увидел дом Анны, она точно описала его. Давно не крашенный, серый, как
большинство старых деревянных строений, дом тем не менее носил следы
хорошей хозяйской руки. Резные наличники рам, резное, с фантазией,
крыльцо с крепкой дверью, открывающейся не прямо в сени, а в длинную
крытую галерею вдоль двора, - погибший отец Анны строил хорошо и
красиво. Но хотя с его смерти прошло не так много лет, крыша уже
подалась, ворота покривились и забор жалобился плохо пригнанными
случайными кусками досок и жердей. Гирин оскреб грязные сапоги,
постучался и тотчас же услышал быстрый топоток босых ног. По тому, как
широко распахнулась дверь и как просияло грустное лицо девушки, Гирин
понял, что явился желанным гостем, и тут же обещал себе помочь ей как
сумеет.
- Только-только успела прибраться, - слегка задыхаясь, сказала
Анна и открыла дверь в довольно большую горницу, с широкой деревянной
кроватью в ближнем углу, с чистым некрашеным столом и лавками.
Всю правую стену заклеивали плакаты из "Окон РОСТА" и агитплакаты
гражданской войны: суровые красноармейцы, могучие рабочие с огромными
молотами, толстопузые буржуи во фраках и блестящих цилиндрах, кулаки,
попы.
- Тихо у нас тут, - как бы извиняясь, сказала девушка.
- И очень хорошо, мне ведь заниматься надо! - сказал Гирин, ставя
с решительным видом чемодан на лавку.
- Пойдемте, покажу, где что, - по-прежнему застенчиво и негромко
позвала Анна.
Они вышли в задние сени, где Гирина ждал большой, доверху полный
глиняный рукомойник.
- Сюда вот, - Анна открыла разбухшую дверь в просторную кухню с
русской печкой. - Мама здесь помещается, а я - налево, в запечной
комнатке.
Гирин сразу почувствовал тяжелый запах помещения, в котором
находится долго не встающий больной. Он зашел в кухню и поклонился еще
не старой, страшно бледной и худой женщине, недвижно прислонившейся к
груде подушек на покрытой пестрым лоскутным одеялом постели. Ее
напряженные умные глаза, такие же, как у Анны, осмотрели Гирина
внимательно и сурово, постепенно теплея.
...Со скрипом раскрылась дверь за спиной Гирина, и полутемный
коридор осветился. Из студии вышли те двое. Скульптор в пальто
пробормотал:
- Гость еще здесь. Созерцает! Значит, хороша!
- Проваливайте! - резко ответил ему Гирин, раздосадованный и
помехой, и собственной несдержанностью.
Тот, язвительно прокричав что-то об интеллигентности и
воспитании, скрылся. Нарушилась стройная цепь воспоминаний. Гирин
быстро вышел из мрачного коридора, решив во что бы то ни стало найти
для статуи Анны достойное пристанище. Гирин представил себе свою еще
совсем пустую комнату, с походной койкой и небогатым скарбом, с
огромной статуей под самый потолок, и даже развеселился. До приема,
назначенного ему в институте, оставалось еще много времени. Гирин
прошел двором к стадиону "Динамо", обогнул его и вышел на бульвар
Ленинградского шоссе. Здесь, найдя обсохшую скамейку, он сел и, никем
не тревожимый, унесся снова к дням далекой молодости...
Устроившись в доме Анны, он занялся исследованиями, заполняя
герметические склянки водой и землей и тщательно упаковывая их в
небольшие почтовые ящики.
Оставалось время и для неторопливых одиноких прогулок вдоль
высокого берега Волги и на кое-какую мужскую помощь Анне по дому.
Покосившиеся ворота выпрямились, ступени заднего крыльца белели свежим
деревом новых досок, а протекавшая над кухней и над сеновалом крыша
теперь могла выдержать осенние дожди.
Однажды ночью Гирин был разбужен неясным шумом. Спросонок он
подумал, не плохо ли с больной, и прислушался.
Затрещала дверь, два мужских голоса тихо забормотали угрозы,
перебивая друг друга. Снова молчаливая борьба, и Гирин услышал
задыхающийся гневный шепот Анны:
- Уйди, не хочу... зверь... Мать услышит, ее хоть не мучь!
- Что твоя мать - чурбак с глазами! - забубнил нарочито гнусавый
голос. - Будет кобениться...
- Пользуешься, что мать больная, ух ты, подлюга! Ой!
Дверь в комнатушку Анны раскрылась и захлопнулась. Один из
пришельцев удалился, нагло топоча сапогами. Гирин стоял в
нерешительности, загоревшись яростным желанием дать бой негодяям и
боясь вмешаться в неизвестные ему отношения. Но когда он начал
размышлять о тяжкой трагедии Анны, его невмешательство показалось ему
постыдным. Он лежал без сна, жалея о том, что, несмотря на свой рост и
большую силу, он все же лишь неопытный мальчишка. И так захотелось ему
быть суровым и бородатым вроде паромщика. Тогда он был бы уверен, что
не уступит девушку ее нелепой судьбе.
Гирин заснул лишь под утро и поднялся, когда солнце уже высоко
стояло над кустами вырубки, почти вплотную подходившей под его окна.
Анна принесла ему обычный завтрак: холодного молока, яиц, хлеба. Она
низко повязалась платком и ходила, опустив прикрытые ресницами глаза.
Взгляд, брошенный украдкой, и зардевшиеся щеки Анны показали Гирину,
что ее мучит стыд. Нет, Анна отнюдь не походила на счастливую
возлюбленную, и Гирин решил как-то действовать.
Весь день, обходя очередные поля, колодцы и родники, он думал,
как вызволить Анну из ее жестокой кабалы. Ключ к решению вопроса
заключался в болезни матери - Анна не могла расстаться с
парализованной ни при каких условиях. Взять с собой в Ленинград Анну с
больной матерью было не под силу одинокому студенту.
Значит, прежде всего надо было или устроить мать Анны в хорошую
больницу, или... вылечить ее. И тут, возобновляя в памяти все, что
было ему известно о лечении психических параличей, Гирин вспомнил
некогда прогремевший на весь Ленинград опыт профессора Аствацатурова.
Выдающийся невропатолог, начальник нервной клиники Военно-медицинской
академии, прозванной студентами "Дантовым адом" за скопление
устрашающе искалеченных нервными повреждениями больных, принял
привезенную откуда-то из провинции женщину, пораженную психическим
параличом после внезапной смерти ребенка. Как раз таким же параличом,
как мать Анны, то есть она могла слышать, видеть, но была не в
состоянии говорить и двигаться. Знаменитый Аствацатуров оставался для
той женщины последней надеждой - все усилия лечивших ее врачей были
безрезультатными.
Аствацатуров целую неделю думал, намеренно не встречаясь с
больной, пока не пришел к смелому и оригинальному решению.
После долгого и напряженного ожидания больная была извещена, что
сегодня ее примет "сам". Помещенная в отдельную палату, в кресло,
прямо против двери, парализованная женщина была вне себя от волнения.
Ассистенты профессора объявили ей, чтобы она ждала, смотря на вот эту
дверь, "сейчас сюда войдет "сам" Аствацатуров и, конечно, без всякого
сомнения, вылечит ее. Прошло четверть часа, полчаса, ожидание
становилось все напряженнее и томительнее. Наконец с шумом
распахнулась дверь, и Аствацатуров, громадного роста, казавшийся еще
больше в своем белом халате и белой шапочке на черных с проседью
кудрях, с огромными горящими глазами на красивом орлином лице,
ворвался в комнату, быстро подошел к женщине и страшным голосом
закричал: "Встать!"
Больная встала, сделала шаг, упала... но паралич прекратился. Так
ленинградский профессор совершил мгновенное исцеление не хуже
библейского пророка. Он использовал ту же гигантскую силу психики,
почти религиозную веру в чудо.
Как бы сделать что-то подобное в отношении матери Анны - ведь
психические параличи могут быть вылечены именно таким сильнейшим
нервным потрясением. Но как заставить женщину, уже несколько лет
живущую в безысходном отчаянии, придавленную еще трагедией дочери, не
понимать которую она не могла, - как заставить ее поверить в
мальчишку-студента, хотя бы и приехавшего из такого "ученого" города?
Нет, способ Аствацатурова не годится, а что же он, Гирин, может
придумать?..
Прошло два дня, и Гирин (он теперь старался заснуть не сразу, а
лежал в темноте, чутко вслушиваясь в ночную тишину) вновь вскочил от
воровской возни с дверью со двора. Настойчиво пытались отодвинуть
деревянную щеколду. Гирин выскочил в сени в тот момент, когда дверь
распахнулась и неясная тень возникла на пороге у входа в комнату Анны.
- Стой, застрелю! - тихо и спокойно, сжав зубы, сказал Гирин.
- Но-но, ты чего? - забормотала фигура, опасливо вытянув вперед
шею.
- Пшел, убью! - рявкнул Гирин, поднимая зажатый в руке коленчатый
шприц.
Темная фигура опрометью бросилась в темноту двора, кто-то упал,
охнул.
Анна вышла из своей комнаты с зажженной спичкой, увидела Гирина:
еще дрожа от возбуждения, он накрепко запирал дверь. За две-три
секунды света Гирин прочел такую благодарность в ее встревоженном и
восхищенном взгляде, что и впрямь почувствовал себя героем.
- Спасибо, родной, - громко сказала Анна. Гирин пробормотал
что-то.
- Надо поглядеть на маму, - продолжала девушка, жестом предлагая
Гирину следовать за ней.
Они вошли в кухню, освещенную крохотной лампадкой - у больной
огонь горел всю ночь, - и сразу же встретились с широко раскрытыми
глазами парализованной. Безусловно, она знала все - при виде вошедших
ненависть в ее взгляде сменилась торжеством. Анна стала поправлять
подушки, шепча что-то матери. Гирин почувствовал себя лишним,
поклонился, понял, что сделал это как-то глупо, по-городскому, и,
смутившись, вышел. Внезапная догадка, еще невнятная, едва-едва
намечающаяся, пришла ему на ум при виде глаз матери Анны. Она не
исчезла, а оформилась, когда он лежал на постели и глядел на звезды в
верхних стеклышках маленьких окон.
Веры в могущество его, Гирина, веры в исцеление не было у матери
Анны. Но другая, могучая эмоция могла, пожалуй, произвести необходимое
потрясение - сила ненависти. Ненависти к тем, кто убил ее мужа, так
ужасно искалечил ее собственную жизнь и теперь еще издевался над
молодостью и чистотой ее дочери. Да, это была реальная надежда! И
единственная попытка излечения должна быть обставлена со всей
возможной тщательностью!
Выдался серенький день. Гирин шагал вдоль высокого берега Волги,
направляясь в дальнюю деревню - последнюю, которую ему оставалось
обследовать на правом берегу. Ветер уныло шелестел поспевающим овсом,
широкими разливами клоня его метельчатые верхушки. Не успел Гирин
отойти с полверсты от села, как впереди него, на дороге, из кустов на
бровке обрыва возникли две мужские фигуры. Сердце Гирина забилось -
подходил момент расплаты за ночное геройство. Твердо решив не
уступать, он неторопливо приблизился к ожидавшим, сунул руку в правый
карман и остановился. По светлым кудрям, прикрытым зачем-то
каракулевой кубанкой, Гирин определил обольстителя Анны, действительно
красивого человека с наглым взглядом выпуклых голубых глаз. Другой,
пониже ростом и поплотнее, с зоркими медвежьими глазками, не выделялся
ничем, кроме одежды - пиджака из отличного шевиота, надетого на
нарядную рубашку, и таких же галифе, заправленных в сапоги, лучше
которых не носил и начальник Военно-медицинской академии.
Оба неприятеля медлили, обменявшись быстрыми фразами, не
расслышанными Гириным. Они, не отрываясь, смотрели на его засунутую в
карман правую руку, и тут Гирин сообразил. Его враги уверены в том,
что у него есть оружие. В самом деле, военная форма Гирина и его
непонятные занятия, вероятно, делали его загадочным, а следовательно,
и опасным для недобрых людей. Студент - а вроде военный, доктор - а
