Мурин погладил свою бороду и засмеялся в рукав.
- Да-с, - подхватил Ярослав Ильич, - впрочем, я могу еще ошибаться.
Но, смело скажу, для вас - честью моею могу вам ручаться, что для вас в
словах этого почтенного старика не было ни тени обидного!..
Тут Ярослав Ильич покраснел и через силу подавил свое волнение. Мурин,
как будто натешась наконец вдоволь замешательством хозяина и гостя, ступил
шаг вперед.
- Я вот про то, ваше благородие, - начал он, с вежливостию
поклонившись Ордынову, - их благородие на ваш счет маленько утрудить
посмел... Оно, того, сударь, выходит - сами знаете - я и хозяйка, то есть,
рады бы душою и волею, и слова бы сказать не посмели... да житье-то мое
какое, сами знаете, сами видите, сударь! А право, только что животы господь
бережет, за то и молим святую волю его; а то, сами видите, сударь, взвыть
мне, что ли, приходится? - Тут Мурин опять утер рукавом свою бороду.
Ордынову почти делалось дурно.
- Да, да, я вам сам про него говорил: больной, то есть это malheur...
то есть я было хотел выразиться по-французски, но, извините, я
по-французски не так свободно, то есть...
- Да-с...
- Да-с, то есть...
Ордынов и Ярослав Ильич сделали друг другу по полупоклону, каждый с
своего стула и несколько набок, и оба прикрыли возникшее недоумение
извинительным смехом. Деловой Ярослав Ильич тотчас поправился.
- Я, впрочем, подробно расспрашивал этого честного человека, - начал
он, - он мне говорил, что болезнь той женщины...
Тут щекотливый Ярослав Ильич, вероятно желая скрыть маленькое
недоумение, опять возникшее на лице его, быстро, вопросительным взглядом
устремился на Мурина.
- Да, хозяйки-то нашей...
Деликатный Ярослав Ильич не настаивал.
- Хозяйки, то есть бывшей хозяйки вашей, я как-то, право... ну, да!
Она, видите ли, больная женщина. Он говорит, что она вам мешает... в ваших
занятиях, да и он сам... вы от меня скрыли одно важное обстоятельство,
Василий Михайлович!
- Какое?
- Насчет ружья-с, - промолвил почти шепотом самым снисходительным
голосом Ярослав Ильич, с одной мильонной долей упрека, нежно зазвеневшего в
его дружеском теноре. - Но, - прибавил он поспешно, - я все знаю, он мне
все рассказал, и вы благородно сделали, отпустив ему его невольную вину
перед вами. Клянусь, я видел слезы на глазах его!
Ярослав Ильич снова покраснел; глаза его засияли, и он с чувством
повернулся на стуле.
- Я, то есть мы, сударь, ваше благородие, то есть я, примером сказать,
да и хозяйка моя уж и как за вас бога молим, - начал Мурин, обращаясь к
Ордынову, покамест Ярослав Ильич подавлял обычное волнение свое, и
пристально смотря на него, - да, сами знаете, сударь, она баба хворая,
глупая; меня самого еле ноги носят...
- Да я готов, - сказал в нетерпенье Ордынов, - полноте, пожалуйста; я
хоть сейчас!..
- Нет, то есть, сударь, многим вашей милости довольны (Мурин пренизко
поклонился). Я, сударь, вам не про то ; я вот хотел слово вымолвить, - ведь
она, сударь, мне-то почти из родни, то есть из дальней, примером, как
говорится, седьмая вода, то есть уж не побрезгайте словом нашим, сударь,
люди мы темные - да сызмалетства такая! Головенка больная, задорная, в лесу
росла, мужичкой росла, все меж бурлаков да заводчиков; а тут их дом сгори;
мать, сударь, ейная погори; отец свою душу опали - подика-сь, она и невесть
что расскажет вам... Я только так не мешаюсь, а ее хи-хир-руггичкой совет
на Москве смотрел... то есть, сударь, совсем повредилась, вот что ! Я
только у ней и остался, со мной и живет. Живем, бога молим, на всевышнюю
силу надеемся; уж я ей и не поперечу совсем...
Ордынов изменился в лице. Ярослав Ильич смотрел то на того, то на
другого.
- Да я не про то, сударь... нет! - поправился Мурин, важно покачав
головою. - Она, примером сказать, такой ветер, вихорь такой, голова такая
любовная, буйная, все милого дружка, - если извинительно будет сказать, -
да зазнобушку в сердце ей подавай: на том и помешана. Я уж ее сказками
улещаю, то есть как улещаю. А я ведь, сударь, видел, как она - уж простите,
сударь, мое глупое слово, - продолжал Мурин, кланяясь и утирая рукавом
бороду, - примерно, спознавалась-то с вами; вы, то есть, примером сказать,
ваше сиятельство, относительно любви к ней польнуть пожелали...
Ярослав Ильич вспыхнул и с упреком взглянул на Мурина. Ордынов едва
усидел на стуле.
- Нет... то есть я, сударь, не про то... я, сударь, спроста, мужик, я
из вашей воли... конечно, мы люди темные, мы, сударь, ваши слуги, -
промолвил он, низко кланяясь, - а уж как с женой про вашу милость бога
будем молить!.. Что нам? Были бы сыты, здоровы, роптать не роптаем; да
мне-то, сударь, что ж делать, в петлю лезть, что ли? Сами знаете, сударь,
дело житейское, нас пожалейте, а это уж что ж, сударь, будет, как еще с
полюбовником!.. Грубое-то, сударь, вы слово простите... мужик, сударь, а
вы, барин... вы, сударь, ваше сиятельство, человек молодой, гордый,
горячий, а она, сударь, сами знаете, дитя малое, неразумное - долго ль с
ней до греха! Баба она ядреная, румяная, милая, а меня, старика, все немочь
берет. Ну, что? бес уж, знать, вашу милость попутал! я уж ее сказками все
улещаю, право, улещаю. А уж как про вашу милость с женой стали бы бога
молить! То есть вот как молить! Да и что вам, ваше сиятельство, хоть она бы
и милая, а все ж мужичка она, баба немытая, поневница глупая, мне, мужику,
чета! Не вам, примерно, сударь, батюшка барин, по мужичкам якшиться! А уж
как с ней стали б про вашу милость бога молить, во' как молить!..
Тут Мурин поклонился низко-низко и долго не разгибал спины,
беспрерывно утирая рукавом бороду. Ярослав Ильич не знал, где стоял.
- Да-с, этот добрый человек, - заметил он, весь замешавшись, - говорил
мне о каких-то существовавших между вами беспорядках-с; я не осмеливаюсь
верить, Василий-Михайлович... Я слышал, вы все еще больны-с, - быстро
перебил он со слезящимися от волнения глазами, в неистощимом замешательстве
смотря на Ордынова.
- Да-с... Сколько я должен вам? - быстро спросил Ордынов у Мурина.
- Что вы, батюшка барин? полноте! мы ведь не христопродавцы
какие-нибудь. Что вы, сударь, нас обиждаете! Постыдились бы, сударь; чем мы
с супружницей вас обиждали? Помилуйте-с!
- Но, однако ж, это странно, друг мой; ведь они же у вас нанимали;
чувствуете ли вы, что отказом своим вы их обижаете? - вступился Ярослав
Ильич, долгом почитая показать Мурину всю странность и щекотливость его
поступка.
- Да помилуйте ж, батюшка! что вы, сударь, барин? помилуйте-с! уж и
чем мы не угодили про вашу честь? Уж и так старались-старались, животы
надорвали, помилуйте-с! Полноте, сударь; полноте, свет-барин, Христос вас
помилует! Что мы, неверные, что ли, какие? Пусть бы жил, кушал он у нас
наше яство мужицкое на здоровье, пусть бы лежал, - ничего б не сказали,
и... слова не молвили б; да нечистый попутал, хворый я человек, да и
хозяйка моя хворая, - что будешь делать! Услужить-то бы некому было, а рады
бы, душою бы рады были. А уж как мы с хозяйкой будем про вашу милость бога
молить, то есть во' как молить!
Мурин поклонился в пояс. Слеза выдавилась из восторженных глаз
Ярослава Ильича. С энтузиазмом посмотрел он на Ордынова.
- Скажите, какая благородная черта-с! Какое святое гостеприимство
почило-с на русском народе-с!
Ордынов дико взглянул на Ярослава Ильича. Он почти ужаснулся... и
осматривал его с головы до ног.
- А и право, сударь, гостеприимство именно чтим, то есть вот как чтим,
сударь! - подхватил Мурин, заслоняя всем рукавом свою бороду. - Право, вот
теперь дума идет: погостили б вы у нас, сударь, ей-богу б погостили, -
продолжал он, подступая к Ордынову, - да и я, сударь, ничего; денек-другой
ничего, право б ничего не сказал. Да грех больно попутал, хозяйка-то ишь
моя нездорова! Ах, как бы не хозяйка! Вот был бы, примерно, один я: уж и
как бы я вашу милость уважил, уж и как бы ходил, то есть во' как ходил!
Кого ж нам, коли и не вашу милость, уважить? Уж я бы вас вылечил, право бы
вылечил, я и средствие знаю... Право бы, погостили, сударь, ей-богу, вот
великое слово, у нас погостили бы!..
- В самом деле, нет ли какого средства? - заметил Ярослав Ильич... да
и не докончил.
Ордынов сделал напраслину, с диким изумлением оглядев незадолго до
того с ног до головы Ярослава Ильича. Это был, конечно, честнейший и
благороднейший человек, но он теперь понял все, и, признаться, положение
его было весьма затруднительно! Ему хотелось, что называется, лопнуть со
смеха! Будь он один на один вместе с Ордыновым, - два такие друга! -
конечно, Ярослав Ильич не вытерпел бы и неумеренно предался порыву
веселости. Во всяком случае он сделал бы это весьма благородно, с чувством
пожал бы после смеха руку Ордынова, искренно и справедливо уверил бы его,
что чувствует удвоенное уважение к нему и что извиняет во всяком случае...
да, наконец, и глядеть не будет на молодость. Но теперь, при известной
своей деликатности, он был в самом затруднительном положении и почти не
знал, куда скрыть себя...
- Средствия, то есть снадобья! - подхватил Мурин, у которого все лицо
шевельнулось от неловкого восклицания Ярослава Ильича. - Я, то есть,
сударь, по глупости моей мужицкой, вот что сказал бы, - продолжал он,
ступив еще шаг вперед, - книжек вы, сударь, больно зачитались; скажу, умны
больно стали; оно, то есть как по-русски говорится у нас, по-мужицкому, ум
за разум зашел...
- Довольно ! - строго прервал Ярослав Ильич...
- Я иду, - сказал Ордынов, - благодарю вас, Ярослав Ильич; буду, буду
у вас непременно, - говорил он на удвоенные вежливости Ярослава Ильича,
который был не в силах долее его удерживать. - Прощайте, прощайте...
- Прощайте, ваше благородие; прощайте, сударь; не забудьте нас,
навестите нас, грешных.
Ордынов не слыхал ничего более; он вышел как полоумный.
Он не мог вынести более; он был как убитый; сознание его цепенело. Он
глухо чувствовал, что его душит болезнь, но холодное отчаяние воцарялось в
душе его, и только слышал он, что какая-то глухая боль ломит, томит, сосет
ему грудь. Ему хотелось умереть в эту минуту. Ноги его подкосились, и он
присел у забора, не обращая более внимания ни на проходивших людей, ни на
толпу, начинавшую сбираться возле него, ни на оклики и расспросы
любопытных, его окруживших. Но вдруг из множества голосов раздался над ним
голос Мурина. Ордынов поднял голову. Старик действительно стоял перед ним;
бледное лицо его было важно и задумчиво. Это уж был совсем другой человек,
чем тот, который так грубо глумился над ним у Ярослава Ильича. Ордынов
привстал; Мурин взял его за руку и вывел из толпы...
- Тебе еще нужно свой скарб захватить, - сказал он, искоса взглянув на
Ордынова. - Не горюй, барин! - вскрикнул Мурин. - Ты молод, чего горевать!
Ордынов не отвечал.
- Обижаешься, барин? Знать, больно зло тебя взяло... да нечему; всяк
свое холит, всяк свое добро бережет.
- Я не знаю вас, - сказал Ордынов, - я не хочу знать ваших тайн. Но
она! она!.. - проговорил он, и слезы градом, в три ручья, потекли из глаз
его. Ветер срывал их одну за другой с его щек... Ордынов утирал их рукой.
Жест его, взгляд, непроизвольные движения дрожавших посинелых губ - все
предсказывало в нем помешательство.
- Я уж тебе толковал, - сказал Мурин, стиснув брови, - она полоумная!
Отчего и как помешалась... зачем тебе знать? Только мне она и такая -
родная! Возлюбил я ее больше жизни моей и никому не отдам. Понимаешь
теперь!
Огонь на мгновение сверкнул в глазах Ордынова.
- Но зачем же я... зачем я теперь словно жизнь потерял? Зачем же болит
мое сердце? Зачем я спознал Катерину?
- Зачем? - Мурин усмехнулся и задумался. - Зачем, я и сам не знаю,
зачем, - вымолвил он, наконец. - Женский норов не морская пучина,
распознать его распознаешь, да хитер он, стоек, живуч! На, дескать, вынь да
