Я чувствовал себя прекрасно.
Толпа девиц вокруг плясала,
А тело любит это дело.
Кряхтя, с дивана грузно встало
Душой оставленное тело.
Оно цинично ухмылялось,
Смотрело, чем бы угоститься,
Порой приплясывать пыталось,
Хватало дам за ягодицы.
Покуда же все это длилось,
Душа с прискорбием глядела,
Как безобразно веселилось
Душою сброшенное тело.
Душа давно уже свихнулась
На репутации и чести,
Но утром все-таки вернулась,
И мы покуда снова вместе.
Мне смысл случившегося ясен -
Я с вероятностью большою
Скажу: поэту не опасен
Разлад меж телом и душою.
Возможно, он кого-то губит,
Но только заурядных смертных,
А дамы кавалеров любят
Бездушных и жестокосердных.
XXX
В мире эротических фантазий,
В сладком мире сексуальных грез
Нет уродства, ненависти, грязи,
И шипы не защищают роз.
Розы там торопятся разверзнуть
Вам навстречу чашечку цветка.
Там на ложе женщину повергнуть -
Словно выпить кружечку пивка.
Там мораль не оглупляет женщин
И мужчина весел потому,
И, подобно братьям нашим меньшим,
Глупый стыд неведом там ему.
Словно кнопкой щелкая на пульте,
Сквозь мечты он мчится напролом,
Предаваясь страсти в Акапулько,
В Сочи, в Ялте, в будущем, в былом.
В мире эротических фантазий
С неба льется идеальный свет.
Да, там не бывает прочных связей,
Но и нудных связей тоже нет.
Мы приходим в этот мир, несхожий
С нашим миром скорби и труда
К дивным дамам с шелковистой кожей
И любезно приняты всегда.
Распрямится там забитый житель
Всякой человечьей конуры.
Там мужчина - вечный победитель,
Побежденным сыплющий дары.
Если глянуть через эту призму,
Смысла нет в общественной борьбе.
Этот мир - он лучше коммунизма,
И любой несет его в себе.
XXX
Чтобы выжить, надо много есть,
При этом правильно питаясь.
Не вздумай, как иной китаец,
Всем блюдам кашу предпочесть.
Китаец, впрочем, не балбес:
Едва юанем разживется,
Как вмиг на торжище несется,
Стремясь купить деликатес.
И покупает там сверчков,
Ежей, лягушек, тараканов,
Помет манчжурских павианов,
Змею в очках и без очков.
Не дайте вкусу закоснеть,
Как мудрый действуйте китаец:
На все живущее кидаясь,
Он все преображает в снедь.
Пускай торчат из-под усов
Иного мудрого гурмана
Усы сверчка иль таракана
И оттого тошнит глупцов, -
Должны мы помнить об одном -
Всего превыше ощущенье,
А что пошло на угощенье -
В то не вникает гастроном.
Кун фу, китайский мордобой,
Даосов - я в стихах не славлю,
Но повара - китайца ставлю
Едва ль не наравне с собой.
XXX
Не входи в положенье великих людей,
Ибо их положенье плачевно всегда.
В каждом гении тайно живет прохиндей
И мечтает разжиться деньгой без труда.
Их послушать, так нету их в мире бедней,
И вот-вот их в могилу загонит нужда,
Но они же кутят в окруженьи блядей
И швыряют купюры туда и сюда.
Так забудь же о пухлом своем кошельке,
Пусть великий творец разорился вконец
И теперь голосит, как библейский еврей;
Просто денежки он просадил в кабаке
Или вздумал кого-то обжулить подлец,
Но другой негодяй оказался хитрей.
ХХХ
Если дама отшибла и перед и зад,
Неожиданно ринувшись под самосвал,
Разумеется, я окажусь виноват,
Потому что на эту прогулку позвал.
Если даме на голову рухнул кирпич
И, шатаясь, она привалилась к стене,
В этом я виноват, а не дворник Кузьмич,
Потому что она направлялась ко мне.
Если даме порой доведется простыть
(А она чрезвычайно боится хвороб),
То она меня долго не может простить,
Потому что я, в сущности, тот же микроб.
Если дама с джентльменом пошла в ресторан
И обоим в итоге расквасили нос -
Это я виноват, языкастый болван,
Ресторана название я произнес.
Если дама дверной своротила косяк,
Словно клоп, насосавшись в гостях коньяка,
Это я виноват - я устроил сквозняк,
На котором ее зашатало слегка.
Если дама озябла в разгаре зимы
И раскисла в июле на солнце в Крыму,
Не ищите виновных, людские умы -
Я безропотно все обвиненья приму.
И упорно твердит состраданье мое:
"Как бедняжке с тобою мучительно жить!
Так ступай и купи в магазине ружье,
Чтобы всем ее мукам предел положить"
XXX
Чтоб жизнь не протекла бесцельно,
С рассудком будьте заодно.
Менять мужчин еженедельно -
Такое глупо и смешно.
Менять их надо ежедневно, -
Как предлагал еще Лагарп, -
Вдогонку им швыряя гневно
На лестницу их жалкий скарб.
А если разрешит здоровье,
Меняйте ежечасно их.
Самец, обласканный любовью,
Жрет, как известно, за троих.
Порвав немедленно с работой,
Он только дрыхнет без конца
И выполняет с неохотой
Свою обязанность самца.
Он, словно сытая пиявка,
Ползет с тахты на унитаз,
И коль не дать ему отставку,
Всю кровь он высосет из вас.
Пускай колонизатор ложа
С позором вылетает вон -
Так говорю я вам, итожа
Печальный опыт всех времен.
Вы спрашиваете, чей гений
Ваш путь житейский осветил?
Я - то, кто в этом мире теней
И понял все, и всем простил.
Я в башне над земным простором
Шлифую камни мудрых слов
И наблюдаю сонным взором
Борьбу нелепую полов.
XXX
Пусть размеренно-ласково пена
Застилает морской бережок:
Знай, что прячется в море скорпена -
Это рыба такая, дружок.
Вся в шипах, в безобразных наростах,
В пятнах мерзостных цвета говна.
Увидать ее в море непросто,
Ибо прячется ловко она.
Подплывает скорпена украдкой,
Чтоб купальщик ее не зашиб,
А подплыв, в оголенную пятку
С наслаждением вгонит свой шип.
И надрывные слушает вопли
Из укрытья скорпена потом.
Очень многие просто утопли,
Познакомившись с жутким шипом.
Не спасут тебя водные лыжи,
Не помогут гарпун и весло.
Если кто, изувеченный выжил,
То такому, считай, повезло.
Ненасытная водная бездна
Потеряла свой счет мертвецам.
Все бессмысленно и бесполезно -
Понимаешь ты это, пацан?!
Понимаешь ты это, гаденыш,
На морскую глядящий волну?!
Если ты наконец-то утонешь,
Я с большим облегченьем вздохну.
Там, где камни купаются в пене,
Буду пить я хмельное питье,
Размышляя о грозной скорпене,
О могуществе дивном ее.
XXX
Много женщин на свете, поэтов же мало,
А влеченье к поэтам у женщин в крови.
"Щас как дам по башке", - говорю я устало
Слишком дерзкой красотке, что хочет любви.
Я ведь знаю, откуда влечение это -
Помышляют все женщины лишь об одном:
Надругаться над телом большого поэта
И победой своей похваляться потом.
Плоть желает добиться победы над духом
И принизить его хоть на миг до себя,
Потому-то поэт лишь богатым старухам
Отдается порой, недовольно сопя.
Одряхлевшая плоть не опасна для духа,
Со старухой могу я остаться творцом,
И к тому же в постели приятней старуха,
Ведь она так таинственно пахнет трупцом.
Я высмеивать буду ее неуклюжесть,
По-хозяйски копаться в ее кошельке.
Плоть должна рефлекторно испытывать ужас,
Стоит духу ключом завозиться в замке.
Плоти следует помнить всегда свое место,
И надежней побоев тут метода нет,
А с красоткой, что вся как из пышного теста,
Гармоничную жизнь не построит поэт.
Из духовных флюидов я Господом соткан
И я цельность храню моего естества.
"Щас как дам по башке", - говорю я красоткам,
И поверьте, что это отнюдь не слова.
Баллада о бультерьерах и сексуальных маньяках
Не заводите бультерьеров,
Не повинуйтесь глупой моде.
Не только злобность и уродство
Всей этой свойственны породе.
Они с фельдфебельским усердьем
Хозяев охраняют праздных,
Но похоть жгучую до срока
Таят в телах бочкообразных.
Однажды некая девица
Выгуливала бультерьера,
И в тот же час маньяк предпринял
Обход всех закоулков сквера.
Маньяки никому не верят,
Точнее, верят лишь в удачу.
Напрасно плакала девица,
Хоть даже я пишу и плачу.
Маньяк слезам давно не верил -
В нем люди растоптали веру,
И вот насилие свершилось
Под тяжким взглядом бультерьера.
Маньяк рычал, сопел и ухал,
Девица же боялась пикнуть,
А бультерьер следил за ними,
Чтоб в тайны коитуса вникнуть.
Он мог бы вглядываться вечно
В совокупленье человечье,
Вскричав: "Остановись, мгновенье!"
Но не владел он связной речью.
Маньяк встряхнулся, причесался
И растворился в полумраке,
И поплелась домой девица
В сопровождении собаки.
Папаша рявкнул: "Где шаталась?!"
Но вдруг все понял и осекся,
А бультерьер индифферентно
Уже на коврике улегся.
Отец навел на бультерьера
Двустволку буркал воспаленных,
Он вспомнил, как за дармоеда
Он выложил пятьсот "зеленых".
Он вспомнил, как он холил зверя,
Но из того не вышло толку,
И со стены отец несчастный
Снял настоящую двустволку.
Обвел он взором обстановку,
Ввезенную из заграничья,
