быть приятен. Когда кругом чистота, инструмент на месте,
скомплектован, ничто не мешает и не отвлекает, тогда и
работать приятно, а, главное, труд производительнее. Ведь
так?
- Ну, так, - угрюмо подтвердил Кузькин, вспоминая свой
бульдозер и вечные мытарства с пускачем.
- Вот мы и отталкиваемся от этого. Исходить надо не из
светлых идеалов и всяких там идей национального возрождения,
а из того, как понудить каждого работающего сделать свой
труд привлекательным. Все будут работать с полной отдачей, а
уже тогда...
- Ясно, - сказал Кузькин. - И что, вот за это и надо
голосовать?
- Ну, если вы сочтете возможным...
- Так это же сколько надо вкалывать, чтобы каждому паркет!
- Но ведь в быту каждый желает иметь унитаз, а не,
извините, нужник во дворе. И постепенно к этому идет. Почему
же на работе не пытаться...
- Да потому что унитаз - он мой. А где не мой, там его
никто и не моет.
- А если бы бульдозер, на котором вы работаете, был ваш,
вы бы его содержали в порядке?
"Хрен его знает, - подумал Кузькин. - Наверно бы держал.
Да кто же мне его даст?"
- Ну, держал бы, - буркнул он. - Так кто же мне его даст?
Пришельцы?
- Мы хотим сделать так, чтобы любой бульдозер принадлежал
тому, кто на нем работает. И никому больше.
- А насчет этого дела как? - Кузькин провел ребром ладони
по шее. - Другому дай хоть бульдозер, хоть что, он все
пропьет.
- Но бульдозер-то не исчезнет, он окажется в других
руках, и, рано или поздно, попадет к тому, кто его не станет
пропивать, а будет работать. Вот ведь свои квартиры и дачи
редко кто пропивает. Пропивают, в основном, зарплату, так
сказать, прибыль. Почему? Потому что до сих пор бульдозеры
не продавались, да и сейчас стоят столько, что всю жизнь
копить надо. Но ведь на "Жигули" многие копили. По двадцать
лет. И накапливали. Охотно платят за удовольствия, а если
работа станет удовольствием, будут покупать и бульдозеры. Вы
не согласны?
Кузькин пожал плечами.
- Кстати, об удовольствиях, - продолжил индивидуум, -
Какие-то они у нас однообразные, и новые не появляются. В
Европе фристайл, винтсерфинг, летом в Альпы ездят, чтобы на
лыжах покататься. А у нас всего два: выпивка да закуска, -
он ехидно улыбнулся.
- Ну, хорошо, - Кузькин вздохнул, - а, допустим,
какой-нибудь завод, или, там, Днепрогэс одному человеку -
это как? Его ведь на всех не распилишь.
- Существуют разные подходы, но вопрос решаем, - твердо
сказал индивидуум.
- Точно?
- Уверяю вас. Есть прецеденты.
Что такое "прецеденты", Кузькин не знал, но самая
уверенность, с какой был дан ответ, его убедила.
- Ладно, - сказал он, - можете считать, что я у вас в
кармане. Когда бульдозер принимать?
Индивидуум хмыкнул.
- Я вам изложил принципиальные положения. Что касается
сроков реализации - это зависит от многих факторов. Нужно
переориентировать общественное сознание...
- Валяйте, - разрешил Кузькин. - Я поддерживаю. Кого
выбирать?
- Значит, договорились. Тогда так: завтра с утра плотно
завтракаете и идете на избирательный участок, никуда не
сворачивая. Принципы вам известны - выбирайте тех, кто им
отвечает.
- Откуда же мне знать, кто там за что отвечает!
- Думаю, справитесь, - твердо сказал индивидуум. -
Уверен, что сделаете правильный выбор. Ну а чтобы утром не
ошибиться, давайте сейчас по чуть-чуть...
С этими словами он извлек откуда-то сзади два крошечных
металлических бокальчика, взял с верстака бутылку, очень
ловко разлил - буквально, по двадцать пять граммов на брата
- и повернулся к Кузькину.
- За успех избирательной кампании!
Кузькин выпил. Стало хорошо. А потом стало еще лучше.
Кузькин представил, до какого идеального состояния доведет
он свой персональный бульдозер... Даже коврик постелит...
Капот - на замок, чтобы пацаны... Вал отбора мощности
закроет сеткой, покрасит... И вообще!..
Сияющий всеми красками радуги бульдозер наехал на
Кузькина, и он уснул, блаженно улыбаясь...
---
С этой же счастливой улыбкой на устах Кузькин и
проснулся. Разбудил его Петрович.
- Вставай, орел! - рявкнул он.- Утро!
Кузькин продрал глаза и огляделся. Никакого паркета
кругом, естественно, не было. Там и сям валялся мусор
вперемешку с железками. Ржавая наковальня возвышалась как
Бастилия в центре Парижа, но брать ее не хотелось даже во
имя всеобщего равенства и братства. Все было как вчера
вечером. И верстак никто не полировал от рождения.
- Ну, как самочувствие?
- Нормально, - сказал Кузькин, поднимаясь с фуфаек и
отряхиваясь. - Ночью было худо. Представляешь, мне
приснилось, что в этой биндюге пол паркетный. Причем, так
натурально... и мужик агитировал.
- Да? - Петрович подозрительно на него уставился. -
Паркетный, говоришь? - Он сделал паузу. - А наковальня?
- Надраена до блеска!
- Ну-ну.., - Петрович растерянно огляделся по сторонам,
увидел табуретку приблизился к ней и сел с такими
предосторожностями, будто табуретка эта могла в любой момент
из-под него улетучиться. После этого он впал в глубокую
задумчивость.
- Да ты что, Петрович, мало ли что спьяну может
привидиться! - воскликнул Кузькин, видя, что компаньону
очень не понравились его видения.
Петрович вздохнул и как-то жалобно произнес:
- Я тебе не говорил, но те двое как-то умудрились... В
общем пол сделался паркетным. И наковальня - тоже...
- Паркетная?
- Ты дурочку-то не ломай! Это сколько ж надо выпить,
чтобы паркетная наковальня примерещилась.
- А может тебе тоже... Ты тогда много выпил?
- Да нет. Сто пятьдесят - отсилы, двести.
- И уснул?
Петрович с сомнением покачал головой и выпятил нижнюю
губу.
- Вроде бы и нет, - сказал он. - Я, помню, еще, штуцер с
резьбой искал, а потом... Нет, точно не скажу... Да и какая
разница? С каких это щей нам с тобой одинаковые сны сниться
начали?.. Что там у тебя было кроме пола и наковальни?
- Мужик был в кресле. Уговаривал меня идти на выборы. Мол
каждому по бульдозеру... А кто он сам, я так и не понял.
- Ну-ка, давай, вываливай подробности, - велел Петрович.
Кузькин сочными мазками набросал картину ночного визита.
- Та-к, - сказал Петрович, обозрев полотно, и добавил: -
Так-так-так... В смысле: вот так так!
- Интересно, а кто они на самом деле? - Кузькин поскреб
затылок и вопросительно уставился на собеседника.
- Сны, - коротко ответил тот. - А пол, значит, у тебя
паркетный. И у меня паркетный. Много ты паркетов видел? Так
что, Генка, все это неспроста.
И тут у Кузькина возникла догадка.
- Слушай, Петрович, а может они оттуда, - он показал на
потолок, - нам на мозги действуют.
- Как?
- Да как... Никак! Радиоволнами.
- А кто они?
- Ну, пришельцы же!
- А может ангелы Господни?
- Да кто их знает..., - Кузькин сник. - Я бы понял, если
бы сказали, мол, мы такие-то, наш номер двадцать пять,
голосуйте за нас, мужики. А тут темнят.., - он махнул рукой
и тут его взор упал на бутылку, стоявшую на верстаке. Она
была та же самая, что и в ночном собрании избирателей -
плоская и иностранная. - Слушай, Петрович, а что это мы
вчера пили?
- Что не знаю, а из чего - вон стоит.
Кузькин взял бутылку, повертел в руках - фирма! Кое-какие
латинские буквы он помнил - на этикетке значилось: коньяк
"Наполеон".
- Ну и дрянь же, - сказал он с отвращением. - Всю ночь
мерещилась какая-то дрянь!
- Зато утром - как огурчик, - возразил Петрович. - Они за
бугром знают, что делают. С вечера - в стельку, а утром -
полный хоккей.
Кузькин уставился на бутылку и в его голове зашевелились
смутные воспоминания. Он вспомнил, что у вечерней бутылки
была полиэтиленовая пробка, которую Константин Юрьевич никак
не мог извлечь. Он же, Кузькин, вырвал ее махом. А у этой
бутылки горлышко было с резьбой, значит, пробка
завинчивалась...
- А ведь мы не из нее пили, Петрович!
- Верно, пили из стаканов.
- Да нет же, - у Кузькина даже под мышками вспотело. - Та
была круглая, молдавская какая-то... А из этой тот мужик
наливал мне во сне!
- Как же она оказалась тут наяву?
- Не знаю.., - Кузькин растерялся. - А не ты принес?
- Я такую бутылку вообще первый раз вижу.
- А я - второй... Так значит не приснилось?
- Не знаю. Надо разбираться. - Петрович помолчал, а потом
сказал. - Придется идти.
- Куда?
- Ну, на выборы.
- А! - догадался Кузькин. - Проверим, какие там пришельцы.
- Разберемся, кого проверять. Так что, идем?
- Пошли, чего сидеть.., - Кузькин немедленно наполнился
энтузиазмом, но, глянув на свои домашние штаны, понял, что
просто так пойти не удастся. Надо сначала сходить домой,
переодеться, морду сполоснуть... Да и позавтракать не мешало
бы... И все бы ничего, но ведь дома-то жена!
- Петрович, а Петрович, - жалобно сказал он, - Не могу я
так идти, как босяк. А дома меня жена арестует сразу. Шипеть
начнет...
- Бери выше! - заметил Петрович значительно. - Ты где
шлялся всю ночь, с кем путался? Алкаш, чистый алкаш!.. Да,
дело серьезное.
- А твоя как? - обреченно поинтересовался Кузькин.
- Тоже досталось. Еле прокладками отмахнулся. Подвел нас
Константин Юрьевич, крепко подвел! Теперь нет нам никакого
доверия.
Упоминание о прокладках невольно вызвало у Кузькина
воспоминание о кране на кухне. Ясно, что именно из этого
крана вытекла последняя капля, переполнившая чашу терпения
жены. Явись он домой сейчас, не то, что о выборах, даже и о
телевизоре на месяц забыть придется. Все вспомнит: как он
плитку в ванной уже три года переклеивает, а в лоджии бардак
невыразимый... Нет, домой идти было нельзя.
Спектр выражений, промелькнувший на лице Кузькина,
произвел впечатление на Петровича. Он взял инициативу в свои
руки.
- Так,- сказал он, - сиди здесь тихо, я сейчас сбегаю,
принесу пожевать. Потом одеваемся в рабочее, берем
инструмент и идем по вызову. По дороге заходим и голосуем.
Не знаю, что там и как, но проверить надо, а то опять
выберут без нас кого попало... Вопросов есть? Вопросы нет!
План Петровича был выполнен на сто десять процентов.
Кузькин съел пару бутербродов - один с колбасой, другой -
комплесный, запил все это чаем из принесенного термоса и
почувствовал себя значительно увереннее. Из какого-то
закутка Петровичем была извлечена замасленная роба, фуфайки
имелись. Не нашлось, правда, шапки, пришлось удовлетвориться
кепкой.
- Нормально, - заявил Петрович, критическим взором
оглядев Кузькина. Тебе еще фингал под глазом - ну вылитый
Кондрашов!
- А кто такой Кондрашов?
- Есть у нас такой. Прозвище у него: Гематома. Редкий
случай. Без фингала под глазом я его ни разу не видел...
Идем?
И они двинулись.
Избирательный участок располагался, как и положено, в
местной школе. Петрович шествовал впереди, брякая ключами в
замызганной хромовой офицерской сумке. Кузькин слегка
отставал и прятал взор. Он боялся встретить знакомых.
В фойе школы было людно, одни приходили, другие уходили.
Стрелки указывали верное направление. Одеты все были
прилично, вели себя чинно, говорили сдержанно. Молодежи было
мало, детей - больше.
- Слышь, Петрович, - прошипел Кузькин, - а где,
интересно, буфет?
- Какой буфет?
- Народу много, должно быть что-то выбросили.
- Ты когда последний раз на выборы ходил? Теперь буфетов
нет - демократия. Все задаром голосуют. В деревнях, говорят,
водкой торгуют, а в городах - все по закону.
