Уполномоченный резюмирует: "Раз врагом нашим стал твой отец, и отца надо
бить".
Заметьте: бить! Приговор отцу произнесен уполномоченным сразу после
доноса ребенка [6]. В журнале "Пионер" писатель Губарев рассказывал, как
Павлик украл у отца из-под подушки, когда тот спал, портфель с документами.
Проснувшись, отец умолял сына: "Не губи, родимый!" А сын ночью бежит
сообщить или, как тогда говорили в деревне, доказать.
Описания эти важны не для выяснения жизненной правды, а для того, чтобы
понять, как в прессе рекламировался донос мальчика на отца. Через тридцать
лет после появления в печати первой книги Соломеин переписал весь эпизод в
новых красках. Перед доносом Павел хитрил. В школе он стоял с книжкой в
руках. "Он лишь для вида листал ее, с беспокойством и ожиданием посматривая
в окно. Увидев, наконец, что отец вышел из сельсовета и направился к дому,
Павка быстро оделся и выбежал на улицу". Опасаясь, чтобы его не выследили
так же, как он выследил отца, мальчик старался незаметно пробраться к
уполномоченному, прибывшему в деревню: "Павка зачем-то оглянулся, подошел к
окну, посмотрел на улицу, во двор и только после этого осторожно присел на
скрипучую табуретку".
Со стороны Павла - жажда подвига, со стороны уполномоченного - ремесло.
Тот слушал, переспрашивал, уточнял, записывал: Павлик сообщил, что он
пионер, председатель совета отряда, и уполномоченный перешел к инструктажу:
"А ты, председатель, язык умеешь держать за зубами?" - "Умею!" - твердо
сказал Павка и почувствовал, как забилось отчего-то сердце. "Добро!
Договоримся, значит. Во-первых, мы с тобой будто что незнакомы. Ты сейчас
приходил не ко мне, а к отцу. А я даже не знаю, что ты сын Трофима Морозова.
Во-вторых, ты со мной йе разговаривал, спросил только, не знаю ли я, куда
ушел отец. Понятно? И если ты увидишь меня даже у вас дома - будто впервые
видишь меня. Ясно?"
Теперь он завербован по всем правилам! И чувство принадлежности к особому
клану лиц, обладающих властью над людьми, зовет его к новым подвигам. "Тогда
берегись, чтобы ты не попал в сеть, последуя им, по истреблении их от лица
твоего..." Но это уже не из Соломенна, а из Библии (Пятая книга Моисеева,
12,30).
Через три или четыре дня после доноса Павла отца арестовали. Арест
происходил обычным порядком, но в книгах писателей тех лет все выглядело как
в детективном романе. Соломеин в последней своей книге описывает: "Пришли
старички в лаптях, помолились, купили справки, а потом взглянули друг на
друга и, как по команде, сорвали с себя парики. "Ты арестован, Трофим
Сергеевич Морозов", - услышал Павка знакомый голос..." А вот другое
описание: подослали к Трофиму в сельсовет незнакомого переодетого
милиционера. "Это ошибка, товарищи, вы что-то смешали!" - услышал Паша
взволнованный голос отца, и ему захотелось крикнуть: "Не смешали, тятя, не
смешали!" Татьяна Морозова рассказывала нам еще эффектнее: "Павлик
скомандовал: "Взять его!" И энкаведисты бросились вперед".
На самом деле никого не подсылали, и Павлик не заслужил еще офицерского
звания в НКВД, чтобы командовать. Просто пришли с обыском и забрали. Авторам
официального мифа пришлось туго: если Павлик Морозов сообщил отцу, что донес
он, то разглашается секрет полиции, а если молчал, то как же прогрессивное
человечество узнало, что мальчик совершил героический поступок? "Через кого
только дознались? - восхищался писатель Яковлев в книге. - Вот какая власть
нынче, ничего от нее не скроешь". Автор явно стремился польстить тайной
полиции.
Через три месяца, худой, рваный, грязный, заросший (Трофим до этого брил
бороду), отец был приведен на суд в Герасимовку пешком под конвоем двух
милиционеров. Кормить преступника в деревне было негде, а он едва держался
на ногах. Его вторая жена Нина Амосова уехала из деревни и вышла замуж за
другого. К Татьяне и детям Трофим заходить не захотел. Охранники отдали его
отцу с матерью на три дня под расписку. Здесь-то и возник вопрос, кто донес.
Павлик пришел в дом деда, где был отец. Трофим спросил его о доносе. Сын
сперва отрицал свою причастность и дал ему вдоволь потерзаться в догадках.
Насладившись, Павлик нанес удар, сообщив, что это благодаря ему будет суд.
"Трофим заплакал, - записал Соломеин показания очевидцев. - Мороз (дед. -
Ю. Д.) соскочил, раз Пашке в ухо, второй... Пашка заревел и спросил:
- Что делаешь?
- Убью паразита!
Мужики отобрали Пашку и увели".
Выездную сессию суда проводили в деревенской школе. Местом заседания
выбрали класс. Павлик на суде был скромен и величествен. Поэтесса 50-х годов
Хоринская рисует его весьма довольным собой:
И мне задавали вопросы,
Как звать-величать, кто родня,
И судьи "свидетель Морозов",
Как взрослого, звали меня.
Замечательная речь Павла Морозова на суде имеется у нас в двенадцати (!)
вариантах. Полностью приведем неопубликованный текст из архива Соломенна,
как самый первый по времени. Оставляем на совести Соломенна достоверность и
грамотность оригинала.
"Дяденьки, мой отец творил явную контрреволюцию, я как пионер обязан об
этом сказать, мой отец не защитник интересов Октября, а всячески старается
помогать кулаку сбежать, стоял за него горой, и я не как сын, а как пионер
прошу привлечь к ответственности моего отца, ибо в дальнейшем не дать
повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии, и еще добавлю,
что мой отец сейчас присвоит кулацкое имущество, взял койку кулака
Кулуканова Арсения и у него же хотел взять стог сена, но кулак Кулуканов не
дал ему сена, а сказал, пускай лучше возьмет х..."
Койку отец взял у родной сестры, на нее он хотел постелить сена.
Заметьте: в речи нет ни фальшивой справки, ни взятки, ни единой улики. Для
доказательства вины отца он добавляет к интересам Октября (то есть
революции) кровать и сено. Потом, в книге, Соломеин, разумеется, вставит в
речь фразу о справках, выданных за взятки.
С чьих слов записал Соломеин речь Павла, установить не удалось.
Единственная документальная ссылка на слова мальчика имеется в деле N 374 об
убийстве Павла Морозова. Это "Характеристика на убитых Морозовых Павла и
Федора", подписанная работниками сельсовета. Но и она не содержит улик: "...
При суде сын Павел обрисовал все подробности на своего отца, его проделки".
Опубликованные в газетах, журналах и книгах речи Павла на этом суде восходят
к тексту, составленному Соломенным.
Печать сталинской эпохи рисует сцену суда с показательным цинизмом. На
крик отца "Это я... Я! Твой батька!" Павлик, по словам журналиста Смирнова,
заявил судье: "Да, он был моим отцом, но больше я его своим отцом не
считаю". Эти слова в реальной жизни повторяли миллионы людей. проходя через
допросы. Говорят, Трофим упал, услышав отречение сына. Губарев в отчете,
опубликованном в "Пионерской правде", отделил чувства от убеждений: "Не как
сын, а как пионер". "Пионерская правда" пошла еще дальше, назвав Трофима
"бывшим отцом": "Вспомните речь Павлика на суде своего бывшего
отца-подкулачника".
Поэт Боровин в 1936 году зарифмовал один из вариантов речи Павлика на
суде:
Дяденька! Отец мой, - начал Павка, -
Помогал проделкам кулака;
Помогал врагам, давал им справки,
Прикрывал их маской бедняка.
Да, теперь в колхозе всякий знает;
Он в совет пролез не зря,
И, как пионер, я заявляю:
Мой отец - предатель Октября.
Чтобы все кулацкие угрозы
Не страшили нас бы никогда,
Я отцу - предателю колхоза -
Требую сурового суда...
Приговор вынесли поздно ночью. Журналист Смирнов в "Пионерской правде"
писал: "Отца осудили и сослали на десять лет". Такой же приговор указан в
Бюллетене ТАСС. Соломеин в книге указал, что отец получил не ссылку, а
"десять лет строгой изоляции (то есть лагерей строгого режима. - Ю. Д.) с
конфискацией имущества". Однако в документах говорится только о ссылке. В
1938 году в книге о Морозове Смирнов вдруг заявил, что отца осудили лишь на
5 лет. Дело в том, что в органах юстиции тогда были обнаружены "враги
народа" и объявлено, что зря пострадало слишком много трудящихся. В
соответствии с политикой данного момента писатель сбавил Трофиму срок.
За что был осужден Трофим Морозов? Почему приговор за подделку документов
был столь суров? Отца Павлика официальная печать описывала черной краской.
Писатель Анатолий Алексин в "Литературной газете" называл Трофима тупым,
корыстолюбивым, ничтожным и жалким.
Дмитрий Налбандян в "Комсомольской правде" писал: "Звериный облик отца
Павлика". Писатель Губарев, вначале находивший в нем нечто человеческое,
через несколько лет в новых изданиях приписал Трофиму новые черты. Отец стал
пьянчугой, а затем и вором: он крадет в ларьке конфеты и сам ест их, а
Павлик гордо отказывается от угощения. Еще позже Губарев превратил Трофима в
хитрого и злобного врага.
Между тем Трофим, по герасимовским меркам, был незаурядной личностью, его
до сих пор поминают добром в отличие от его первой жены, которую в деревне
не любят. "Трофим не только не пил, но и не выпивал, это все ложь, -
говорила нам учительница Зоя Кабина. - Высокий, с красивой шевелюрой,
стройный, хотя и полноватый, он был значительным человеком". Трофим был
смелым солдатом в гражданскую войну, в боях за советскую власть дважды
ранен. Оставленная им жена Татьяна говорила нам: "Восемь раз Колчак ранил
его, жалко, что в девятый не убил". "Грамотный, авторитетный, - вспоминает
Н. И., бывшая герасимовская жительница, - его избрали председателем
сельсовета не так, как сейчас выбирают - единогласно и лишь бы не меня! - а
с обсуждением достоинств, с надеждой, что будет справедливым старостой".
Писалось, что несколько кулаков вытолкнули его в председатели, чтобы он
укрывал их, но это неправда. Выдвигали его на собрании всей деревней, и
долгое время он устраивал как народ, так и новую власть. Прежний
председатель сельсовета проворовался. Учительница Кабина предложила на
собрании избрать председателем Трофима Морозова. До самого ареста она была с
ним в хороших отношениях и, стало быть, вряд ли могла, как писалось не раз,
посоветовать его сыну донести.
Трижды переизбирался Трофим председателем, значит, крестьяне в нем не
ошиблись. Благодаря уму и гибкости, он умел находить среднюю линию между
грубым давлением сверху и упрямым нежеланием мужиков делиться своим хлебом с
большевиками. Трофим требовал оброка от односельчан, то есть выполнения
поставок государству. Положение его было нелегким. Прибывавшие в деревню
уполномоченные добивались от председателя сведений: сколько у кого земли,
применяют ли наемный труд. Они сообщали об этом наверх, а оттуда поступали
списки на раскулачивание. "Многих арестовывал он и отправлял в Тавду", -
писал Соломеин в первой книге. Крестьяне тоже угрожали Трофиму, что могут
донести на его отца, что тот, будучи надзирателем в тюрьмах, издевался над
большевиками, и тогда, мол, Трофима снимут с должности. Донос висел в
воздухе.
Вместе с тем председатель сельсовета не очень шел на откровенность с
уполномоченными, сдерживал чересчур агрессивных, готовых забрать хлеб
подчистую. Трофим хитрил, преуменьшал сведения о запасах хлеба, научился
давать туманные обещания в расчете на то, что присланного представителя
сменит другой, более покладистый. И не ошибался: менялись они часто.
"Выступая на собраниях, - писал Губарев в "Комсомольской правде", - он
ратовал за колхозы, а дома подсмеивался над тем, что говорил на собраниях".
Но настал момент, когда сдержанность Трофима начала раздражать
