собакой, -- упрашивал Илларион.
"Вам, людям, горя мало: умрете -- похоронят, оплачут. A
кто нас хоронит? Никто. Если и зароют нашего брата, опять-таки
потому, чтобы трупы наши не воняли..." По телу Мурады пробежала
дрожь.
-- Илларион, на помощь, Мурада умирает! -- закричал я.
"Прощайте..." -- Мурада в последний раз взглянул на меня,
закрыл глаза и застыл.
-- Кончился, чтоб отсохли мои руки,- тихо произнес
Илларион и вытер рукавом слезы...
...Вопли и причитания бабушки всполошили все село.
Примчались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, они
возмутились:
-- Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело --
поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная
семья!
И разошлись...
Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под
вечер он подозвал меня и сказал:
-- Должны похоронить. Вон там, под чинарой!
Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле
останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки
кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки. Первый
тост произнес Илларион
-- Зурико, сынок мой, -- начал он, -- безутешное горе
привело нас сегодня сюда, к этой могиле, Из наших рядов ушел
наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как
собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата
его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить
в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем!
-- Благодарю тебя, Илларион... Выпьем!
-- Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и
родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия, и
чтобы это горе было последним в твоей семье!
-- Спасибо, Илларион!
юВо двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз
обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла.
-- Плакальщики пришли, -- сказал Илларион.
-- Это собака Симона-мельника, мать Мурады, -- сказал я.
-- Господи помилуй! Поди сюда, собака!
Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса.
Собака отвернулась и легла на землю.
-- Собака, а ведь тоже чувствует! -- сказал я.
-- За родителей Мурады! Будь здорова, собака!
Это я, окаянный, взял грех на душу! -- сказал Илларион и выпил.
Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще
четыре собаки.
-- Гляди, вот собака Асало... Эта -- Датико... Вон та --
Деспинэ... Эта -- Маки... А где же головастый пес Матрены?
Почему он не пришел? -- спросил Илларион.
-- Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их,
и Мурада больно его искусал,- ответил я.
-- И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую
собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу!
-- Хозяин! -- послышалось у калитки.
-- Кто там?
-- Можно к вам?
-- Пожалуйста!
Во двор вошел семилетний мальчуган -- сын Махаре Гогичайшвили.
-- В чем дело, сынок? -- спросил Илларион.
-- Телеграмма на ваше имя!
-- Покажи!
Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из
кармана очки, тщательно протер их платком, воздрузил на нос и
начал читать.
"Молния. Зурикеле-собачнику и Иллариону Носатому. Примите
мое глубокое соболезнование по поводу трагической гибели
дорогого Мурады. Вместе с вами горько оплакиваю эту утрату.
Горе мое безгранично, не знаю, переживу ли. Скорблю, что не
могу присутствовать лично. Не знаю, как утешить вас. Будь вы
неладны оба, горе-охотники, олухи царя небесного! Когда еще раз
собе- ретесь устроить охоту на собак, непременно захватите меня
с собой. Целую обоих в лоб.
Ваш скорбящий друг".
-- Без подписи! -- сказал Илларион. -- От кого бы это, а?
Поди сюда, сынок, -- обратился он к Мальчику. -- Иди, иди, не
бойся! Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что
мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики.
-- Говори, кто дал телеграмму?
-- Не скажу, убьет!
-- Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! -- сказал
Илларион, и гудок завыл с новой силой.
-- Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму
и молчать, не то язык вырвет.
-- Илико, говоришь?
-- Илико.
Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь:
-- Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь! ..
Мне искренне стало жаль Илико.
Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг
было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не
умирал...
КРОВЬ ВА КРОВЬ
Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой
по русскому языку, Два раза в неделю я ходил заниматься на дом
к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось
натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового
урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной
-- в прошлом году у меня были две переэкзаменовки.
Мой учебный день начинался так:
-- Вставай, вставай, бездельник! Хватит тебе валяться!
Опоздаешь! -- доносился со двора голос бабушки.
Я тотчас же вскакивал, несколько раз пробегал по комнате,
громко стуча ботинками; с грохотом передвигал стулья, затем на
цыпочках возвращался к кровати, забирался под простыню и
продолжал прерванный сон. Окончательное пробуждение наступало в
момент, когда вместе с ушатом холодной воды на мою грешную
голову обрушивались громы и молнии, исторгаемые бабушкой:
-- В кого только ты уродился этакий бездельник и
непутевый? ! Чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный ты
человек!
-- Ну что тебе от меня нужно?
-- Смерти твоей, мерзавец! Похоронила бы тебя рядом с
Мурадой и оплакивала бы по-русски. Да, по-русски, болван! Что,
не научилась бы? Вся Россия по-русски говорит, а ты что за
тупица такой? Ну, назови мне кого-нибудь в нашей семье, кроме
тебя, чтоб русского не знал? ! Эх, бедный твой дед! Семь лет
прожил в России и выучил русский язык лучше самого начальника
почты Ивана.
-- Што ви гаварице! -- удивлялся я.
-- Да, да, не таращь, пожалуйста, глаза! Два часа покойный
говорил с Иваном, два часа слушал его Иван с разинутым ртом, а
потом повернулся к народу и сказал, что подобной русской речи
он в жизни своей не слышал. Вот как оно было!
-- Нэ может биц! -- опять удивлялся я, после чего
следовали знакомый свист хворостинки и мое поспешное бегство по
направлению к дому учительницы.
-- Здравствуйте, учительница! -- представал я пред очи
учительницы Заблоны.
-- Здравствуй! Что мы сегодня будем делать? -- вопрошала
она.
-- Сегодня? Закончу прополку кукурузы, потом -- корову на
выпас, потом -- сбегаю на мельницу, потом -- наколю дров, а
потом -- уроки, -- говорил я, мешая русские и грузинские слова.
-- Ну, валяй! -- благословляла учительница, и я приступал
к занятиям. После полудня начиналось выспрашивание пройденного
материала.
-- Как с кукурузой?
-- Все в порядке, учительница!
-- На мельницу сходил?
-- Сходил, учительница!
-- Корову напоил?
-- Напоил, учительница!
-- Дрова?
-- Хватит на неделю!
-- Что такое грамматика?
-- Грамматика греческое слово!
-- Правильно, молодец, ты хороший мальчик! Ну беги домой!
Однажды утром я совсем уже было подготовился к очередным
занятиям, как к нам во двор пожаловал Илико.
-- Ольга, дорогая моя, одолжи-ка сегодня мне своего
Зурикелу!
-- Да? А русскому языку ты его будешь обучать, что ли?
-- Такому русскому, какому учит его Заблона, я тоже могу
научить. Поставлю его на прополку огорода, и так он у меня
намахается мотыгой, что его язык тебе китайским покажется! И ни
лобио, ни вина за это не возьму!
-- Чтоб у тебя язык отсох, кривой черт! А все-таки зачем
он тебе понадобился?
-- Это уж не твоя забота, дорогая1 Ты только отпусти его.
-- Ладно. Прохвост, ступай с кривым, чтоб ему и второй
глаз выклевали! Посмотрим, чему он тебя научится.
-- Впериот! -- скомандовал Илико и бодро зашагал к
воротам,
-- В чем дело, Илико? -- спросил я.
-- Просьба у меня к тебе, Зурикела: хочу послать тебя к
Иллариону...
-- Это еще зачем?
-- Нужно выпросить у него пуда три вина, -- знаешь ведь,
вино у Иллариона лучшее в ceле.
-- Лучше выпроси у бабушки, она не откажет.
-- Благодарю покорно! Мне вино нужно, а не уксус. Я не
огурцы мариновать собираюсь.
-- Так и передам бабушке.
-- Передашь, зашью тогда тебе этот рот, что растянул до
самых ушей, -- и делу конец! Лучше делай, что говорю. Иди к
Иллариону и попроси -- пусть продаст или одолжит вино. Он
уважает тебя, не откажет...
-- Кому нужно вино? Тебе? Вот ты сам и проси...
-- Зурико, дорогой мой, милый, без ножа меня зарезать
хочешь? Сделай одолжение, выполни мою просьбу, ведь он после
той телеграммы меня на выстрел к себе не подпускает... А если
он откажет, тогда...
-- Что тогда?
-- Тогда... Тогда ты должен пометить кувшин, в котором он
хранит цоликаури (сорт вина). И я выкину с ним такой фокус, что
вся деревня говорить будет.
-- Какой фокус?
-- А вот какой: вино из помеченного кувшина Иллариона в
полночь перекочует в мой кувшин. Понял?
-- Да ты с ума спятил, Илико!
-- Не ори, болван! Забыл, чей табак куришь?
-- Подумаешь! От твоего табака того и гляди чахотку
наживешь!
-- Ну, ладно, лучше поговорим о деле. Десять пригоршней
табака, и ты -- могила. Идет?
-- Сейчас же дашь?
-- Ну, конечно.
-- Ладно, иди домой, я сам приду к тебе с ответом.
-- Ну, смотри!
-- До свидания!
Илико поцеловал меня в лоб, потрепал по щеке и, просверлив
меня единственным глазом, проникновенно сказал:
-- Слышь, Зурикела: изменить Илико Чигогидзе -- все равно
что изменить родине. Не забывай об этом...
-- За кого ты меня принимаешь? -- обиделся я.
Успокоенный Илико бодро зашагал домой, а я отправился к
Иллариону. Солнце щедро подрумянивало рассыпанные по всему
балкону сушеные яблоки. Сам Илларион полулежал на разостланной
под липой козьей шкуре и очень старательно читал газету
недельной давности. В нашем селе вообще не существует
сегодняшней, вчерашней и позавчерашней газеты, все газеты
недельной давности.
-- Здравствуй, Илларион!
-- Зурикеле привет! .. Что нужно было чуть свет этому
кривому черту?
-- Просто так зашел.
-- Все же что говорит этот разгильдяй?
-- Вина, говорит, хочу. Пойди, говорит, к Иллариону,
пусть, говорит, одолжит или продаст три пуда.
-- А стрихнина он не хочет?
-- Нет, вина, говорит, хочу.
-- Такого вина, какое можно на этого сумасброда
расходовать, у меня нет!
-- Жалко его, дай!
-- А он нас пожалел, когда подсунул наперченный табак? А
про телеграмму ты забыл?
-- Это правда!
-- Ну и не уговаривай меня!
-- Знаешь, что он сказал!
-- Hy?!
-- Если, говорит, Илларион откажет, ты, говорит, пометь
кувшин с лучшим вином, а я, говорит, его в полночь опустошу в
два счета...
-- Ах, вот как?! Ну, Зурикела, теперь мне нужна твоя
помощь! За мной, знаешь ведь, не пропадет!.. Вечером я сидел у
Илико и отчаянно торговался:
-- На тебе две пригоршни табаку и больше не проси!
-- Что такое! Выходит, даром я кувшин помечал?
-- Ну, черт с тобой, бери четыре!
-- Десять!
-- Четыре!
-- Десять!
-- Сдохнешь, дурак! Пожалей свои легкие!
-- Это не твоя забота! Гони табак.
-- Пять!
-- Или давай все десять, или я сейчас же иду к Иллариону и
выкладываю ему все!.. До свидания!
-- На, на, чтоб лопнуло твое ненасытное брюхо, мерзавец!
-- Илико в сердцах высыпал передо мною десять пригоршней
