Когда? Расскажите.
Только сейчас я понял, каково это говорить, не подумав.
- Рассказ называется "Святочный", - выдавил я, как из камня воду.
- Как вы сказали? "Святочный"? Хорошо, послушаем "Святочный".
Я размял зубами язык и начал:
- Значит, так. Однажды...
И тут отличница Скворушкина бодро и весело подхватила:
- ...В студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз...
- Замолчи, дура, - крикнул я через головы.
- Сам дурак, - ответила отличница Скворушкина и показала мне голубой
язык.
Пришлось начинать сначала.
- Однажды один мужик вышел из дому. Вышел он, значит, из дому, и
только он это вышел...
Я вспомнил, что было с этим мужичком дальше. И как говорится - на
свою голову. Потому что было там так смешно, что я не выдержал и закачался
со смеху.
Я смеялся, а класс молчал. Молчал Женька. Молчал Василий Васильевич.
Молчали Пушкин, Гоголь, Чехов и Салтыков-Щедрин, которые висели по стенам.
Только Шолохов тихонько шуршал - по портрету гуляла муха.
И в молчании, как петушок на спице, бился мой одинокий смех.
Спас меня от позора Женька, щелкнув перед моим виском челюстью
бельевой прищепки.
Я вытер рукавом слезы и решил рассказывать дальше. Но сперва
напомнить начало.
- Один человек вышел из дому...
Рот зигзагом заходил от уха до уха, а руки, ухватясь за живот,
запрыгали с животом в обнимку. Меня крутило, как мусульманского дервиша.
Прищепка не помогала. От смеха я повалился на парту. Ко мне бежали на
помощь. Бежал Василий Васильевич. Бежали двоечник Капитонов и отличница
Скворушкина. Бежал Пушкин. Пушкина догонял Гоголь. Шолохов, разделавшись с
мухой, на полкорпуса обходил Островского. А впереди всех бежал задумчивый
человек в пенсне - Антон Павлович Чехов.
14
В коридоре прохохотал звонок.
Дикая орда школьников с воплем рванулась к выходу, но директор
Василий Васильевич запечатал дверь своим телом.
- Стойте, стоять! Маленькое сообщение. Завтра вместо уроков экскурсия
на чемоданную фабрику. Явка всем обязательна.
Женька пристально посмотрел на меня:
- Идем, надо поговорить.
Женька двигался, как таран, могучим ребром штанов вспарывая мешок
коридора. Я пыхтел и бежал за ним.
Мы выскочили на лестничную площадку, легко взлетели наверх и только
на самом верху у вечно запертой двери, которая вела на чердак,
остановились, переводя дыхание.
Дальше бежать было некуда. Здесь, на последней площадке, в стороне от
глаз и ушей, был наш укромный угол, место, где можно было спокойно
поговорить.
Мы примостились на корточках между обломком парты и тихой чердачной
дверью.
- Не нравится мне все это, - сказал Женька угрюмо. - Ты заметил,
какой сегодня директор? Всех называет на "вы". И голос какой-то ватный.
Я кивнул:
- С ума сойти - экскурсия на чемоданную фабрику! Чемоданов мне только
и не хватало.
- В общем, так, - решительно сказал Женька. - Лодыгина твоего к
черту! В Египет бежим сегодня - у тебя мелочь на трамвай есть? - И добавил
с победой в голосе: - Не дождутся они от нас своей фабрики!
- Кто "они"? - спросил я.
- Они, - повторил Женька и странно как-то подхрюкнул.
- Ты чего хрюкаешь? - спросил я.
- Это ты хрюкаешь, я не хрюкал.
- И я не хрюкал.
Он недоверчиво посмотрел на меня, потом принюхался.
- Табаком пахнет.
Я тоже поводил носом.
- "Беломорканал".
След запаха шел от двери, которая вела на чердак.
- Тихо! - Я приложил к губам палец, и в этот момент снова раздался
хрюк.
Мы с Женькой одновременно посмотрели один на другого, потом вместе
посмотрели на дверь.
Внизу, где дверь была погнута, в широкой щели между полом и железной
обивкой, чей-то рыжий пыльный ботинок затаптывал дымок папиросы.
Мне хватило быстрого взгляда, чтобы понять, чей. И Женьке хватило
этого моего взгляда, чтобы тоже обо всем догадаться.
Но, наверное, и за дверью поняли, что мы поняли: ботинок в момент
исчез, а на его месте уже шевелилась рука - она ловко подцепила окурок и
исчезла вслед за ботинком.
Я попятился и почувствовал, что спиной уперся во что-то теплое и
железное. Со страху у меня чуть сердце не отвалилось.
- Так-так, - послышался сзади знакомый голос. - Йоних и Филиппов,
понятно.
Над нами навис, как Тауэр, директор Василий Васильевич. Это было тоже
не очень приятно, но все же лучше, чем смерть от ржавого тесака.
Голова моя по уши ушла в плечи, Женька скрючился ниже скрюченного
домишки.
Лицо Василия Васильевича было большим и строгим, на коротком лацкане
пиджака свечечкой горела медаль "30 лет на страже счастливого детства",
пальцы бегали по блестящим пуговицам, будто играли на аккордеоне.
- Так-так, - повторил он печальным голосом. - Вот ты, Филиппов, скажи
мне, ты кем хочешь стать, когда вырастешь?
- Космонавтом, - ответил я не задумываясь, как солдат.
- Так-так, - в третий раз повторил директор. - Знаете, что такое
ЭПРОН?
- Нет, - сказали мы с Женькой хором.
- ЭПРОН - это экспедиция подводных работ особого назначения. Была в
свое время такая полувоенная организация. Так вот, в ваши годы, мы,
тогдашние пацаны, мечтали стать водолазами. Не все, конечно. Некоторые
хотели стать летчиками, как Водопьянов. Некоторые - полярниками, как
Папанин. А я хотел водолазом. Но в водолазы меня не взяли. Знаете, почему?
Мы догадывались, но говорить не стали. И правильно: оказалось - мы
ошибались.
- Из-за проклятого табака. Курил я. Мне инструктор так и сказал.
Знай, говорит, Василий, водолазу курить - все равно, что пить на
брудершафт с покойником.
Я спросил:
- Василий Васильевич, а брудершафт - это что такое?
Директор посмотрел мне в лицо, словно умел по прыщам узнавать
будущее, и сказал:
- Вырастешь, тогда и узнаешь.
Потом прокашлялся и говорит:
- Плохое вы место выбрали для курения, ребята. А если пожар? Вот и
парта здесь есть деревянная, и бумажки тоже в углу.
Тут до нас наконец дошло.
- Василий Васильевич, честное слово... - Женька выбил кулаком из
груди пыль. - Мы ж... Сашка, а ну дыхни!
Я выпустил из себя весь воздух, который был, а Женька выпустил свой.
Василий Васильевич недоверчиво покачал головой.
- А табаком тогда от кого пахнет?
Мы показали на железную дверь чердака.
Директор потолкал дверь, легонечко по ней постучал, потом приложил
ухо.
- Понятно, - сказал он спустя секунду.
Что - "понятно", мы так и не поняли.
Я стоял, опершись ладонями о перила, ждал, когда же он нас отпустит.
Перила были скользкие и холодные, ладони были потные и горячие.
Ждал - ну и дождался. Ладонь моя поскользила вниз, вторая, не
удержавшись, - тоже, и я ухнул вперед затылком, опираясь на деревянный
рельс. Хорошо - ноги успели сделать в воздухе поворот, и я, с трудом
вскочив на перила, оседлал их, словно дикого коня прерий.
Штаны плавились и горели; ветер плевал в лицо; на поворотах меня
заносило вбок, и стремительная сила инерции норовила швырнуть в окно. Уж
не знаю, как я удерживался в седле, наверное, есть на свете какой-нибудь
пионерский бог, с которым не очень-то любят связываться законы физики.
Четвертый этаж, третий, второй - подо мной уже была пустота. Я летел,
подхваченный смертью, в холодные лапы вечности.
Удар - в глазах потемнело, лишь одна печальная звездочка сияла мне из
пустой глубины.
Я смеялся, я был ей рад, я читал ее простые слова. И вдруг понял,
что-то в этих словах не то, над воротами в рай таких слов обычно не пишут.
"30 лет на страже счастливого детства". Звездочка была круглая, как
медаль. И пустота, в которой она висела, была прикрыта черной пиджачной
диагональю, застегнутой на блестящие пуговицы.
- А вас, Филиппов, - сказал директор веселым апостольским тенорком, -
завтра, когда пойдете на чемоданную фабрику, я назначаю старшим.
15
Женька как в воду канул. Битый час я прождал его на ступеньках школы,
но он почему-то не выходил. Правда, Капитонов сказал, что видел его с
директором, но это он, по-моему, врал - с директором был я, а не Женька,
это я помню точно.
А Женька стоял тем временем в коридоре и красил серым костюмчиком
тоску зеленую стен. Напротив, держась за пуговицу, стоял директор Василий
Васильевич. Капитонов был по-своему прав.
Коридор был пуст и уныл, как всегда, когда уходит вторая смена.
Где-то в классах тоненько пела нянечка и подыгрывала себе на швабре.
Василий Васильевич молча поглядывал на часы - он поглядывал на них
уже минут двадцать, а Женька все эти двадцать минут стоял пригвожденный к
стенке печальным взглядом директора.
- Ага. - Василий Васильевич щелкнул пальцем по циферблату. - Как
родители? Живы-здоровы? А вообще - как? Ладно, это потом. Идемте.
Они пошли под тихую мелодию швабры: первым - Василий Васильевич, за
ним - Женька, думая тревожную думу.
Они миновали учительскую и не зашли - странно.
Прошли мимо двери кабинета директора - Василий Васильевич на дверь
даже не посмотрел.
Подошли к тумбе в конце коридора - с тумбы с кумачовой подстилки
добрыми гипсовыми глазами смотрел на них дедушка Ленин.
Директор обошел тумбу и пальцем поманил Женьку.
Сначала Женька ничего не заметил, потом разглядел на бледно-зеленой
стене незаметный прямоугольник двери.
- Слышал, вы играете на баяне? Дело нужное, развивает пальцы руки.
Женька спорить не стал. На баяне, так на баяне. Куда же все-таки он
меня ведет?
Руки Василия Васильевича покоряли недра карманов - это он искал ключ.
- Да... - Лицо его сморщилось. - Музыка... - Ключ не подавал голос. -
Музыка, чтоб его. Был же, точно помню, что был. Брякал еще. - По морщинам,
как по ступенькам лесенки, побежали паучки пота. Он давил их на губе
языком, потому что были заняты руки. - Вам мой ключик не попадался? Был
же, брякал же, я же помню...
Нет, Женьке ключик не попадался.
Одно плечо директора опустилось чуть не до пола, другое поднялось,
как качели, сам он перекосился, но лицо почему-то сделалось радостным и
спокойным.
- Дырка! Самая натуральная дырка! Ну-ка, ну-ка? Дырка и есть. - Он
вытащил из карманов руки и хлопнул ладонями по коленям. - И что мне
теперь, молодой человек, прикажете с вами делать? Ключ-то - того,
потерялся ключик.
Василий Васильевич, чтобы Женька не сомневался, вывернул наружу
карман и потряс перед учеником прорехой.
- А моя-то - я ж ей целый год говорил, моей-то. Зашила б, говорю.
Потеряется, говорю, ключ-то. Женщины...
Внезапно он замолчал; рука его потянулась к незаметному дверному
квадрату. Там из замочной скважинки торчал злополучный ключ.
- Нашелся. - Василий Васильевич нежно подергал пропажу за блестящее
ушко. - Живой.
Директор отворил дверь. За дверью было темно.
- Прошу, - обернулся он, приглашая. - Осторожнее, здесь порог. - Он
кивнул подбородком вниз.
Послышался деревянный стук; это его голова ударилась от кивка о
притолоку. Василий Васильевич повернулся, чтобы оценить вмятину, по плечи
ушел за дверь, забыл про порог, шагнул - и ухнул в темный проем.
Раздался грохот; темнота выстрелила сорок пятым калибром полуботинок
жертвы собственной осторожности; уворачиваясь от ребристых подошв, Женька
сделал рывок спиной и с силой врезался в тумбу. Гипсовая голова Ильича,
потеряв единственную опору, прочертила в воздухе завиток и упала на Женьку
сверху.
- Что же вы не идете - идите. - Из проема протянулась синяя от чернил
