
ребристые горы первой высотной ступени Цасту-Богдо. Еще выше
громоздились грубые глыбы разрезанного ущельями плато. Они
высились гигантскими кубами, затянутыми нежно-голубой дымкой,
испещренные под верхним краем мелкими пятнами снега. Еще дальше
и выше желтели светлые склоны центрального массива,
поднимавшегося плоским удлиненным куполом, покрытым сплошной
гладкой шапкой ослепительно белого снега. Узкие полоски снегов
сползали по дну глубоких ущелий. Вечером весь массив
Цасту-Богдо затянулся синей дымкой, и детали уступов исчезли,
но снег продолжал быть столь же ярким и чистым и приобрел
серебряный оттенок. Будто необычайно плотное белое облако
улеглось на синевато-фиолетовом воздушно-легком троне.
В станке Баин-гол, расположившемся на бугре у скрещения
нескольких дорог, мы были ошарашены сообщением, что наши крытые
фургонами машины прошли здесь два дня назад, двадцать пятого
числа! Эта новость означала, что в Шаргаин-Гоби отряд
Рождественского ничего не делал, а попросту пронесся сквозь
нее. Впоследствии выяснилось, что Рождественский, узнав от
сведущих людей в Гоби-Алтайском аймаке о большом количестве
"каменных" костей в Дзергенской ("Эфедровой") котловине,
устремился туда и попросту бросил работу в Шаргаин-Гоби. Он
спасся от ответственности только тем, что ему действительно
удалось найти крупное местонахождение. Но Шаргаин-Гоби осталась
неисследованной и ждет ученых.
Мы направились в Дзергенскую котловину, в погоню за
чересчур проворными исследователями. Как на сказочном
перепутье, три дороги предстали перед нами. Мне очень хотелось
поехать по правой, потому что она шла на перевал с манящим
названием Алтан-Хадас-даба ("Перевал Полярной Звезды", вернее
-- "Золотого кола", как эта звезда называется у монголов). Но
туда шла старая дорога, в обход Дзергенской впадины, и мы
поехали по средней в бывший сомон Алтан-Тээли ("Золотой
шпенек"). где узнали, что крытые машины прошли дальше на запад.
Слева от нас гигантской стеной шел вдоль всей Дзергенской
котловины хребет Батыр-Хаирхан ("Милостивый Богатырь"),
понижавшийся лишь далеко на севере. Его огромные конусы выноса
слились в наклонный бэль, по краю которого вилась дорога.
Большая ледниковая долина прямо против нас позволяла разглядеть
в центральной части хребта плоский снеговой купол.
Мы прошли около четырех километров за поселок Алтан-Тээли
и остановились у дороги в зарослях берез. Всех нас порадовала
неожиданная встреча с любимым деревом русского человека.
Маленький ручеек журчал по мшистым камням, тонкие белые стволы
раскачивались на ветерке, а листва шептала нам про родину.
Мирно и спокойно стало на душе. Устали мы за этот день
порядочно, так как проехали триста пять километров.
Дзергенская котловина была неширока. На восточной ее
стороне, на расстоянии двадцати -- двадцати пяти километров,
поднимался бэль хребта Бумбату-Нуру ("Курган-гора"), шедшего
параллельно Батыр-Хаирхану. Большие красновато-желтые пятна --
размывы гобийских пород -- виднелись у подножия Бумбату. Как
оказалось, именно там Рождественский обнаружил большие
скопления ископаемых животных. Местонахождение было названо по
сомону -- Алтан-Тээли. Под нами на дне котловины протягивалось
к северу узкое болото с кое-где поблескивавшими лужами воды.
Чувствуя, что наши товарищи где-то близко, я решил попробовать
подать им сигнал ракетами, которыми мы запаслись в этом году.
Один за другим два ослепительно белых огня взвились над
погрузившейся в ночную тьму впадиной. Эффект был потрясающим. В
болоте внизу поднялся надсадный птичий гомон. Кричали утки,
цапли, журавли, заухали низкими голосами еще какие-то большие
птицы вероятно пеликаны. Где-то заблеяли и замычали домашние
животные. Но товарищи, находившиеся в этот момент в ущельях
бэля Бумбату-Нуру, на противоположной стороне котловины, ничего
не заметили.
Продолжая путь на север, мы благополучно доехали до
Дзерген сомона и здесь получили сведения, что две крытые машины
прошли дальше на север. Перебраться на другую, восточную,
сторону котловины у сомона, чтобы посмотреть там выходы
красноцветов, было невозможно, и мы поехали дальше. В северном
конце котловины дорога близко прижалась к хребту. Здесь бэль
был узок и покрыт сплошь черным щебнем, среди которого
отдельные группы больших угловатых камней сверкали в низком
солнце почти ослепительно, как полированный металл. Это сияние
черных предметов, столь характерное для Монгольской Гоби,
поистине удивительно!
Стена хребта Батыр-Хаирхана необычайно крута и непрерывна.
Выше стены -- скалистые ребра, двугранные и черные, они тянутся
на всю высоту хребта и заканчиваются вверху блюдцеобразными
впадинами. По впадинам веерообразно развертываются к вершинам
мелкие русла, сливающиеся книзу в одну глубокую долину. В этом
месте хребет так близко к дороге, так крут и высок, что его
исполинская масса, надвигающаяся на зрителя, кажется почти
нереальной -- очень уж велика. Впечатление усиливает едва
заметная голубая дымка, одевающая склон от подножия до вершины.
В этой дымке круча хребта как бы всплывает вверх, над головой.
Позади, на юге, хребет теряет свою стенообразную монолитность и
рассекается темными глубокими долинами, дно которых снизу не
видно и таинственно. Зато .сквозь долины видны светлые купола
гольцов со снежными полями. Черные от пустынного загара глыбы
камней на конусах выноса означали, что эти выносы -- старые
остатки древнего, прекратившегося здесь размыва гор. Свежие,
современные выносы громоздились высокими конусами, а валуны и
щебень на их поверхности были совсем светлыми.
Центр котловины занимала низина с озерками и зарослями
камыша. Сотни уток, гусей, розовых фламинго, белых цапель
