Бог? Многие смертники хотят исповедоваться и причаститься к христианским
таинствам. В царской России человек, осужденный на смерть, имел право
позвать священника, раскаяться и причаститься. Потом это было запрещено,
но сейчас, во время демократии, смертники обратились ко мне, я написал
Святейшему Патриарху прошение, и Патриарх разрешил совершать службы и
литургии в местах, где находятся смертники.
- Что вы хотели бы пожелать обитателям Бутырской тюрьмы?
- Хотел пожелать, чтобы они сюда больше не попадали, - засмеявшись,
ответил отец Николай. - Не дай Бог, конечно, что человек должен такое
пройти... Но и в царское время, и в советское время для многих узников -
и писателей, и диссидентов - оголтелых атеистов тюрьма стала призванием
к Богу. Через тюремные испытания они стали глубоко верующими людьми.
- Люди, которые сидят в камерах смертников, ведь деяния их - это дея-
ния сатанистов, хотя сейчас они якобы верующие...
- Я знаю киллеров, которые совершали убийства по заказу, и они стали
глубоко верующими людьми, это точно и без всякого преувеличения, можете
мне поверить. Они много знают, много читают религиозной, научной, худо-
жественной литературы, с ними интересно разговаривать, со смертниками. А
вот те, которые выйдут скоро на свободу, которые снова вернутся в при-
вычный круг, - вот за тех ручаться нельзя.
- Как вы думаете, следует ли отменить смертную казнь?
- Я не имею права судить об этом. Вопрос этот, как камень преткнове-
ния. Кто-то за смертную казнь, другие - за безусловную отмену. Многие
говорят, что человек, который не испытал на себе то горе, что совершили
преступники, - может выступать за отмену. А если же человек пострадал, у
него убили близкого, издевались, то эти будут против отмены смертной
казни. Некоторые наши юристы считают, что наше общество не готово к мо-
раторию на исключительную меру наказания. Но Президент, как видно, скло-
няется к выполнению обязательств, данных при вступлении в Совет Европы,
то есть к введению моратория.
Да, в тюремных камерах преступники неожиданно становятся набожными.
Предчувствуют, что гореть им в аду за свои злодеяния? Головкин до пос-
ледней минуты записывал откровения о благочестии и христианских ценнос-
тях. Рьяно отбивают во время богослужения поклоны Ряховский с сокамерни-
ками. Надеются на Господне прощение или хотя бы снисхождение? У тех же,
кто все же получит президентское помилование и замену приговора на по-
жизненное заключение, дорога одна - на остров Огненный, там, где смерть
в рассрочку.
СТЕНКА
Сразу оговорюсь: всю правду сказать об этой стороне нашей жизни
невозможно. Впрочем, не-жизни, потому что тут у меня нелепица
получается - речь веду о смерти, точнее, о смертном приговоре,
или же, по-казенному, применении исключительной меры наказания.
Трудно рассказать не только потому, что она, эта правда - с чужих
слов и происходит ЭТО вдали от жадных на кровь посторонних глаз -
так требует совсекретная инструкция за двумя нолями. Никогда не
узнаем, что чувствует приговоренный в последние десять минут
после объявления страшных, разрывающих сознание слов: "Ваше
прошение о помиловании отклонено Президентом. Приговор привести в
исполнение..." Не узнаем и о последней минуте, и о последнем
мгновении...
А какие чувства испытывает исполнитель приговора?
Согласие на эту встречу я получил через полгода. До сих пор не знаю,
почему этот человек таки решился открыться. Может быть, грядущая отмена
смертной казни, и как реакция на это, внутреннее несогласие, протест,
необходимость, даже инкогнито, выговориться. Ведь это была вторая тайная
профессия и выполнялась она по убеждению. Или я не прав?
Сначала я узнал его имя и отчество, обыкновенное, русское... Мой зна-
комый из системы исправительно-трудовых учреждений при мне позвонил ему
по телефону, долго выслушивал собеседника, кивал, потом попрощался и за-
медленно положил трубку.
- Ничего не получится! - ответил он. - Зачем это ему на старости лет,
посудите сами? Он же среди людей живет, а вдруг соседи узнают... А там и
до уголовников дойдет. А они отомстят, как же, "кровушки нашей сколько
пролил!" Что им стоит старика порешить? Все эти беседы журналистские для
него просто смертельно опасны.
Я смирился и больше не предпринимал попыток. Да и тема вскоре перес-
тала интересовать.
Через полгода вдруг позвонил тот же знакомый из исправительной систе-
мы.
- Приходите к двенадцати... Только без вопросов, - сразу предупредил
он.
На проходной я показал документы, ответил на привычные вопросы, имею
ли при себе оружие, аккуратно защелкнул за собой последнюю дверь и вошел
во двор учреждения - следственного изолятора. Кабинет находился в адми-
нистративной части. Увидев меня на пороге, знакомый приветливо кивнул и
показал на свободный стул. Здесь же сидели еще два офицера званием пом-
ладше и грузный старик с багровым лицом и остатками седых волос на круп-
ной лысине. Закончив разговор, хозяин кабинета отпустил офицеров и вни-
мательно глянул на меня. В глазах его прыгали веселые бесенята.
- Как жизнь? - спросил он меня.
- Помаленьку.
- Хочу предложить тебе футурологическую тему на реалии нашей жизни:
что будет, когда заключенным нечего будет кушать. Исходные данные я тебе
дам: сколько миллионов рублей мы задолжали хлебозаводу, сколько за воду,
электричество. И что будет, если нас перестанут финансировать, - а дело
к этому идет, отключат воду, свет... Каково?
- Да об этом уже писано-переписано. Вот если бы представить, что от-
чаявшиеся от безденежья контролеры за плату стали оптом выпускать в го-
род зэков, скажем, на заработки - вот это было бы уже поинтересней.
Старик, сидевший напротив меня, усмехнулся.
А я, чтобы прощупать его, аккуратно перевел разговор в плоскость все-
общего бардака, который начался с приходом демократов. Захотелось выяс-
нить, что за человек.
Он же, непослушными пальцами вытащив из пачки "Примы" сигарету, заме-
тил хрипловатым голосам:
- Это не бардак, молодой человек! Это величайшее преступление! Когда
половину страны разворовали, а другую продали - это не просто беспоря-
док, это организованное уничтожение нашей Родины.
- Вот только судить их никто уже не сможет! - коряво поддержал я его
строгую не мысль - формулу.
- Кого судить? Верхушка воры, а остальные внизу подворовывают. Их-то
и сажают. Вон, Петрович говорит, кормить зэков скоро будет нечем. А они
говорят, мы голодовки не объявляли! И я не объявлял! А мне пенсию такую
платят, что впору на паперть идти. А у меня мать парализованная, в ма-
разме, жена... И скажи, журналист, как мне их кормить? Вот такие дела!
Петрович, не вмешиваясь, слушал наш разговор, поглядывая то на меня,
то на старика.
Старик потушил окурок, это удалось ему с третьей или четвертой попыт-
ки, бросил взгляд из-под свисающих кустистых бровей:
- Значит, интерес у вас есть к исполнению исключительной меры наказа-
ния? - неожиданно спросил он.
А я и думать забыл о своей старой идее. Значит, щупали меня.
- Есть, - ответил я, стараясь сдержать поспешные вопросы.
- А зачем? Жареная тема?
И действительно - зачем? В попытках узнать запретное я так и не зада-
вался вопросом: для чего вообще нужно говорить о запредельном - о том,
как "убивает государство".
Ответил примерно так:
- Чтоб знали, что все это с преступниками происходит на самом деле,
что казнь не заменяют на урановые рудники, чтоб знали, что от наказания
не уйти...
- Ну что, вас оставить? - спросил Петрович.
- Зачем? - старик поднялся и оказался еще выше ростом, чем я предпо-
лагал. - Мы пойдем на волю. Прогуляемся. Весна на дворе... Вы не против,
молодой человек?
Я согласился. В тюрьме не надышишься...
- Я люблю гулять по городу, просто так, ничего не делая и никуда не
спеша, - заметил мой новый собеседник, когда мы вышли за железные воро-
та. - Когда служил в СИЗО, всегда после работы хоть полчаса, но бродил
на воздухе.
- И часто приходилось выполнять эту миссию? - не удержался я от воп-
роса.
- Ну, не каждый же день... Иной раз на несколько месяцев перерыв, а
потом сразу двоих подряд. Раньше ведь много статей было под вышку...
- И за экономические преступления, - заметил я. - Сейчас "теневики" в
миллиардерах ходят, уважаемые граждане, в депутаты их выдвигают. Скажи-
те, вы не сожалеете, что были расстреляны люди, которые обвинялись
только лишь в расхищении социалистической собственности?
Я задал вопрос и запоздало спохватился.
Но мой собеседник и не думал замыкаться или сердиться.
- Я тогда считал и сейчас так считаю, что очищал наше общество от по-
донков. Санитаром работал, ясно? И мне все равно было кто он - убийца,
насильник или вор, который грабил народ. Рука не дрожала.
- Ну вы хоть знали, кого расстреливали?
- Конечно. По закону я имел право на предварительное ознакомление с
делом.
- А потом лоб - зеленкой?..
- Да не лоб... Как было: приходила правительственная телеграмма, там,
значит, выписка. Такому-то отказано в прошении о помиловании. Тогда, ка-
жется. Президиум Верховного Совета этим занимался. И приходили в камеру
и сообщали... Просто, без всяких церемоний. "Собирайся, гад, в расход
тебя пускаем!" Шучу, конечно... Одевали наручники за спину, иногда бри-
ли.
- И они как - вырывались, кричали?
- Это общее заблуждение... Из сотни, насколько я знаю и от других
слышал - один-два человека что-то там из себя строят. Блатной "король"
какойнибудь мог повыпендриваться. А так - идут как бараны под нож.
Кто-то блюет, кто в штаны обмочится или похуже... Бывает, под руки при-
ходится тащить - ноги отказывают. Многие плачут...
- Пощады просят?
- Все молча... Это шок. Представь, утром встал, съел завтрак. Каждый
ведь надеется, что его помилуют. И в постоянном напряжении. А тут прихо-
дят без предупреждения, обыскивают, заламывают руки, и вот жить тебе ос-
талось всего несколько минут. Ноги ватные, двое по бокам, тащат по кори-
дору, потом через башню, ступени вниз. Черным цветом были выкрашены, как
помню. И кафель по стене - тоже черный с темно-красной полосой. Грамотно
сделано, чтоб настраивало на траурный лад. Наш начальник тюрьмы, - мой
собеседник назвал фамилию, - называл это траурной эстетикой. И на сту-
пеньках, помню, тоже заставил две красные каемки нанести... А дальше
дверь черная, железная. За ней три помещения. Третье без окон - глухое.
Там короб стоял - пулеулавливатель. Все входим туда - я, начальник
тюрьмы, как положено, прокурор по надзору, врач, ну и конвой... Ставим
его на колени - он даже не сопротивляется. Выстрел производится в заты-
лок - из штатного оружия - пистолета Макарова. Потом врач констатирует
смерть, пишут акт. Труп пакуют в целлофановый мешок - и выносят. Тут же
в соседнем помещении гараж на одну машину - микроавтобус, УАЗ, с синим
спецсигналом. Без права досмотра в пути. Сделает пару ложных кругов по
территории, чтоб никто из любопытствующих не прознал про "спецгруз" - ив
городской крематорий. Тело выдавать запрещено.
- А потом?
- Как положено, кто-то из конвоя смоет из шланга кровь, там сток в
центре помещения. Сам помоешься в душе, там же, в первой комнате. От га-
дости всей этой отделаться... Потом наверху стол накрывают. Обедаем
вчетвером - начальник тюрьмы, врач, я и прокурор. Естественно, водка
стоит. Пей, сколько душа просит.
- Ваши коллеги не знали, что вы исполняете приговоры?
- Нет. С этим очень строго. Может, кто и догадывался. Я обычным конт-
ролером был.
- А жена?
- Однажды я рассказал ей об этом. Как восприняла? Нормально. Старая
закалка.
- А деньги за это платили?
- Премии выплачивали. А то кто бы согласился? Иногда на исполнение из
