- Пойдем его найдем и набъем морду, - предложил Кузькин.
- Сволочь! Под дых ударил, паскуда...
- Угу, - буркнул Петрович, - мы его завтра найдем. А
сейчас давай ложись вон на фуфайки и спи.
- А мужик где?
- Исчез. Удрал с поля боя... Ты меня уважаешь?
- Об чем речь, Петрович! - Кузькин хитро, как ему
показалось, ухмыльнулся и погрозил пальцем. - Кореш, да?
Спрятал, да? Он кто, пришелец?
- Ну, - Петрович начал злиться. - Был пришелец, а теперь
ушелец. Домой пойдешь? К жене?
При слове "жена" сознание Кузькина несколько прояснилось.
Он огляделся по сторонам и озадаченно спросил:
- Где это мы?
- Да тут, неподалеку.
- А щас какого?
Этот тонкий вопрос доконал Петровича. "Вот козел!" -
пробормотал он и рыкнул:
- А ну ложись, засранец, на фуфайки! В жизни с тобой
больше пить не буду!
- Ты чего, Петрович, - обиженно произнес Кузькин. - Я же
не хотел. Он сам полез.
- Не ляжешь - жену позову! Пусть поглядит, какой ты
красавец. Вызову ментовку, скажу: избил пришельца, кандидата
в депутаты. Завтра выборы, а он срывает кампанию... Совесть
у тебя есть!
Разумеется, совесть у Кузькина была. Но он ничего не
понял, понял только, что делает что-то нехорошее, и самое
лучшее теперь - выполнить указания Петровича, которого он,
видимо, сильно обидел. Петрович помог ему переместиться, и
Кузькин послушно лег на расстеленные фуфайки. Петрович,
дополнительно, сунул Кузькину под голову еще одну и
заботливо прикрыл другой.
- Давай, отключайся. И чтобы до утра ни с места, понял!
- Яволь, герр обер лейтнант! - рявкнул Кузькин, пытаясь
имитировать голос капрала из позавчерашнего фильма. - Нихт
ферштейн! Русский свинья! Дранг на хвостен!
И тут же попытался встать.
Петрович воспрепятствовал. Тогда Кузькин, оставаясь
лежать, впал в меланхолию.
- Дерьмо у нас страна, Петрович, - пожаловался он. - Не
страна, а какое-то дерьмо!
Петрович понял, что надо ждать. Взяв табуретку, он сел
рядом и возразил:
- Ничуть не хуже других. Вон завтра Думу выберем, к лету
- президента. И заживем.
- А давай завтра на-пару пойдем и ка-ак голоснем за
пришельцев! - неожиданно переменил тему Кузькин.
- Так ведь тут надо крепко подумать, - осторожно заметил
Петрович, пытаясь, очевидно, сбить Кузькина с толку и
заставить уснуть. - Выбрать-то мы их выберем, а обратно как?
Сядут там в Думе и давай языки чесать. Кто их знает, этих
пришельцев, что у них на уме. Разведут канитель, думать не
захотят, а захотят командовать и советы давать. Или, того
хуже, конституцию затеют править...
Кузькин, однако, решительно отказался от услуг Морфея и
перешел к философскому осмыслению бытия:
- Хуже не станет, - отрезал он. - Наши-то все - дубье!
Сколько возятся, а ни хрена сделать не могут. Японцы вон,
даром, что желтомазые, а смотри что творят. А наши: ля-ля,
ля-ля...
- Так ведь и мы тоже хороши, - возразил Петрович. -
Что-нибудь урвать на халяву, а как работать - в кусты. То
раствор бар, кирпич йок - сижу куру, то наоборот - опять
куру. Так и вертим всю жизнь правую резьбу на левую. И,
главное, пьем не переставая.
- Точно! - поддержал Кузькин. - Чукчей, говорят, уже всех
споили. У них прямо с рождения алкоголики рождаются. Да что
там чукчи!...
Но Петрович не дал ему развить мысль про народы Крайнего
Севера, понимая, что на этом пути Кузькин не остановится,
пока не достигнет Северного Полюса.
- Я вот читал, - сказал он значительно, - что теперь у
многих алкоголь прямо в крови вырабатывается. Дурная
наследственность - прямо ходячие самогонные аппараты! - и
добавил шепотом: - Говорят, мы тут в России все косые
непрерывно.
- Как это?! - опешил Кузькин и слегка протрезвел.
- А так. Слыхал выражение: "пьян от восторга"? Или, там:
"пьян от любви". Теперь, говорят, академики выяснили, что
так оно и есть. Некоторые даже от лозунгов дуреют. Увидит
такой лозунг, скажем: "Вперед к победе коммунизма" - сразу
из подкорки команда: "откры-вай!", через спинной мозг в
нервные клетки: "нали-вай!". И пожалуйста, вместо
желудочного сока - чистый спирт-ректификат. Рефлекс,
понимаешь?
- Да ты что?! - не поверил Кузькин. - У всех?
- У многих. Ты вот, например, почему от ста пятидесяти
выключился? Ясно, что внутри еще грамм двести-триста
наработал. А это, считай, поллитра, потому как внутренний
спирт - он чистый. Как там насчет сивухи, я не знаю - должно
быть, зависит от того, что бродит в животе.
Будь Кузькин потрезвее, он бы, конечно, уразумел, что его
разыгрывают. Но воздействие летучих фракций коньячного
напитка на логические центры оказалось столь мощным, что
затронуло области, ответственные за бдительность, и
основательно ее притупило. Он испугался. И даже, стыдно
признаться, похолодел. Сочетание же страха и алкогольного
отравления легкой степени породили в его мозгу какую-то
несусветную кашу из догадок и соображений.
- Петрович, - сказал он, поднимаясь на локте, - так они
из-за этого баллотируются!
- Кто? - изумился Петрович ошарашенный неожиданным
продуктом извилин Кузькина.
- Пришельцы. Если мы все время под газом, мы туда таких
же и выберем. Представляешь, каких они постановлений
напекут? А если мы спьяну все их выполним?!
"Смотри, что творит!" - пробормотал потрясенный анализом
Петрович, в полном изумлении уставясь на Кузькина.
Глаза Кузькина вдруг расширились:
- Во! - произнес он. - А мы еще и президента такого же
выберем, представляешь, что будет? У него же ядерный чемодан
с боеголовками. Нажмет по пьяне, и все, хана! Вот чего они
испугались, я тебе точно говорю!.. А войну с немцами
проспали - почему? Да бухие были в доску - ясно, как день.
Зимой, по морозу только и протрезвели, сволочи... "Пьянящий
воздух революции..." - ты понял?! В семнадцатом году окосели
все и до сих пор не просыхают... До этого царь был - он-то,
поди, водяру не пил. А эти-то, эти!.. "Светлые идеалы" - ты
понял?!
Кузькин сел и уставился прямо перед собой. Волосы его
были всклокочены, на лбу выступила испарина. Именно в этом
положении его настигло прозрение:
- А ведь были голодухи - мне бабка рассказывала.
Представляешь, внутри спирт, а закусить нечем... Вот ведь
гады! Хуже фашистов!
Тут, наконец, Петрович очнулся:
- Ты что! - заорал он. - Совсем сбрендил? Исторические
выводы решил делать? Сначала проспись, а потом делай,
сопляк! Тоже мне, историк выискался...
Кузькин похлопал глазами, улегся на свои фуфайки, поджал
колени к подбородку и затих. По его щекам ползли слезы.
В этом положении он и уснул. Петрович же еще некоторое
время контролировал процесс отключения, и только потом,
тщательно обесточив помещение, покинул его, обуреваемый
сомнениями. Основания для этого были. Кузькин мог проснуться
и начать куролесить. Но сидеть возле него Петрович больше не
мог под угрозой санкций со стороны супруги.
---
Кузькин оказался в сложной позиции. Он все время падал. И
никак не мог понять, во сне он падает или наяву. Падение
казалось реальным, ощущался встречный поток, наблюдалось
мельтешение окружающей среды, но почему-то отсутствовал
свист в ушах. А Кузькин точно знал, что без свиста падение
как бы недействительно. Положение усугублялось тем, что
несколько раз он просыпался, но падение не заканчивалось.
Наконец Кузькин, выбрав удачное направление по ветру,
плюнул, и решил больше не делать попыток определить, спит он
или уже проснулся, Оставалось лететь и ждать приземления.
И оно состоялось.
Кузькин очутился все в той же слесарке, но странное дело,
обстановка этого помещения претерпела удивительную
трансформацию. Во-первых, пол был паркетный, обитый в
необходимых местах медной жестью. Токарный станок лишился
потеков масла, суппорт блестел вороненой сталью, стружка в
салазках отсутствовала начисто, а, наоборот, эбонитовые
шарики на ручках присутствовали все до единого. Наковальня
покоилась на дубовом пне и блестела так, что рука сама
тянулась к серпу и молоту. Совершенно то же самое можно было
отнести к тискам и кислородному баллону, причем, надпись
"кислород, маслоопасно!" на боку последнего сама по себе
являлась образцом прикладного искуства. Что же касается
верстака, то он (Господи, спаси и помилуй!) был полированным
и на нем покоилась плоская бутылка с иностранной этикеткой.
Сам Кузькин возлежал посередине всего этого великолепия в
позе римского патриция на каком-то весьма удобном коврике,
совмещавшем три таких замечательных свойства как мягкость,
ворсистость и полную гигиеничность. Прямо перед Кузькиным в
низком вращающемся кресле с удобными подлокотниками вытянув
ноги дремал некто, чем-то отдаленно напоминавший вчерашнего
знакомца Константина Юрьевича. Этот, правда, казался моложе
и стройнее. И цвет лица у него был гораздо здоровее, хотя,
судя по залысинам и некоторой утомленности под глазами,
забот у него было не меньше.
Заметив, что Кузькин проснулся, этот индивидуум
выпрямился в кресле и, тряхнул головой.
- Так, - сказал он, - я вижу, вы уже готовы - может быть
тогда начнем.
Кузькин похлопал глазами и сел, озираясь по сторонам и
дивясь переменам. Голова слегка кружилась, но, в целом,
состояние было удовлетворительное. Можно было начинать, если
бы было известно, что именно.
- А что начнем-то? - поинтересовался он.
- Ну..., видите ли..., как бы нам обозначить... Это как
бы встреча с избирателями.
- А кто избиратели?
- Вы, разумеется.
- А другие где?
- Другие? Вероятно, э-э-э... в других местах. Сейчас я
Вам все объясню. Я - доверенное лицо, а вы - избиратель,
представитель, так сказать, нашего электората. Мы
заинтересованы в том, чтобы вы отдали свой голос за нас. У
Вас, естественно, возникают вопросы, а я уполномочен на них
ответить. Работу свою мы ведем индивидуально, поэтому...
- А-а, Вы - агитатор! - догадался Кузькин.
- Если угодно - да. Хотя... Сегодня день выборов и
агитация запрешена. Я просто отвечу на Ваши вопросы. Прошу.
Вопросы у Кузькина были. Например, откуда взялся паркет.
И тому подобные. Но задавать их было неудобно. Тем не менее,
надо было хотя бы понять, в какой точке
пространственно-временного континуума он находится. И он
выдавил:
- А мы, вообще, где?
- В каком смысле? Ах, да, понимаю. Все там же, в слесарке
Николая Петровича Зуева.
- Что-то непохоже. Тут все было завалено барахлом и...
- Действительно, здесь был, с позволения сказать, бедлам.
Но я счел необходимым устроить все так, как ему надлежит
быть, то-есть привести помещение в соответствие с его
предназначением. С учетом, разумеется, эстетики, психологии
трудового процесса и иных факторов, влияющих на результат.
- А паркет-то зачем?
- Ну а как же! Конечно, можно было бы сделать иначе, но
ведь я не знаю ваших вкусов и предпочтений.
- Так он ведь от сварки загорится.
- Во-первых, этот несгораемый. А во-вторых, кто вас
заставляет варить на паркете? Вон там, в углу есть
специально подготовленное место...
Кузькин пожал плечами. Он этого не понимал. Какая
разница, паркет - не паркет? Да и, вообще, о чем разговор...
Этот в кресле, кажется, понял в чем закавыка.
- Мы исходим из того, что политика вытекает из экономики,
- начал он. - Экономика же складывается из элементарных
трудовых отношений. Труд должен быть выгодным тому кто
трудится. Ему должно быть понятно, почему работать для него
лучше, нежели чем не работать. Но этого мало. Труд должен
