от меня ждешь. Но не думай - это не потому, что ты непривлекательна, - глядя
на тебя, я весь дрожу. Ты великолепна, но дело не в этом.
Она не должна подавать вида, что разочарована.
Он опять смотрел на свечу.
- И дело не в том, что тебе приходится этим заниматься со многими
мужчинами. Я думаю, именно так и бывает, да?
Может быть, его связывает клятва?
- Да, светлейший... Уолли. Если они платят моей хозяйке.
Свеча опять осветила его белые зубы.
- Значит, у тебя нет выбора, и значит, это не роняет тебя в моих глазах.
Дело не в этом... Может быть, тебе трудно будет понять Там, откуда я пришел,
мы презираем тех, у кого есть рабы. Если я скажу тебе "ложись", то тебе
пришлось бы лечь, а такое положение вещей меня не устраивает. Мужчина и
женщина занимаются этим, когда они любят друг друга и оба этого хотят.
Поэтому у нас ничего не будет.
- Я хочу этого, светлейший! - О нет! Откуда у нее взялось мужество?
Ну да, ведь это всего лишь сон.
- Потому что должна! Нет, Джа.
Видимо, так действует вино... Она с трудом поборола желание рассказать
ему, что за нее всегда платили больше, чем за других, и поэтому Кикарани
приберегала ее для стариков, для тех, у кого денег больше, что молодые
мужчины всегда доставались старым и некрасивым женщинам. Неужели он не
понял, почему она защитила его от посторонних глаз именно таким образом? И
не понял, что, слыша его молчание, ей хочется плакать от бессилия. И в то же
время она приходила в ужас при мысли о том, что он может проснуться и
увидеть рядом с собой рабыню.
- Да, светлейший, - сказала она, склонив голову.
- Ты будешь спать на этой половине кровати, - он поднялся, не глядя на
нее, - а я - на этой. Так, куда мне пойти, чтобы...
- На улицу, светлейший, - она удивилась.
Он опять улыбнулся своей непривычной мальчишеской улыбкой, которая
появлялась внезапно, и тогда казалось; что он совсем молодой и счастливый. -
Я не собираюсь делать это здесь! А там все равно где, да?
Он вышел в теплую тропическую ночь. Она убрала со стола. На завтра
осталось много еды, поэтому Джа выловила мошек, закрыла блюда, завернула их
в полотно и убрала в корзину. Потом она пальцами загасила свечу, и в домике
стало темно. Только Бог Сна, светящийся в небе, бросал в окно полосу
мерцающего серебра.
Вскоре до нее донеслись странные звуки, и, удивленная, она решила
разузнать, в чем тут дело.
Он прислонился к стене, положив голову на руки. Все его тело сотрясали
рыдания. Воин плачет? Это было очень странно, но она уже привыкла к тому,
что он - необыкновенный воин.
Наверное, вино придавало ей мужества: она обняла его и увела в дом.
Он не сказал ни слова. Он лег, кровать скрипнула. Он уткнулся лицом в
подушку и продолжал всхлипывать. Она сняла платье и легла с другой стороны,
как ей было приказано. Она ждала.
Наконец рыдания стихли.
- Что там такое? Что это за свет в небе? спросил он шепотом.
- Это Бог Сна, светлейший.
Он промолчал, но она знала, что он не спит. Она ждала.
- Бог печали и бог радости - братья, светлейший. - Это все вино.
Он подвинулся к ней.
- Расскажи мне.
И она рассказала ему то, что услышала однажды, очень давно, от другого
раба, юноши, которого никогда больше не увидит.
- Бог печали и бог радости - братья. Когда Мир только создавался, оба они
ухаживали за богиней юности. Она выбрала бога радости, и они крепко любили
друг друга. В положенное время она родила ему сына. Такого прекрасного
младенца не видели даже боги, и отец взял его на руки, чтобы все на него
посмотрели. Но увидев ребенка, бог печали пришел в ярость, и его гнев
погубил дитя. Бог печали испугался того, что сделал, и бежал, но остальные
боги заплакали. Они пошли к Самой Богине искать правосудия. Она
провозгласила, что богиня юности всегда будет рожать для бога радости
ребенка - самого прекрасного из богов, но этот бог навсегда останется
младенцем и будет жить лишь несколько мгновений. Однако младенец этот будет
сильнее своего отца, и бог печали, самый страшный из всех богов, не устоит
перед ним и всегда будет бежать от него. Вот почему только самый маленький
из всех богов может обратить в бегство бога печали.
- А как зовут этого маленького бога? - спросил он из темноты.
- Это бог наслаждения, светлейший.
Он повернулся и обнял ее.
- Так давай вместе поищем этого маленького бога, - сказал он.
Она боялась, что воин будет груб, но он был сама нежность. Он был
терпеливым и сильным, неутомимым и внимательным, таким, каким не был с ней
ни один мужчина. Много раз они призывали этого маленького бога, и бог печали
в страхе бежал.
Глава 5
Зажужжала муха, и Уолли проснулся. Он открыл глаза и тут же закрыл их
снова. Опять солома?
Все оставалось по-прежнему.
Раньше была больница, серьезные врачи в белых халатах, усталые медсестры
со шприцами... знакомые, искусственно-веселые лица, цветы, которые присылали
с работы... запах дезинфицирующих средств и звук полотеров... боль,
путающиеся мысли, влажная духота лихорадки.
Были видения и бред... огромный человек в тумане, у него смуглая кожа,
длинные черные волосы и жесткое лицо, широкое, с высокими скулами и
квадратной челюстью, на лбу - какие-то варварские знака И это обнаженное
чудовище что-то кричит ему, угрожает.
Последний раз он видел это лицо вчера вечером, в зеркале.
Под влажной простыней он ощупал свою руку. Да, тело все то же. У Уолли
Смита никогда не было таких рук.
Итак, вчерашний бред не рассеялся.
Где-то рядом запела птичка - дурацкий мотив из двух нот, слышались
какие-то голоса, радостно закричал петух.
- Переправа мулов! - это, кажется, донеслось с подножия холма. Потом
раздался приглушенный звук охотничьего рога... Надо всем этим слышался
дальний рев водопада. В маленькой комнате отдавался стук копыт. "Переправа
мулов!" Он стал думать о том, как выглядят мулы, - наверное, так же как та
странная лошадь, которую он здесь видел: у нее была морда верблюда и тело
гончей.
Бред не рассеялся. Говорили, что энцефалит часто вызывает странные
галлюцинации. Он думал, что все уже прошло, и бред, и видения, и боль. Но
окружающее стало еще более реальным и от этого еще более ужасным.
И это вовсе не похоже на бред.
Он должен помнить, что этот мир - всего лишь галлюцинация. Его
обязательно вылечат, и он вернется к нормальной жизни, к больничным звукам и
больничным запахам, подальше от всего этого безумия, от вони, стука копыт и
крика петухов. Он нехотя открыл глаза и сел. Исчезла только женщина. Вот
если бы она была настоящей...
Она и была настоящей, прекрасно, упоительно настоящей. Но сексуальные
галлюцинации самые яркие, ведь так? Это логично. И это - единственное
объяснение. Интересно, какие это Эдиповы видения он себе напридумывал? И что
это такое отвратительное таилось в его подсознании, что породило эту
девушку-рабыню? Что-то не так, а, малыш Уолли? Ух!
Он встал и потянулся. Он чувствовал себя хорошо, просто прекрасно. Он
шагнул к зеркалу и стал рассматривать это суровое, варварское лицо с семью
мечами на лбу. Может быть, таким он хотел себя видеть? В бреду проявились
его подсознательные желания? Может быть, он казался себе никчемным слабаком,
а это - его мечта, большой сильный человек, герой из сказки? Больше всего
его беспокоила крайняя плоть. Если ущипнуть, то больно.
Но как можно чувствовать то, чего нет, боль в том месте, которое
отрезали, когда он был совсем маленьким? Шва от аппендицита на месте не
оказалось, но была красная родинка на левом колене, какой-то подозрительный
шрам на правом плече и несколько маленьких рубцов на груди, в основном с
правой стороны. Так значит, он вовсе не безупречный экземпляр, и это
странно. Мулы приближались, вот они остановились совсем рядом. Он опять
услышал крик погонщика, подошел к окну и выглянул наружу, стараясь, чтобы
его не заметили.. Двое мужчин расплатились с погонщиком и теперь садились на
мулов, несколько человек уже приготовились ехать. Животные выглядели еще
более странно, чем та лошадь, - у них были длинные уши и морды верблюдов.
Потом он вспомнил, что ночью видел в небе какие-то светящиеся круги. Именно
это нанесло последний удар по его и так уже пошатнувшемуся самообладанию.
Выходит, в бреду он создал не просто фантастическую страну, а целый мир,
новую планету.
Его удивляли здешние люди - какие-то щуплые недомерки, хотя, возможно,
это только так кажется, ведь сам-то он превратился в гиганта. Все аборигены
были смуглыми - с темно- или светло-каштановыми волосами. У одной женщины из
тех, что сидели на мулах, волосы имели несколько красноватый оттенок, -
наверное, крашеные. Казалось, что стройные и очень подвижные местные жители
только и делают, что болтают и смеются. Черты их лиц смутно напоминали об
американских индейцах и жителях Кавказа. Похоже, что его новые знакомцы
вышли из документального фильма о джунглях Южной Америки или, может быть,
Юго-Восточной Азии. Ни у кого из них не было бород - он потер свой
подбородок и не обнаружил никаких следов щетины, волос не оказалось ни на
груди, ни на ногах.
По дороге шли новые люди - мужчины в набедренных повязках, женщины,
завернутые в длинные, напоминающие банные полотенца куски ткани, эти накидки
достигали колен и завязывались на груди. У Джа платье было короче, но ведь
она - шлюха. На погонщике он увидел кожаные штаны. А тот старик, что
приходил вчера, весь был закутан в мантию, и открытыми оставались только его
лицо и руки. Потом он заметил пожилую пару, шедшую по направлению к мулам, -
на них были похожие мантии, но без рукавов. Значит, степень оголенности тела
зависит от возраста. Неплохая идея - выставлять напоказ то, что молодо и
красиво, а старое скрывать. Кое-кто из его соотечественников мог бы многому
поучиться здесь.
Вспомнив, что это все иллюзия, Уолли одернул себя.
Но ему так хорошо! И все это так интересно! Ему хотелось получше узнать
этот фантастический мир... Но он совсем голый. Может быть, таким образом
подсознание удерживает его в больничной палате?
На нем не было вообще ничего - даже той тряпки, которой он прикрывался
вчера вечером. Как новорожденный младенец! Впрочем, обременять себя лишними
вещами он не любил никогда - бродяжья натура, что поделаешь!.. Детство - это
сплошные метания от одного родителя к другому, от дяди к тете; потом -
колледж, потом работа - то здесь, то там... Он никогда не знал, что значит
пустить корни, зачем нужно копить вещи... Но остаться с одной-единственной
простыней!..
Иллюзии! Бред!
Мулы двинулись в путь. Некоторое время Уолли смотрел на прохожих, потом
отвернулся от окна Он решил исследовать ситуацию как можно тщательнее и
начал с того, что сосчитал свой пульс. Сердце билось ровно и спокойно, как и
полагается сердцу атлета, хотя точный темп он определить не сумел. Он
опустился на грязные вонючие плиты пола и сделал пятьдесят быстрых
отжиманий. Привстав на колени, он опять пощупал пульс. На мот раз чуть
быстрее. У Уолли Смита получилось бы десять или пятнадцать, но никак не
пятьдесят, и его сердце было бы уже на пределе.
Но это еще ничего не доказывает.
Зажужжала муха, и он схватил ее, просто чтобы удостовериться, что моют
это сделать. Может, но это тоже еще ничего не доказывает.
В дверном проеме появился маленький мальчик и улыбнулся ему. Он был
совсем голый, смуглый, как орех, и очень костлявый. Светлые каштановые
волосы его вились, глаза с лукавством следили за Уолли, а во рту не хватало
