Вандомского. Приказание исполнено. Маркиза помещают в палатке
принца, где случайно оказывается знаменитый хирург Дюмулен. Этот
человек был известен своими фантазиями: ему приходит в голову
вернуть почти мертвого маркиза к жизни, что казалось совершенно
невозможным, поскольку все его тело представляло собою открытую
рану. Трое суток он не приходит в сознание. Наконец открывает глаза;
спустя еще два дня поднимает руку; и вот через три месяца маркиз
Жан-Антуан появляется в свете с рукой на черной перевязи. У него
было двадцать семь ран, на пять больше, чем у Цезагя, а его голову
поддерживало нечто вроде серебряного ошейника. Первый свой визит
он нанес в Версаль, куда его повез герцог Вандомский и где он был
представлен королю; тот его спросил, каким образом могло статься,
что, обнаружив такое неслыханное мужество, он до сих пор не маршал.
Государь! - отвечал маркиз Антуан, - если бы вместо того, чтобы
защищать мост в Кассано, я явился ко двору и подкупил какого-нибудь
мошенника, я бы получил свое продвижение ценой меньшего
количества ран. Таких ответов Людовик Четырнадцатый не любил: он
показал маркизу спину. Жан-Антуан, друг мой, - заметил ему после
приема герцог Вандомский, - отныне я буду представлять вас врагу, но
королю - никогда. Несколько месяцев спустя маркиз, несмотря на
двадцать семь ран, сломанную руку и серебряный ошейник, женился
на мадмуазель де Кастелан-Норант и подарил ей семерых детей в
перерывах между семью новыми военными кампаниями. Изредка, как
и подобает настоящим храбрецам, он рассказывал о знаменитом
сражении при Кассано, приговаривая:
В том бою я был убит.
- Вы, доктор, совершенно замечательно рассказываете мне о том,
как маркиз Жан-Антуан был убит, - перебил его Людовик XVI, с
видимым удовольствием знакомясь с родословной Мирабо, - однако
вы мне не сказали, как он умер.
- Он умер в главной башне родового замка Мирабо, сурового и
мрачного прибежища, расположенного на утесе, загораживающем вход
в ущелье и потому с двух сторон обдуваемом ледяным ветром; он
умер, покрывшись, словно панцирем, толстой и задубевшей кожей, что
случалось со всеми Рикети; он воспитал детей в повиновении и
почтительности к старшим и держал их на таком расстоянии, что его
старший сын говаривал: Я никогда не имел чести ни коснуться его
руки, ни ощутить на себе прикосновения его губ, ни просто
дотронуться до этого почтенного господина. Этот самый старший сын
и стал отцом нынешнего Мирабо; это - дикая птица, свившая себе
гнездо в четырех башнях; никогда он не желал выворачиваться
наизнанку, как он говорит; в этом, по-видимому, и кроется причина
того, что вы, ваше величество, его не знаете и потому не имеете
возможности оценить его по заслугам.
- А вот и нет, доктор! Я, напротив, его знаю: он - один из тех, кто
возглавляет экономическую школу. Он сыграл свою роль в
происходящей революции, подав сигнал к проведению социальных
реформ и сделав общедоступными многие глупости и немногие
истины, что совершенно непростительно с его стороны: ведь он
предвидел то, что должно произойти, он говорил: Сегодня нет такой
женщины, которая не носила бы под сердцем Артевельде или
Мазаньелло. И он не ошибался: его собственная женишка родила кое-
кого почище их!
- Государь! В Мирабо есть нечто такое, что претит вашему
величеству или пугает вас; позвольте вам заметить, что в этом повинны
ваш человеческий деспотизм, а также деспотизм короля.
- Деспотизм короля?! - вскричал Людовик XVI.
- Разумеется, государь! Без разрешения короля отец не мог бы с ним
сделать того, что сделал. Какое страшное преступление мог совершить
в свои четырнадцать лет отпрыск этого великого рода, если отец
отправил его в исправительную школу, где его записывают для пущего
унижения не под именем Рикети де Мирабо, а как Буффиера? Что
такого мог он сделать в восемнадцатилетнем возрасте, если родной
отец выхлопотал для него указ о заточении без суда и следствия и
добился его заключения на острове Ре? Что мог он совершить, будучи
двадцатилетним юношей, если отец посылает его в дисциплинарный
батальон на Корсику с таким пожеланием: Пусть его высадят
шестнадцатого апреля следующего года прямо в море. Дай Бог, чтобы
он не выплыл! За что отец сослал его в Манок год спустя после его
бракосочетания? За что через полгода после изгнания отец приказал
перевести его в форт Жу? За что, наконец, после побега его арестовали
в Амстердаме, препроводили в Венсенский замок и заключили его в
камеру - а ему ведь и на свободе-то тесно! - площадью в десять
квадратных футов - вот королевская щедрость вкупе с родительской
любовью! Пять лет он сидит в темнице, где пропадает его молодость,
кипит страсть, но где в то же время зреет его ум и крепнет душа... Я
скажу вашему величеству, что он сделал и за что был наказан. Он
совершенно очаровал своего преподавателя Пуассона тем, с какой
легкостью он все запоминал и понимал; он вдоль и поперек изучил
экономику; раз выбрав военную карьеру, он хотел продолжать службу;
будучи принужден жить на шесть тысяч ливров ренты вместе с женой
и ребенком, он наделал долгов на тридцать тысяч франков; он сбежал
из Манока, чтобы отколотить палкой наглеца, оскорбившего его
сестру; и вот, наконец, он совершает свое самое страшное
преступление, государь: не устояв перед молоденькой и хорошенькой
женщиной, он похитил ее у сурового, ревнивого, дряхлого старика.
- Да, доктор, и сделал он это только затем, чтобы ее бросить, -
заметил король, - а несчастная госпожа де Моннье, оставшись одна,
покончила с собой.
Жильбер поднял глаза к небу и вздохнул.
- Ну, что вы на это ответите, доктор? Что вы можете сказать в
защиту вашего Мирабо?
- Правду, государь, только правду, которой так трудно пробиться к
королям, что даже вам, любителю правды, она далеко не всегда
известна. Нет, государь! Госпожа де Моннье покончила с собой вовсе
не из-за того, что ее оставил Мирабо, потому что, едва выйдя из
Венсенского замка, Мирабо в первую очередь бросился к ней.
Переодевшись разносчиком, он проникает в монастырь Жьен, где она
нашла приют; он видит, что Софи к нему охладела, держится скованно.
Они объясняются. Мирабо замечает, что госпожа де Моннье не только
его не любит, но что она влюблена в другого: в шевалье де Рокура. Ее
муж скончался, и она намерена выйти замуж за Рокура. Мирабо
слишком рано вышел из тюрьмы; кое-кто рассчитывал на его
отсутствие в обществе, теперь приходится довольствоваться тем, что
нанесен удар его чести. Мирабо уступает место счастливому
сопернику, Мирабо уходит. Итак, госпожа де Моннье собирается
выйти замуж за господина де Рокура; господин де Рокур внезапно
умирает! А она, бедняжка, всю себя отдала этой последней любви.
Месяц тому назад, девятого сентября, она заперлась в своей комнате,
намеренно оставила горящие угли и закрыла печь. А враги Мирабо и
давай кричать, что она умерла потому, что ее бросил первый
любовник, в то время как она умирает от любви к другому... Ах,
история, история! Вот как она пишется!
- Стало быть, вот отчего он с таким равнодушием отнесся к этому
известию?
- Как он к нему отнесся, я тоже могу рассказать вашему величеству,
потому что я знаю, кто эту новость принес: это один из членов
Национального собрания. Спросите у него сами, он не сможет солгать,
потому что это священнослужитель из монастыря Жьен, аббат Вале; он
занимает место на скамье, противоположной той, где сидит Мирабо.
Он прошел через весь зал и, к величайшему изумлению графа, сел
рядом с ним. Какого черта вы здесь делаете? - спросил его Мирабо.
Аббат Вале молча подал ему письмо, в котором во всех подробностях
рассказывалось о трагическом происшествии. Мирабо распечатал
письмо и долго читал; должно быть, он не мог этому поверить. Потом
он еще раз стал перечитывать письмо, сильно изменившись в лице и
побледнев; время от времени он проводил рукой по лицу, смахивал
слезу, кашлял, пытался взять себя в руки. Наконец он не выдержал,
встал, торопливо вышел из зала и три дня не появлялся на заседаниях
Национального собрания... Государь! Простите мне все эти
подробности; достаточно быть просто гением, чтобы на тебя клеветали
по любому поводу; чего же ждать в том случае, когда дело доходит до
не просто гения, а колосса?!
- Почему же дело обстоит именно так, доктор? Какая выгода в том,
чтобы очернить в моих глазах господина де Мирабо?
- Какая в том выгода, государь? Посредственность жаждет
удержаться около трона. А Мирабо - из тех, кто, входя в храм,
выгоняет из него торгующих. Окажись Мирабо рядом с вами, государь,
тут-то и наступил бы конец всем мелким интригам; появление около
вас Мирабо будет означать изгнание ничтожных интриганов, ведь он -
гений, прокладывающий дорогу к честности. И какое значение для вас,
государь, может иметь то, что Мирабо не ладил с женой? Что вам до
того, что Мирабо похитил госпожу де Моннье? Почему вас должно
смущать, что у Мирабо - полумиллионный долг? Расплатитесь за него
с этими долгами, государь; прибавьте к этой сумме миллион, два,
десять миллионов, если потребуется! Мирабо свободен, не упускайте
Мирабо; берите его, назначьте его своим советником, министром;
прислушайтесь к его мощному голосу и повторите его слова своему
народу, Европе, всему миру!
- Господин де Мирабо торговал бельем в Эксе ради того, чтобы
стать народным избранником; господин де Мирабо не может обмануть
тех, кто ему доверял; он не может оставить сторону народа и перейти
на сторону короля.
- Государь! Государь! Еще раз говорю вам, что вы не знаете
Мирабо: Мирабо - аристократ, дворянин, роялист прежде всего. Он
пошел на то, чтобы народ избрал его, потому, что знать его презирала,
потому что у Мирабо есть потребность любой ценой добиться своего,
это так свойственно гениям! Если бы он не был избран ни знатью, ни
простым народом, он вошел бы в Парламент, как Людовик
Четырнадцатый, с оружием в руках, ссылаясь на свое священное право.
Вы говорите, что он не бросит народ и не перейдет на сторону двора?
Государь! А почему существуют эти две партии? Почему бы им не
объединиться? Вот Мирабо это и сделает... Берите себе Мирабо,
государь! Завтра господина де Мирабо - может оттолкнуть ваше
пренебрежение, и тогда он, возможно, повернется против вас. А уж в
таком случае, государь, - это говорю вам я, это же скажет вам потом и
портрет Карла Первого, как он говорил вам и до меня, - в таком случае
все погибло!
- Вы говорите, Мирабо повернется против меня? Разве это уже не
произошло, доктор?
- Да, внешне это выглядит именно так, но в глубине души, государь,
Мирабо еще с вами. Спросите у графа де Ламарка, что он сказал после
знаменитого заседания двадцать первого июня, - ведь только Мирабо
мог угадать будущее с такой пугающей прозорливостью!
- Что же он сказал?
- Кусая кулаки от боли, он воскликнул: Вот так королей и приводят
на эшафот!, а спустя три дня прибавил: Эти люди не замечают
пропасти, которую они разверзли под ногами у монархии! Король и
королева погибнут, а народ будет аплодировать над их телами!
Король содрогнулся, побледнел, взглянул на портрет Карла I и, после
некоторого колебания, вдруг сказал:
- Я побеседую на эту тему с королевой. Может быть, она решится
переговорить с господином де Мирабо. Сам я говорить с ним не стану.
Я предпочитаю иметь дело с людьми, которым я могу пожать руку,
господин Жильбер, а господину де Мирабо я не могу подать руки
ценой трона, свободы и даже жизни.
Жильбер собрался было возразить; возможно, он продолжал бы
настаивать, но в эту минуту на пороге появился лакей.
- Государь! - объявил он. - Прибыло лицо, которому ваше
величестве изволили назначить встречу на утро; оно ожидает в
приемных.
Взглянув на Жильбера, Людовик XVI сделал беспокойное
