метрах от края огромной промоины. Высокую насыпь шоссе промыла
лившаяся со стороны Толы вода, грозно журчащая на дне
образовавшегося маленького оврага. Приближалось наводнение, и
нам нельзя было медлить.
Мы объехали промоину по старой дороге, на которой было уже
полметра воды, снова взобрались на насыпь к мосту и двинулись
дальше. Наша машина была единственной, которая в тот день
прошла из города в аэропорт. Мы позвонили в автоинспекцию,
чтобы предупредить возможные катастрофы. Александров принялся
перевозить пассажиров в аэропорт от промоины. Машины, шедшие из
города, останавливались на размытом шоссе, пассажиры самолета,
сняв ботинки и штаны, переходили через воду вброд и здесь
грузились на нашего "Козла". Александров, при своем громадном
росте и силе, не боялся бурного потока и распоряжался
переправой, по-своему командуя весьма именитыми пассажирами.
Самолет отправился без опоздания, а мы отважно проехали по
подводному шоссе и все-таки выбрались в город часам к
одиннадцати дня.
Я тотчас же забрался в постель, решив отдохнуть от всех
приключений. Через двадцать минут около моих дверей послышался
страшный грохот и крик. В ярости я выскочил и столкнулся с
приятелями -- генералом и советником Министерства транспорта,
которые с криками: "Наводнение, курорт Сангине тонет! Давайте
лодку!" -- ворвались ко мне. Пришлось ехать на склад, доставать
резиновую лодку и отправлять на ней спасательную партию на
курорт, расположенный в пойме реки Толы и затопленный
наводнением. К вечеру наводнение окончилось, и на следующий
день только снесенные юрты напоминали о вчерашних приключениях.
Как всегда, переписка телеграммами, получение всяких там
разрешений -- железнодорожных, таможенных, финансовых --
затянулись, и только 5 сентября я смог выехать в Восточную
Гоби. Ехать было давно пора, потому что работавший на
Эргиль-обо отряд Рождественского наверняка израсходовал свой
запас горючего. Отсутствие бензина означало отсутствие воды, а
следовательно, катастрофу.
Наконец мы с Вылежаниным выехали на "Волке", загруженном
бензином. Приходилось спешить. Чойрена мы достигли совсем рано,
обогнав по дороге караван монгольских ЗИС и ГАЗ-51 другой
советской экспедиции. После чая и короткого отдыха мы понеслись
дальше. Вылежанин умудрился держать скорость даже на сложных
поворотах за Хара-Айрик сомоном. Нога его как бы приросла к
педали газа, а профессорская борода надменно торчала вперед,
мотаясь в такт толчкам машины.
Светлые равнины перед аймаком теперь покрылись редкой
зеленой травой, и белизна их исчезла. Только дорога оставалась
по-прежнему белой. Росшие вдоль нее полосы полыни в зависимости
от высоты солнца казались то стальными, то голубыми. Синей
речкой змеилась дорога, просекая блеклую зелень равнины на
десятки километров. Кое-где пятна лиловых или почти белых
ромашек стелились яркими коврами. С одного из таких "ковров"
вскочил одинокий дзерен, немедленно пустившийся наперегонки с
нашей машиной в обычном стремлении пересечь дорогу. Мы с
Вылежаниным решили определить выносливость животного и стали
держаться с ним наравне, постепенно замедляя ход. Скорость
падала с шестидесяти пяти до пятидесяти пяти, потом до
пятидесяти, наконец, до сорока пяти километров в час. Дзерен
все бежал, худея у нас на глазах -- бока антилопы как-то
провалились, а шея вытянулась. Гонка продолжалась четырнадцать
километров, опровергнув распространенные представления о том,
что дзерен может бежать быстро лишь очень короткое расстояние.
Наверное, дзерен бежал бы и дальше, но мы побоялись, что
дальнейшая гонка может сильно повредить животному, и, увеличив
ход, оставили его позади.
Восточногобийский аймак мы прошли без остановки,
пронеслись по "лесовозной" дороге мимо Баин-Ширэ, пересекли
красную котловину "Конец Мира" и углубились в горы Дулан-Хара.
Нашу одинокую машину обступили черные скалы с блестящим
пустынным загаром. В центре хребта, в расширении сухого русла,
среди низких бархатно-серых холмов, мы встретили четырех
архаров. Вылежанин стал проклинать им же самим придуманное
удобное устройство винтовки над спинкой сиденья. Пока он
извлекал ее оттуда, животные исчезли в скалах.
На южной стороне гор показалось знакомое зрелище угрюмых
песков, все цвета стали резко контрастны. Только черные пятна
-- скалы и желтые полосы -- пески. К югу от этих гор до
развалин старого монастыря простиралась пустынная "слепящая"
равнина. Как в прошлый раз, в марте так и сейчас, в сентябре,
после проезда ее начали болеть глаза. На обед остановились под
остатком стены в развалинах. Ничто не нарушало поразительного
одиночества этих полустертых следов человеческой жизни.
Огромные пни хайлясов торчали безжизненными изжелта-серыми
обрубками и только подчеркивали, что все живое навсегда
покинуло безотрадное место. Но наша машина была исправна и
прочна, и нам незачем было поддаваться трагической меланхолии
молчаливой и заброшенной впадины, сжигаемой знойным солнцем.
Подремав в тени, мы двинулись дальше, удачно прошли пески,
на полном ходу пронеслись при заходящем солнце через Агаруту
сомон и долго ехали ночью, пользуясь яркой луной, хорошо
помогавшей свету зисовских фар старого типа. Не обошлось без
"посадок" в песчаных сухих руслах, но при помощи досок и
благодаря накопленному опыту мы удачно и быстро выбирались,
несмотря на недостаточность рабочей силы, состоявшей только из
одного начальника экспедиции.
Наконец в ярком лунном свете мы увидели справа похожий на
нос корабля восточный выступ обрыва Эргиль-обо и повернули с
дороги по тропе. Однако ехать здесь ночью было небезопасно, тем
более что луна зашла, и мы, как ни хотелось дотянуть до лагеря,
заночевали. Всего мы проехали от Улан-Батора шестьсот девяносто
три километра, поставив рекорд скорости рейса на груженой
машине "ЗИС-5", а также выносливости и искусства шофера. Я не
мог сменять Вылежанина, так как в этом году вообще не водил
машины из-за воспаления нерва правой руки.
Рано утром мы как снег на голову обрушились в лагерь.
Товарищи никак не могли поверить, что мы доехали сюда за одни
сутки. Секрет прост -- одиночная машина идет всегда быстрее
колонны, в которой неизбежны задержки, отставания, больше
вероятности для мелких поломок, смены баллонов и т. п. Зато
колонна представляет собою силу, которая пробьется практически
везде и везде сделает нужную работу. Она несет с собой запасы
горючего, резины, запасных частей, воды, продуктов. Огромное
значение имеет взаимопомощь машины буксировкой и то, что с
колонной в экспедиции всегда едет довольно много людей.
Работа на Эргиль-обо заканчивалась. Весенняя раскопка
теперь расширилась до самой стены обрыва и дала несколько
хороших находок. Внизу, на холмах, Новожилову посчастливилось
найти еще один череп, а также кости древнейших предков
носорогов -- ценолофов. Обрыв плато был обследован к западу на
пятьдесят километров. В тридцати километрах от лагеря Пронин
нашел два полных панциря слоновых черепах. Стало очевидным,
что, если мы хотим получить еще материал, потребуются
длительные поиски. А времени больше не было: собранные
коллекции надо было перевозить к железной дороге и отправлять в
Москву, а после того успеть законсервировать экспедицию до
будущего года, организовать зимнее хранение машин и многое
другое. И мы решили заканчивать полевые работы 1948 года... В
1956 году А. К. Рождественскому пришлось снова побывать в
Монголии. Он устанавливал в Государственном музее Улан-Батора
скелет гигантского хищного динозавра, переданный монгольскому
народу Академией наук СССР из находок нашей экспедиции.
Рождественскому удалось совершить поездку на самую крайнюю
западную оконечность обрыва Эргиль-обо и выкопать там два
полных, прекрасно сохранившихся черепа титанотерия --
протэмболотерия.
В последний раз я взобрался на раскопку. Свежие разрезы
пород создавали красочные и замысловатые переплетения
перекрещивающихся прослоев: вверху преимущественно желтых, в
середине -- серых и внизу -- охристо- или малиново-красных. Это
сплетение прослоев так явственно отражало пульсацию и
перемещение фарватера реки, что я как наяву увидел перед собою
эту игру древних, давно исчезнувших струй. Свежая рана раскопки
обрамлялась причудливыми фигурами выветривания -- тысячами
косых маленьких столбиков, пересеченных поперек торчащими
тонкими пластинками. Покуривая, я смотрел сверху на свернутый
лагерь и думал, что три собравшиеся здесь машины пойдут
недогруженными. Осенняя добыча на Эргиль-обо была слишком мала.
И тут меня осенило -- я вспомнил гигантский ствол окаменелого
дерева, который так хотелось взять в 1946 году. Сейчас это
стало возможным -- всего несколько километров бокового маршрута
от дороги к Шарилин-Хиду, и в музее встанет исполинский ствол
из нижнемеловых лесов Гоби весом около шести тонн.
Так и было сделано. Несмотря на великие трудности погрузки
огромных чугунно-серых кусков железистого кремния, заместившего
собою древесину, мы исполнили план. Дерево стоит сейчас в
Палеонтологическом музее в Москве, хотя выставить его целиком
пока не удалось не хватает высоты помещения...
Тяжело нагруженные, мы вернулись в Улан-Батор.
Пожалуй, впервые мы смогли оценить сделанную работу тогда,
когда увидели во дворе нашего склада громадные штабеля ящиков с
коллекциями, громоздившиеся, как дом. Большинство ящиков было
размерами с кровать, часто с двухспальную. Сколоченные из
толстых брусьев, окованные железными пластинами и
наугольниками, эти тяжелые монолиты -- по две-три тонны весом
-- будили еще совсем свежие воспоминания об отважной и умелой
работе на погрузках в ущельях Нэмэгэту на бэле Алтан-улы, под
кручами обрыва Эргиль-обо. Умелые шоферы и рабочие не жалели
сил вместе с научным и техническим персоналом экспедиции.
Действительно, чтобы поднимать трехтонные тяжести маленькой
кучкой людей и упрятывать их в машины, надо было не щадить
себя. Примером для всех являлся Пресняков -- инвалид войны, с
серьезно поврежденным плечом: он ворочал тяжести, не уступая
никому.
Нам не удалось бы вывезти коллекции на железную дорогу к
сроку подхода вагонов, если бы не дружеская помощь Министерства
транспорта МНР, предоставившего нам несколько своих
четырехтонных машин. Напомню читателю, что в 1948 году железная
дорога оканчивалась в городе Сухэ-Батор, в трехстах тридцати
километрах от Улан-Батора. В октябре закончилась вывозка
коллекций, и экспедиция снова собралась вся вместе на главной
базе в Улан-Баторе. Теперь я мог выполнить свой старый долг:
еще в Гоби я обещал шоферам и рабочим рассказать о достижениях
нашей экспедиции и дальнейших планах на будущие годы. Сейчас
действительно уже многое выяснилось.
Мы исследовали и раскопали отложения различного
геологического возраста, от нижнемеловой эпохи до конца
третичной -- плиоцена. Где бы мы ни вскрывали богатые
месторождения -- в Восточной, Южной или Средней Гоби,-- везде
мы находили богатую фауну -- крупных и многочисленных животных:
динозавров, черепах, птиц или млекопитающих. Если мы
углублялись в древние горизонты -- нижний мел или
нижнетретичные породы, то находили новых, неведомых науке
животных. Эти животные оказывались предками для многих
