аймаку. Степь из-за отсутствия пыли и вихрей горячего воздуха
казалась изумительно просторной. Впереди поднимались все выше
южные предгорья Ханкая. Над ними ползли тяжелые дождевые тучи,
казавшиеся мрачными в сравнении с солнечным простором равнины.
На востоке даже в бинокль не виднелось высоких гор, к большому
удовлетворению Рождественского. Только примерно в двадцати
километрах от сомона можно было различить скопище острых
голубых скал Барун-Ошиин Чулу ("Западные Разрушенные Камни"),
теснившихся странным частоколом на ровной степи.
Мы направились вверх по долине Аргуин-гола и попали в
радостный мир сверкающей воды и свежей травы в рамке
ярко-голубых скал. Невысокие обрывы кремнистых известняков были
серовато-голубые, голубые и даже светло-синие. Иногда голубой
обрыв нависал над сверкающим и струящимся кристаллом речки.
Россыпи голубых плит выделялись на серебристых ковыльных
склонах. Дальше голубые зубцы и острия увенчивали верхушки
зеленых холмов. С неохотой оставили мы долину Аргуин-гола и
полезли наугад прямо в отроги Хангая, в россыпи громадных
гранитных камней, издали производивших впечатление то стад, то
скопления юрт. Склоны гор мягко зеленели -- действительно,
здесь был простор аратским стадам и большие запасы корма для
любой породы домашнего скота. Еще более высокие склоны
преградили нам путь. Мы невольно заколебались, ехать ли дальше.
Без проводника у нас не было уверенности в правильном выборе
пути. Подъехав "в упор" к склонам, мы внезапно выехали на
превосходный автомобильный накат. По этой дороге, извивавшейся
у подножий горных отрогов, мы в какие-нибудь полтора часа
пролетели семьдесят пять километров и очутились в широкой
долине реки Онгиин-гола "Плодородной реки").
Еще по дороге встречалось множество цветов, среди которых
преобладали бледно-лиловые ромашки с узкими лепестками. Они
росли по пологим ложкам вдоль склонов и выделялись широкими
лиловыми полосами среди серых гранитов и свежей зелени трав. В
долине было много ярких синих и желтых цветов, и по всей степи
шел узор цветистых пятен. Самые красивые цветы, какие я только
видел в Монголии, встретились мне здесь. Это был особый вид
ежовника -- высокие тонкие стебельки, увенчанные густо-синими
шариками соцветий размером с небольшое яблоко. Эти шары
удивительно яркого и теплого синего цвета растут поодиночке и
гордо торчат вверх, чуть покачиваясь. Издалека вся степь ровная
и зеленая, а над ней, на высоте нескольких сантиметров, как бы
реют в воздухе чудесные синие шарики.
Огромные стада овец и коров подтверждали богатство этой,
новой для нас, области Монголии. Там и сям сновали всадники и
всадницы в нарядных, ярких дели. Нам, привыкшим к безлюдью
недоступных мест Гоби, такое многолюдство казалось невероятным.
Араты весело приветствовали нас, но не задерживались и
проезжали мимо по своим делам -- видимо, наша автоколонна здесь
никого не удивляла. Стада мохнатохвостых сарлыков (яков), то
блестяще-черных, то серовато-белых, пристально рассматривали
проносящиеся машины, нисколько не пугаясь. Один крупный,
свирепого вида бык упорно гнался за концевой машиной.
Убур-Хангайский аймак -- небольшой, но с хорошими
деревянными домами, с красивыми воротами и заборами. Появились
телеги, много автомашин. Приветливые аймачные начальники отвели
нам для ночлега просторный дом, что было как нельзя более
кстати,-- ночью был сильный холод и бурный ветер.
Я заинтересовался переводом названий аймака: Арба-ин-Хере
по-монгольски означает "Ячменный бугор". Однако никаких посевов
ячменя здесь от сотворения мира не производилось. Объяснение
дал местный учитель -- любитель истории. На бугре, где сейчас
стоит аймак, был похоронен один из коней Чингисхана -- Арбаин.
Гнедая масть по-монгольски обозначается как ячменная -- арбаин,
и это слово было именем коня.
Эглон с Петруниным на следующий день к вечеру привезли с
лесозавода прекрасные кедровые доски. Кедровый лес, прочный и
необычайно легкий, был наиболее подходящим материалом для нужд
экспедиции.
Восемнадцатого августа мы все вместе выступили из аймака,
чтобы через несколько километров разлучиться. За аймаком быстро
несла свои воды широкая река Онгиин-гол. Переезжать ее вброд
было страшновато, но неизбежно -- большой мост оказался
подмытым недавним наводнением. Я много работал в Сибири и в
горах Средней Азии -- в местностях, изобилующих многочисленными
и быстрыми речками. Поэтому как-то особенно приятно было
слышать шум большой реки, чувствовать запах и влажность воды. С
большой неохотой отрываешься от почти гипнотизирующего
созерцания быстробегущих струй, отблесков солнца, неверных
зыбких очертаний камней на дне. Не верилось, что Онгиин-гол
дальше на юге попросту теряется в песках, никуда не впадая.
Здесь, где ее бег был таким быстрым и мощным, казалось
иевероятным, чтобы такая масса воды полностью исчезала через
сто пятьдесят -- двести километров.
Наша колонна остановилась на равнине за рекой. Здесь мы
распрощались. "Дзерен", "Дракон" и "Кулан" пошли на юго-восток,
а "Волк" и "Козел" налево, к северо-востоку, по тракту на
Улан-Батор. Дорога поднялась резко в гору. На длинном подъеме
мы еще долго видели наши машины, тянувшиеся по ровной степи.
Они шли довольно быстро и походили на маленьких черных
насекомых.
Через пятьдесят километров мы выехали на высокое
плоскогорье, уставленное гранитными скалами. Каменные башни,
штабеля кубических глыб, наклонные плиты -- словно самой
природой созданные противотанковые надолбы. Отдельные скалы
покрупнее принимали облик лежащих львов и драконов. Здесь,
несомненно, были священные для древнего человека места. Между
высокими глыбами колыхались цветы, которые позже я видел осенью
в Гоби,-- белые колокольчики с лиловыми каемками, а также белые
крестообразные цветки с длинными пестиками, одиноко
поднимавшиеся на высоких ножках. Здесь же росло интересное
растение -- стеллерова полынь -- крупные белые цветы на длинных
стеблях с сильным дурманящим запахом, в первый момент приятным,
а затем кажущимся отвратительным. По монгольским поверьям,
стеллерова полынь растет в местах, где происходили волчьи
свадьбы. Отсюда и название растения -- чоноин хубилга ("волчье
кувырканье")
Дорога извивалась между каменных гряд. Спуски, подъемы и
косогоры шли непрерывной чередой, не позволяя развивать ход.
Там и сям встречались группы деревянных построек -- бывших
монастырей. Как правило, это скопление маленьких избушек --
келий, окружающих двухэтажный храм. Все помещения умно
приспособлены к новой жизни Монголии -- заняты сомонами,
складами и мастерскими. За плоскогорьем мы спустились в
громадную котловину -- солончак, всю изрытую ямами, и пересекли
ее уже в сумерках. Ураганный ветер поднялся на закате, и мы
ехали все дальше, выискивая укрытое от него место ночлега.
Наконец, черная стена гранитного хребта заслонила от нас
западное небо. Ветер утих. Наступила светлая и свежая лунная
ночь. Намнан Дорж выскочил из машины, намереваясь найти удобное
для стоянки место, и пошел в тень горного обрыва. Внезапно
раздался его испуганный вопль. Я поспешил выйти из кабины и с
Пистолетом в руке готов был прийти на помощь переводчику, как
вдруг издал такой же крик испуга: правая нога провалилась в
глубокую яму. Я вытащил ее, шагнул два раза, провалился левой и
упал на четвереньки. Оказалось, что вся местность изрыта
громаднейшими норами -- видимо, тарбаганьими. Тут были целые
пещеры по полметра в поперечнике. Подсвечивая передовой машине
фарами сзади, мы осторожно продвинулись до самых гранитных
обрывов. Скалы образовали высокий амфитеатр, в котором жутко
перекатывалось усиленное и умноженное эхо моторов. Я взял
винтовку и выстрелил в середину полуцирка. В ответ послышался
такой страшный гром, что как-то больше не захотелось нарушать
покоя величественных скал и холодной осенней ночи.
Утром выяснилось, что мы забрались в самый центр огромного
полуцирка гранитных обрывов со ступенчатыми отдельностями. У
подножия -- ряды древних могил и курганов, которые полосой
протягивались от скал в уходившую на восток зеленую равнину.
Скалы, могилы, грозное перекатывающееся эхо -- все это
полностью оправдывало название гор -- Онгон-Хаирхан
("Заповедный"). Место, примечательное для нас, было не менее
примечательным и для древних, устроивших здесь кладбище.
Погребения, обложенные камнями с двумя вертикально стоявшими
плитами на концах могилы, были приблизительно трехтысячелетней
давности. За Онгон-Хаирханом потянулись гряды высоких холмов.
На вершинах перевалов стояли среди полей зеленой травы плиты
светлого гранита с художественно высеченными тибетскими
надписями -- буддийской священной формулой "Ом мани падме хум"'
('_____ сокровище в цветке лотоса._____). Такая плита с
красивыми и четкими буквами, одиноко стоящая среди пустой степи
на плоском гребне холма, производит сильное впечатление. Что-то
величественное и подвижническое есть в этом свидетельстве труда
человека, воздвигнутом на безлюдном просторе у древней тропы и
как бы ободряющем путника в его стремлении вперед.
На пути попадались древние могильники -- вертикальные
глыбы камня до двух метров высоты, окруженные всегда квадратами
более мелких, поставленных ребром камней. От этих могильников
тоже веет каким-то особенным ощущением силы и тайны прошлых
времен -- так резко выделяются они в монотонности степных
равнин и холмов. В конце длинного спуска показалось ущелье
Алтан-обо ("Золотое обо") с симметричными, правильными
склонами, совершенно как ворота. Это и в самом деле были ворота
-- за ними кончались горы, и дорога выходила в большую долину
реки Толы. У подножия скал, в устьях боковых промоин, снова
виднелись ряды древних могильников.
Едва мы въехали в долину Толы, как на нас повеяло запахом
сырости и растений. Пахло прямо-таки северными огородами --
сельдереем, укропом. Для нас, истосковавшихся по овощам,
воспоминание о летнем супе с картошкой, петрушкой и прочей
зеленью было очень острым. По этому поводу мы вели в кабине с
Вылежаниным мечтательные гастрономические разговоры. Доехав до
реки, мы остановились и предались, несмотря на назойливую мошку
-- бич всех этих хороших мест, очарованию струящейся воды.
Трудно все же нам, северянам, долго не видеть рек.
От Толы мы повернули на старую дорогу, чтобы избежать
лишних трех перевалов, и к вечеру подъехали к моей
улан-баторской квартире.
Тридцатого августа мы отправляли в Москву Ю. А. Орлова, и
тут весь руководящий состав экспедиции едва не погиб. Наш Юрий
Александрович торопился домой, с трудом попал на ближайший
самолет и очень нервничал, опасаясь дождливой, нелетной погоды.
Как на грех, в ночь перед отлетом пошел проливной дождь. Мы,
позвонив в аэропорт, решили выехать пораньше, не надеясь на
изношенные в Гоби баллоны "Козла". Орлова поехали провожать я и
Шкилев. Мы летели по знакомому шоссе к мосту через Толу, когда
внезапно сквозь пелену дождя я увидел на дороге нечто желтое,
показавшееся мне при слабом свете фар новым мостом. Я проезжал
тут всего четыре дня назад и твердо знал, что никакого моста
здесь быть не могло. Едва я раскрыл рот, чтобы сказать об этом
сидевшему за рулем Александрову, как он сам заметил неладное.
От резкого торможения дремавшие на заднем сиденье Орлов и
Шкилев полетели вперед, на нас. Машина остановилась в полутора
