случившегося.
Но мы не можем таким же образом поступить и с читателем, который име-
ет право быть обо всем осведомленным, даже раньше нашего героя.
Мы видели, что Роза и тюльпан, как брат с сестрой или как двое сирот,
были оставлены принцем Вильгельмом Оранским у председателя ван Систенса.
До самого вечера Роза не имела от штатгальтера никаких известий.
Вечером к ван Систенсу пришел офицер; он пришел пригласить Розу от
имени его высочества в городскую ратушу. Там ее провели в зал совещаний,
где она застала принца, который что-то писал.
Принц был один. У его ног лежала большая фрисландская борзая. Верное
животное так пристально смотрело на него, словно пыталось сделать то,
чего не смог еще сделать ни один человек: прочесть мысли своего господи-
на.
Вильгельм продолжал еще некоторое время писать, потом поднял глаза и
увидел Розу, стоявшую в дверях.
- Подойдите, мадемуазель, - сказал он, не переставая писать.
Роза сделала несколько шагов по направлению к столу.
- Монсеньер, - сказала она, остановившись.
- Хорошо, садитесь.
Роза подчинилась, так как принц смотрел на нее. Но, как только он
опустил глаза на бумагу, она смущенно поднялась с места. Принц кончал
свое письмо. В это время собака подошла к Розе и стала ее ласково обню-
хивать.
- А, - сказал Вильгельм своей собаке, - сейчас видно, что это твоя
землячка; ты узнал ее.
Затем он обратился к Розе, устремив на нее испытующий, задумчивый
взгляд.
- Послушай, дочь моя, - сказал он.
Принцу было не больше двадцати трех лет, а Розе восемнадцать или
двадцать; он вернее мог бы сказать: "сестра моя".
- Дочь моя, - сказал он тем странно строгим тоном, от которого цепе-
нели все встречавшиеся с ним, - мы сейчас наедине, давай поговорим.
Роза задрожала всем телом, несмотря на то, что у принца был очень
благожелательный вид.
- Монсеньер... - пролепетала она.
- У вас отец в Левештейне?
- Да, монсеньер.
- Вы его не любите?
- Я не люблю его, монсеньер, по крайней мере, так, как дочь должна бы
любить своего отца.
- Не хорошо, дочь моя, не любить своего отца, но хорошо говорить
правду своему принцу.
Роза опустила глаза.
- А за что вы не любите вашего отца?
- Мой отец очень злой человек.
- В чем же он проявляет свою злость?
- Мой отец дурно обращается с заключенными.
- Со всеми?
- Со всеми.
- Но можете вы его упрекнуть в том, что он особенно дурно обращается
с одним из них?
- Мой отец особенно дурно обращается с господином ван Берле, кото-
рый...
- Который ваш возлюбленный?
Роза отступила на один шаг.
- Которого я люблю, монсеньер, - гордо ответила она.
- Давно уже? - спросил принц.
- С того дня, как я его увидела.
- А когда вы его увидели?
- На другой день после ужасной смерти великого пенсионария Яна и его
брата Корнеля.
Принц сжал губы, нахмурил лоб и опустил веки, чтобы на миг спрятать
свои глаза. Через секунду молчания он продолжал:
- Но какой смысл вам любить человека, который обречен на вечное зак-
лючение и смерть в тюрьме?
- А тот смысл, монсеньер, что если он обречен всю свою жизнь провести
в тюрьме и там же умереть, я смогу облегчить ему там и жизнь и смерть.
- А вы согласились бы быть женой заключенного?
- Я была бы самым гордым и счастливым существом в мире, если бы я бы-
ла женой ван Берле, но...
- Но что?
- Я не решаюсь сказать, монсеньер.
- В вашем тоне слышится надежда; на что вы надеетесь?
Она подняла свои ясные глаза, такие умные и проницательные, и вско-
лыхнула милосердие, спавшее мертвым сном в самой глубине этого темного
сердца.
- А я понял.
Роза улыбнулась, сложив умоляюще руки.
- Вы надеетесь на меня? - сказал принц.
- Да, монсеньер.
- А!
Принц запечатал письмо, которое он только что написал, и позвал одно-
го из офицеров.
- Господин ван Декен, - сказал он, - свезите в Левештейн вот это пос-
лание. Вы прочтете распоряжение, которое я даю коменданту, и выполните
все, что касается вас лично.
Офицер поклонился, и вскоре под гулкими сводами ратуши раздался лоша-
диный топот.
- Дочь моя, - сказал принц, - в воскресенье будет праздник тюльпана;
воскресенье - послезавтра. Вот вам пятьсот флоринов, нарядитесь на эти
деньги, так как я хочу, чтобы этот день был для вас большим праздником.
- А в каком наряде ваше высочество желает меня видеть? - прошептала
Роза.
- Оденьтесь в костюм фрисландской невесты, - сказал Вильгельм, - он
будет вам очень к лицу.
XXXI
Гаарлем
Гаарлем, в который мы входили три дня тому назад с Розой и в который
мы сейчас вошли вслед за заключенным, - красивый город, имеющий полное
право гордиться тем, что он самый тенистый город Голландии.
В то время, как другие города стремились блистать арсеналами, верфя-
ми, магазинами и рынками, Гаарлем славился среди всех городов Соединен-
ных провинций своими прекрасными, пышными вязами, стройными тополями и
главным образом своими тенистыми аллеями, над которыми шатровым сводом
раскидывались кроны дубов, лип и каштанов.
Гаарлем, видя, что его сосед Лейден и царственный Амстердам стремятся
стать - один - городом науки, другой - столицей коммерции, - Гаарлем ре-
шил стать центром земледелия или, вернее, центром садоводства. И
действительно, хорошо защищенный от ветров, хорошо согреваемый солнцем,
он давал садовникам те преимущества, которых не мог бы им предоставить
ни один другой город, обвеваемый морскими ветрами или опаляемый на рав-
нине солнцем.
И в Гаарлеме обосновались люди со спокойным характером, с тяготением
к земле и ее дарам, тогда как в Амстердаме и Роттердаме жили люди беспо-
койные, подвижные, любящие путешествия и коммерцию, а в Гааге - все по-
литики и общественные деятели.
Мы говорим, что Лейден был городом науки. Гаарлем же проникся любовью
к изящным вещам - к музыке, живописи, к фруктовым садам, аллеям, лесам и
цветникам. Гаарлем до безумия полюбил цветы и среди них больше всего -
тюльпаны.
И, как вы видите, мы совершенно естественным путем подходим к описа-
нию того момента, когда город Гаарлем готовился - 15 мая 1673 года -
вручить назначенную им премию в сто тысяч флоринов тому, кто вырастил
большой черный тюльпан без пятен и недостатков.
Выявив свою специальность, заявив во всеуслышание о своей любви к
цветам вообще и в особенности к тюльпанам в эту эпоху войн и восстаний,
Гаарлем почувствовал неописуемую радость, достигнув идеала своих стрем-
лений, с полным правом приписывая себе величайшую честь того, что при
его участии был взращен и расцвел идеальный тюльпан. И Гаарлем, этот
красивый город, полный зелени и солнца, тени и света, Гаарлем пожелал
превратить церемонию вручения награды в праздник, который навсегда сох-
ранился бы в памяти потомства.
И он имел на это тем большее право, что Голландия - страна празд-
неств. Никогда ни один из самых ленивых народов мира не производил
столько шума, не пел и не плясал с таким жаром, как это все проделывали
добрые республиканцы Семи провинций во время своих увеселений.
Для того, чтобы убедиться в этом, стоит только посмотреть на картины
обоих Тенирсов. Известно, что ленивые люди больше других склонны утом-
лять себя, но только не работой, а развлечениями.
Итак, Гаарлем переживал тройную радость; он готовился отпраздновать
тройное торжество: во-первых, был выращен черный тюльпан; во-вторых, на
торжестве присутствовал, как истый голландец, принц Вильгельм Оранский.
Наконец, после разорительной войны 1672 года являлось вопросом госу-
дарственной чести показать французам, что фундамент Батавской республики
настолько прочен, что на нем можно плясать под аккомпанемент морских
орудий.
Общество садоводов Гаарлема оказалось на должной высоте, жертвуя сто
тысяч флоринов за луковицу тюльпана. Город не пожелал отстать от него и
ассигновал такую же сумму для организации празднества в честь присужде-
ния премии.
И вот, воскресенье, назначенное для этой церемонии, стало днем народ-
ного ликования Необыкновенный энтузиазм охватил горожан. Даже те, кто
обладал насмешливым характером французов, привыкших вышучивать всех и
вся, не могли не восхищаться этими славными голландцами, готовыми с оди-
наковой легкостью тратить деньги на сооружение корабля для борьбы с вра-
гами, то есть для поддержания национальной чести, и на вознаграждение за
открытие нового цветка, которому суждено было блистать один день и разв-
лекать в течение этого дня женщин, ученых и любопытных.
Во главе представителей города и комитета садоводов блистал господин
ван Систенс, одетый в самое лучшее свое платье. Этот достойный человек
употребил все усилия, чтобы походить изяществом темного и строгого одея-
ния на свой любимый цветок, и поторопимся добавить, что он успешно дос-
тиг этого. Черный стеклярус, синий бархат, темнофиолетовый шелк, в соче-
тании с ослепительной чистоты бельем - вот что входило в церемониальный
костюм председателя, который шел во главе комитета с огромным букетом в
руках.
Позади комитета, пестрого, как лужайка, ароматного, как весна, шли по
порядку ученые общества города, магистратура, военные, представители
дворянства и крестьянства. Что же касается народной массы, то даже у
господ республиканцев Семи провинций она не имела своего места в этой
процессии: ей предоставлялось глазеть на нее, теснясь по бокам.
Впрочем, это лучшее место и для созерцания и для действия. Это место
народных толп, которые ждут, пока пройдет триумфальное шествие, чтобы
знать, что надо в связи с ним сделать.
На этот раз не было речи о триумфе Помпея а, или Цезаря. На этот раз
не праздновали ни поражения Митридата, ни покорения Галлии. Процессия
была спокойная, как шествие стада овец по земле, безобидная, как полет
птиц в воздухе.
В Гаарлеме победителями были только садовники Обожая цветы, Гаарлем
обожествлял цветоводов.
Посреди мирного, раздушенного шествия, возвышался черный тюльпан, ко-
торый несли на носилках, покрытых белым бархатом с золотой бахромой. Че-
тыре человека, время от времени сменяясь, несли носилки, подобно тому,
как в свое время в Риме сменялись те, кто несли изображение Великой ма-
тери Кибелы, когда ее доставили из Этрурии и она торжественно под звуки
труб и при общем поклонении вступала в вечный город.
Было условленно, что принц-штатгальтер сам вручит премию в сто тысяч
флоринов, - на что всем вообще интересно было поглядеть, - и что он, мо-
жет быть, произнесет речь, а это особенно интересовало его и друзей и
врагов. Известно, что в самых незначительных речах политических деятелей
их друзья или враги всегда пытаются обнаружить и так или иначе истолко-
вать какие-либо важные намеки.
Наконец наступил столь долгожданный великий день - 15 мая 1673 года;
и весь Гаарлем, да к тому же еще и со своими окрестностями, выстроился
вдоль прекрасных аллей с твердым намерением рукоплескать на этот раз не
военным и не великим ученым, а просто победителям природы, которые зас-
тавили эту неистощимую мать породить считавшееся дотоле невозможным -
черный тюльпан.
Но намерение толпы что-либо или кого-либо приветствовать часто бывает
неустойчиво. И когда город готовится рукоплескать или свистать, он ни-
когда не знает, на чем он остановится.
Итак, сначала рукоплескали ван Систенсу и его букету, рукоплескали
своим корпорациям, рукоплескали самим себе. И, наконец, вполне заслужен-
но на этот раз, рукоплескали прекрасной музыке, которая усердно играла
при каждой остановке.
Но после первого героя торжества, черного тюльпана, все глаза искали
героя празднества, который был творцом этого тюльпана.
Если бы герой появился после столь тщательно подготовленной речи
славного ван Систенса, он, конечно, произвел бы большее впечатление, чем
