существования, которые они сами выработали, живут простой
жизнью его соотечественники, люди, равные ему по рождению.
Общение с такими людьми основательно обогатит всю его
дальнейшую жизнь. Следующие два года пусть проведет в крупных
европейских городах, там он избавится от неуклюжих манер и
разного рода расовых предубеждений и приобретет внешний лоск
гражданина Европы. Все это обострит его ум, сообщит ему пущий
интерес к жизни, научит стремиться к знаниям. Расширит
горизонты. А уж тогда и ни минутой раньше -- в университет,
куда он придет не мальчиком, но мужчиной, умеющим извлекать
удовольствие из того, в чем состоят его подлинные преимущества
перед другими, способным слушать лекции с пользой для себя и
приобретать манеры вместо манерности, проникаться
университетским духом вместо университетской тухлости. Что вы
об этом думаете?
-- Звучит немного революционно, но мне нравится, -- с
улыбкой заметил епископ. -- Я принимаю близко к сердцу все, что
связано с образованием. Собственно говоря, я подумываю о том,
чтобы оставить Церковь и посвятить себя преподавательской
работе. Не знаю почему, но мне кажется, что в качестве
преподавателя я бы принес больше пользы.
Кит сказал лишь:
-- Это интересно. Возможно, вы просто достигли конца
Церкви.
Ему нравился этот молодой колониальный епископ, нравилось
его открытое, честное лицо. Будучи натурой сложной, он всегда
тяготел к целеустремленным людям.
Его собеседник с удовольствием узнал бы, почему Кит нашел
его слова "интересными" и что означает вторая фраза, но от
вопросов воздержался. Он был человеком по преимуществу
замкнутым, хоть и не обделенным здравым смыслом. Раскурив
сигарету, он ждал.
-- Давайте порассуждаем насчет образования! -- сказал
хозяин дома, обладавший, как впоследствии обнаружил епископ,
склонностью входить в разного рода тонкости. -- Я считаю, что
необходимости в раздельном обучении полов не существует. В
прямой пропорции к росту числа возможностей для карьеры,
открывающихся перед женщинами, их будут все больше и больше
учить тому, чему учат мужчин. Что касается специфически
женского образования в сфере домоводства, то промышленное
производство сделало его попросту излишним. Я вам скажу, что я
думаю. По-настоящему основательное образование должно внушать
человеку не что, а как ему следует думать. Оно должно
преследовать двойственную цель -- научить человека толково
работать и научить его толково тратить досуг. Они ведь
взаимосвязаны, если досуг растрачен впустую, пострадает работа.
Говоря о последней, мы не вправе ожидать, чтобы школа давала
нечто большее, чем представление об общих принципах. Хотя и
оно-то дается редко. Что же до первого, то человек обязан уметь
извлекать сколь возможно больше наслаждения из каждой минуты
своего свободного времени. А секрет наслаждения в
любознательности. Между тем, любознательность не только не
поощряют, ее подавляют. Вы возразите мне, что на все сразу
времени так или иначе не хватит. Но ведь сколько его расходуют
неизвестно на что! Математика... К этому предмету пристал
какой-то средневековый нимб, а между тем для развития разума он
полезен не более, чем игра в вист. Интересно было бы знать,
скольких прекрасных государственных служащих лишилась Англия
из-за того, что им недоставало математического склада ума,
необходимого для удовлетворительной сдачи одного-единственного
предмета -- вот этого самого? В качестве упражнения для ума
математика просто вредна -- все в ней сводится к проверке;
догадливость и наблюдательность объявлены вне закона. С точки
зрения общей образованности куда полезнее было бы изучать
китайскую грамматику. Всякую математику, превосходящую
разумение мальчишки-рассыльного, следовало бы преподавать в
рамках специального курса, как динамику или гидростатику. Людям
обыкновенным они все равно ни к чему. И говоря о том, что
математика принесла немалую пользу такому человеку, как Исаак
Ньютон, не следует все-таки забывать, что тем, кем он стал, его
сделали исключительная и противопоказанная математику
способность формулировать суждения по аналогии. Что до изучения
Эвклида -- какой это затхлый анахронизм! С таким же успехом
можно учить латынь по системе Доната. Разве всякое знание не
бессмысленно, если только оно не является путеводителем по
жизни? А путеводитель должен быть современным и удобным в
обращении. Эвклид -- это музейный экспонат. Половину времени,
которое уходит на подобные вещи, следовало бы отвести на
черчение и демонстрацию наглядных пособий. Я совершенно не
понимаю, почему мы с таким пренебрежением относимся к урокам с
использованием наглядных пособий, если их настоятельно
рекомендовали люди вроде Бэкона, Амоса Коменского и Песталоцци.
Как средство развития способности к рассуждению они намного
превосходят математику; их можно сколько угодно усложнять; они
дисциплинируют глаз и ум, учат ребенка отличать случайное от
существенного, требуют ясности мысли и ее выражения. А сколько
часов тратится на историю! Кому в конце-то концов нужно знать,
кто такая была жена Генриха Двенадцатого? А химия! Все это,
условно говоря, вещи нерентабельные. Не лучше ли преподавать
основы социологии и юриспруденции? Законы, которым подчинены
отношениями между людьми, что может быть интереснее? И
физиология -- законы, которым подчинены наши тела, что может
быть важнее? Наше неуважение к человеческому телу это еще один
реликт монастырской жизни. Строго говоря, все наше образование
изгажено монашеским духом. Теология! Был ли когда хоть какой-то
прок от...
Мистер Кит вздохнул.
-- Пожалуй, мне не следовало так налегать на креветок, --
добавил он. -- Так что вы об этом думаете?
-- Я думаю, что современное образование чрезмерно
ориентировано на интеллект. Видимо, тут сказывается
свойственное нашему времени тяготение к науке. Развивая один
только интеллект, полезного члена общества не создашь. Мы
отбираем детей у родителей, поскольку те не способны
сформировать их интеллект. Хорошо. Но и нам не удается
сформировать их характер, это по силам одним лишь родителям.
Влияние дома, как понимала его Грейс Агуилар, где оно ныне? Мне
представляется, что здесь таится серьезная угроза для будущего.
Мы растим племя прожженных эгоистов, поколение, самые первые
воспоминания которого состоят в том, как они ни за что ни про
что получили нечто от государства. Я склонен связывать наши
нынешние общественные неурядицы именно с этой переоценкой
интеллекта. Чем можно заменить домашний очаг, мистер Кит? И
существует еще одно обстоятельство, часто бросавшееся мне в
глаза. Определенная часть детей из обеспеченных семейств имеет
тенденцию переходить в низшие классы общества -- становиться
рабочими и так далее. Они рождаются со способностями, которые
ниже способностей их родителей. Путь вниз достаточно легок.
Однако порядочный процент детей из низших классов мог бы
подняться на более высокую ступень, потенциально эти дети выше
своей среды. Мы создали особые механизмы отбора таких детей. Но
механизмы эти работают неисправно, поскольку им не хватает
чувствительности. Я сотни раз сталкивался в лондонском Ист-Энде
со случаями, когда семьям не удавалось добиться для себя лучшей
жизни лишь потому, что в критическую минуту в доме не
находилось двадцати шиллингов, чтобы купить одежду, в которой
отпрыск этой семьи мог бы предстать перед нанимателем и
получить работу, сулящую в будущем преуспеяние. И ребенок,
достойный лучшей участи, оказывался в задних рядах. Счастливый
случай упущен, семья так и коснеет в бедности. Сколько
обещавших почет и богатство способностей каждодневно
растрачивается подобным образом впустую -- поразительная
одаренность по части механики, дар художника, музыканта,
актера...
-- Актера! -- перебил его Кит. -- Хорошо, что вы мне
напомнили. Мы как раз поспеем в муниципалитет, на театральное
представление. Его дают только раз в году. Такое зрелище нельзя
пропустить. О нет, ни в коем случае.
Епископ, испытывая некоторое сожаление, встал. Ему было
здесь хорошо и он с удовольствием послушал бы еще какие-нибудь
еретические речи Кита по поводу образования. Однако этот
джентльмен, похоже, исчерпал то ли интерес к предмету, то ли
свои возможности.
-- Здесь всего несколько минут ходьбы, -- сообщил он. --
Мы возьмем пару солнечных зонтов.
Они вышли под палящий зной. Горы очистились от утренней
дымки.
Дорогою мистер Херд начал постигать, в какое сумбурное,
загроможденное скалами место он попал. И какое декоративное! Ни
дать ни взять сцена из оперы. Город наполняли сюрпризы -- взору
неожиданно открывались купы тонких пальм, поблескивающий обрыв
или далекое море. Сады, казалось, опрокидывались на дома;
гирлянды зеленых лоз нависали над дверными проемами и весело
раскрашенными крылечками; карабкались вверх и сползали вниз
улицы, наполненные громом повозок и криком торговцев фруктами,
выставивших на тротуары свой ярчайший товар. Деревенские
женщины в картинных коричного цвета юбках, степенно выступали в
толпе горожан. Дома, если их не покрывала побелка, выставляли
напоказ красный вулканический туф, из которого они были
построены; в окнах пламенели кактусы и гвоздики; дремотно
мерцали по дворам апельсины; дорогу под ногами образовала лава,
черная, будто смоль. И надо всем этим блистательным смешением
красок нависало глубокое синее небо. Получалась картина,
перегруженная, как выразился Денис, деталями.
-- В здешнем ландшафте отсутствуют полутона, -- заметил
епископ, повернувшись к мистеру Киту. -- Никаких компромиссов!
-- И притом совершенная гармония. Все цвета настоящие.
Ненавижу компромиссы. Компромисс -- вот одно из проклятий
жизни. Оттого я и не в состоянии подолгу переносить Англию. Это
страна, полная полутонов, и не только в природе. Если какая-то
вещь представляется хорошей, стало быть, в ней должно быть
нечто дурное. Она кажется нам дурной -- ну, значит, она для нас
хороша. Сумасшедший дом! Я предпочитаю ясные ценности. Они
порождают ясность мышления. Сегодня единственный день в году,
-- продолжал он, -- когда в этот час на улицах можно увидеть
людей. Обычно тут совершенно пусто. Единственный день, когда я
отказываю себе на Непенте в послеполуденном сне.
-- Без малого три, -- сказал епископ, взглянув на часы. --
Странный выбор времени для театрального представления.
-- Опять-таки Герцогу следует спасибо сказать. Расспросите
о нем Эймза, Герцог определенно был человеком, которого стоит
узнать. После полудня он всегда спал. И мысль о том, что его
народ тоже спит, сильно ему досаждала. А вдруг они мне на
что-то понадобятся, говорил он. Вот он и приказал, чтобы все
бодрствовали, и отрубил несколько сот голов, обладателей
которых застукали спящими. Однако, поняв, как сильно
укоренилась в его народе привычка спанья, поняв, что ничего,
кроме поголовного истребления населения он не достигнет,
Герцог, по милосердию своему, отступился. Но вслед за тем он
учредил это, столь популярное театральное действо в честь
Святого Покровителя, окончательно и бесповоротно назначив его
начало на три часа дня. Он вознамерился любой ценой принудить
своих подданных хоть раз в году отказываться от послеобеденного
сна. Почитая неоспоримым, что перед подобного рода
