-- Так бы и сказал, сынок, а то начал с Адама и Евы... --
улыбнулась бабушка.
-- А какие нужны подарки? -- спросил Илико.
-- Всякие: фрукты, чурчхелы, теплая одежда, варежки, носки
теплые... Сегодня четверг, в понедельник от имени нашего села
на фронт отправится вагон подарков... Если что надумаете,
несите сюда, к Ольге. Завтра зайдут наши ребята, заберут.
Агитатор попрощался и ушел. Мы долго сидели молча и думали --
что бы такое подарить красноармейцам... Тишину первым нарушил
Илико
-- Какие у меня есть сокровища? Одна бурка, и та вон
торчит за дверью... Встань, Зурикела, тащи ее сюда! Я удивленно
взглянул на Илико.
-- Что ты вылупил глаза? Мир провалится, что ли, если
такой старый хрыч, как я, не будет бурку носить? ! Все равно
уже весна скоро! Неси сюда бурку! Я вышел на балкон и тотчас же
вернулся с буркой -- черной, почти новой буркой Илико, той
самой, которой он укрывался, которую берег как зеницу ока и
которую не одалживал даже Иллариону.
-- Принес? Клади ее в угол... Придут ребята --
отдайте,сказал Илико, не глядя на бурку.
-- Позор этому старому дураку -- господу богу, что тебя
одноглазым сделал! Я-то знал, что у тебя золотое сердце, но,
честно говоря, не думал, что в такой высохшей груди лежит целый
самородок,- сказал Илларион и почесал за ухом. Потом он
беспокойно заерзал на стуле и вдруг сорвался и выскочил из
комнаты.
-- А я знаю, куда помчался носатый! -- ухмыльнулся Илико.
-- Куда? -- спросила бабушка.
-- Домой! Ты что, нрава его не знаешь? Теперь он мне назло
перевернет весь дом! Да много ли у него добра, у голодранца! Не
прошло и пяти минут, как вернулся Илларион и молча поставил
рядом с буркой Илико свои единственные новые сапоги.
-- С ума сошел, несчастный? ! -- вскочил Илико.
-- Вставай, старик. Поздно уже, ты что, ночевать тут
собираешься? -- сказал Иллариони направился к двери...
...Я проснулся от легкого шороха. Бабушка сидела на краю
кровати и, стараясь не шуметь, одевалась. Потом так же
бесшумно встала, на цыпочках прошла в "кассу" и вернулась с
чесалкой в руках. Поставив чесалку у камина, она подошла к
кровати, распорола тюфяк и стала клочьями вырывать из него
шерсть. Затем уселась перед чесалкой на валявшуюся там же
козью Шкурку и принялась чесать шерсть, расскачиваясь всем
телом в такт движению рук и что-то монотонно бормоча про себя.
Я долго молча смотрел на бабушку, и глаза мои наполнялись
слезами. Я думал о незнакомом солдате, для которого в эту
лютую зимнюю ночь моя бабушка дрожащими от холода руками вязала
теплые носки...
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР
Холодные зимние вечера мы коротаем у Илико. В камине
весело потрескивают дрова, на сковороде аппетитно шипит кусок
окорока, тут же рядом греется вино в небольшом кувшинчике. А мы
режемся в нарды или читаем вслух, но чаще всего беседуем о
политике. Политика занимает нас больше всего, да разве только
нас: стоит зима 1942 года, и немцы подошли к Москве.
...Илларион читает сводку Совинформбюро. Потом не спеша
складывает газету и безапелляционно заявляет:
-- Конец Гитлеру!
-- Ну, что там в газете, Илларион?
-- Стали у Москвы и ни шагу дальше!
-- А что слышно про второй фронт7
-- Гм, не спешат союзнички... И вообще, хитрит Англия... К
Америке пристает -- отвернись, говорит, от Советского Союза и
помоги мне.
-- А Америка что?
-- Это, говорит, не твое дело.
-- А тут еще Германия уговаривает Турцию и Японию: как
только, говорит, я вступлю в Сталинград, вы ударьте со своей
стороны!
-- Может быть, она думает, что в Сталинград вступить --
это все равно что в "Красный крест"? ! Напиши Верочке
Бурчуладзе заявление, и тебя с аплодисментами примут, да?
-- Мда-а... В последнее время, прямо скажу, не нравится
мне политика Турции!
-- О-о, это такой жулик... Стоит Турции заметить, что
Германии тяжело, как она сразу же набросится на нее.
-- Да что ты? Не говори!
-- Вот -- я! А вот -- Германия! Сбрить мне усы, если так
не будет!
-- А Япония?
-- Что -- Япония... Германия ее торопит -- начни, говорит,
чего ты ждешь? А она в ответ: ты, говорит, как стала у Москвы,
так и стоишь без движения. Скажем, начну я, а потом куда мне
деваться?
-- А что говорит Гитлер?
-- Гм, Гитлер... Гитлер уже дважды объявлял по радио о
взятии Сталинграда, да разве Японию проведешь? Это такая хитрая
бестия... Нет, плохи их дела!..
-- Дай бог!.. Налей, Зурикела!
Мы поднимаем стаканы и пьем за победу, за тех, кто на фронте,
за мир.
-- А я стихи вчера написал! -- вдруг выпалил я. -- А ну,
прочти!
Илларион от неожиданности выронил кусок ветчи- Я нерешительно
взглянул на Илико. ны. Илико поперхнулся вином и посинел, как
петуши- -- Валяй, валяй, теперь уже все равно! -- сказал он, ный
желудочек.
-- Что ты сказал? -- спросил, отдышавшись, Илико.
Илико и Илларион переглянулись.
-- Ну-ка, прочитай, пожалуйста! Я достал из кармана лист
бумаги, встал, выпрямился, протянул вперед левую руку и как
можно громче начал:
Враг коварный, враг проклятый, Он на нас ползет войной! Не
бывать ему с победой,- Мы дадим смертельный бой!
Герои наши не дремлют, ством... Гремят наши пушки и танки, А
если потребует Родина, Я смело пойду в атаку!
закончил я и с трепетом стал ждать приговора.
-- Мда-а-а... Написано довольно того... громко! сказал
Илларион после получасовой паузы.
-- Это еще ничего, можно прочесть и тише... Но что с ним
теперь будете -- ответил Илико, с сожалением глядя на меня.
-- Скажи-ка, давно тебя тянет к стихам? -- спросил меня
Илларион.
-- Уже месяц! -- сказал я.
-- Где же ты был до сих пор, несчастный, вовремя не мог
сказать, что ли? А теперь что делать будем? Бабушку твою бедную
жалко мне, а я-то раньше знал, что в один прекрасный день ты
все равно а цепи сорвешься! -- сказал Илико и махнул рукой.
-- Ну и как, легко они даются тебе?
-- Ничего... За день сочиняю восемь-девять таких стихов!
Бумаги нет, а то больше написал бы!
-- Мало! -- сказал Илико.
-- Бабушка знает про твое стихоплетство? -- спросил
Илларион. Неожиданный вопрос застал меня врасплох.
-- Нет.
-- Ну так и не говори ей. Хватит старушке и другого
горя... У тебя есть еще стихи?
-- Есть. О любви...
-- А ну, прочти!
Я нерешительно взглянул на Илико.
-- Валяй, валяй, теперь уже все равно! -- сказал он,
Я достал из кармана второй лист бумаги и начал потише:
Ночь, Луна плывет но небу, Снег и ветер, час ненастья. Я люблю
гулять средь ночи, Слезы лью я, слезы счастья. Не могу
сомкнуть я очи, Ошалел совсем я, братья!
Молчание длилось добрых пять минут. Илико и Илларион
смущенно переглянулись.
-- Что ты скажешь? -- спросил наконец Илларион.
-- Последняя строчка хорошо написана, с чувством...
-- Но он говорил, что стихи -- про любовь. Почему же о
любви нет ни слова?
-- Стесняется парень!
-- Это же стихи, Илларион! В стихах всего не скажешь! --
попытался разъяснить я.
-- Во-первых, это такие же стихи, как я шах персидский! А
во-вторых, если стихи про любовь, нужнo хоть упомянуть про эту
любовь.
-- А ну тебя! Человеку не спится, он бродит по ночам и с
ума сходит: что это, по-твоему, если не любовь?! -- разозлился
я.
-- Ну, знаешь, дорогой мой. Илико всю свою жизнь был
сумасшедшим, и бродит он больше ночью, чем днем, так он тоже
влюблен? Как ты думаешь? -- сказал Илларион.
-- Эй ты, старик, языку волю не давай! -- вскочил
Илико.Мальчишка нацарапал какую-то чушь, при чем тут я! Спрячь
сейчас же свою мазню, негодяй! -- набросился он на меня.
-- Погодите, сперва разберем стихи! -- остановил его
Илларион.Вот у тебя сказано: луна по небу плывет, и тут же --
снег, буран. Как же это? А? Неожиданный вопрос застал меня
врасплох.
-- И еще. Вот ты говоришь: бессонница у тебя, ветер, снег,
ненастье, мир рушится. Чему же ты радуешься? От какого такого
счастья у тебя слезы льются, болван?! -- Да что вы в стихах
понимаете, из ума вы оба выжили! -- обиделся я. Илико разлил
вино. Илларион поднял стакан, привлек меня к себе и сказал
ласково: -- Другая у тебя, дорогой мой, беда... Знаю я, отчего
люди становятся поэтами... Когда я был мальчишкой, вроде тебя,
я тоже сочинял стихи. Помнишь, Илико?
Без нее я жить не буду! Застрелюсь я! Где патроныЛ Огонь
любви меня сжигает, Свет не мил мне без Матрены!
Илико утвердительно кивнул головой и захихикал,
-- Тогда я и тебя принял за сумасшедшего, но потом все
прошло... Так и с ним будет!
-- Вот так-то, сынок... А стихи ты пиши! За это людей не
наказывают... Твоей девчонке, если она такая же дура, вроде
тебя, может, и понравится. А не понравятся -- не горюй. Эта
маленькая пташка -- любовь -- только что снесла яичко в твоем
сердце. Пройдет время -- вылупятся птенчики, оперятся, полетят.
А потом -- ай-да... Будешь бродить по свету влюбленный... За
твою любовь, мой мальчик! Я стоял смущенный, с опущенной
головой и молча слушал Иллариона... И мне казалось, что он
бережно держал на ладони мое сердце и читал все, что там было
написано.
ПЕРВАЯ ЛЮВОВЬ
-- Чигогидзе!
-- Здесь!
-- Каландадзе!
-- Я здесь!
-- Сихарулидзе!
-- Сихарулидзе заболел! Чкония, Центерадзе, Бурчуладзе,
Коридзе, Нинидзе и Глонти пошли провожать его.
-- Пошли бы уж всем классом... -- сказал сердобольный
учитель.Вашаломидзе! Вашаломидзе!! Ваша-ло-ми-дзе!! ! --
надрывался учитель и стучал по столу кулаком.
-- Здесь я, уважаемый учитель!
-- Будешь ты здесь или не будешь, все равно от этого мало
пользы!
-- "Быть или не быть, вот в чем вопрос!" -- патетически
изрек Ромули.
-- Ромули Каландадзе, изволь выйти из класса!
-- Холодно, учитель!
-- Бери свою долю дров и убирайся! -- поддержал я учителя.
Ромули вышел, бросив на меня испепеляюший взгляд. А над моей
головой разразилась страшная гроза.
-- Вашаломидзе, что было задано на сегодня?
-- Применение соды...
-- Ну, пожалуй-ка отвечать!
Я удрученно поплелся к доске.
-- Слушаю вас!
-- Существует несколько способов применения соды,- начал
я.Илико Чигогидзе, к примеру, насыпает соду на кончик языка и
глотает прямо без воды; Илларион Шеварднадзе чайную ложку соды
растворяет в стакане теплой воды, а моя бабушка...
-- Вашаломидзе, убирайся вон!.. Кто живет с ним по
соседству?
-- Я! -- встала Мери Сихарулидзе.
-- После уроков отнесешь записку его бабушке...
А ты чего стал! Вон из класса!
-- Я-то уйду, но кто же в классе останется?
-- Выходи... -- прошептал учитель, поглядывая на
чернильницу.
Я поспешно удалился. Вряд ли мог так сильно обрадоваться
Колумб при виде земли, как обрадовался Ромули моему появлению.
-- Вытурили?
-- По твоей милости!
-- Вот еще! Я-то при чем? Сидишь на уроке как пень...
Думаешь, я не знаю, что ты влюблен?
-- В кого, дурак?
-- В Мери!
-- Скажешь еще раз -- получишь по морде!
-- А я при чем? Весь класс об этом говорит.
-- Да ты обалдел! Какое время нам любить?
-- Подумаешь! Бабушка моя вышла замуж в четыр- наднать
лет!
-- Ну и что ты хочешь7
-- Я ничего. Если ты хочешь, скажу ей...
-- Если бы любил, сам бы сказал...
-- Как же, скажешь! В любви объясниться -- это тебе не
урок отвечать! Здесь без письма не обойтись!
-- А ты писал когда-нибудь такие письма?
-- 0гo! Еще сколько!
