ростом, полногруда, с широкими бедрами, но лицо ее было лицом ребенка,
круглым и гладким, с раскосыми темными глазами. Улыбнувшись, она потянулась
за платьем, висевшим у плетеного опахала для раздувания огня.
-- Кофе? -- спросила она по-испански, усаживаясь у очага на земляной
пол, уставленный алюминиевыми кастрюлями и сковородками.
-- Вы хорошо знаете Милагроса? -- спросила я у мистера Барта после
того, как он познакомил меня со своей женой, и все мы расселись в гамаках,
причем мы с молодой женщиной сели вдвоем в один гамак.
-- Трудно сказать, -- ответил он, берясь за стоящую на полу кружку с
кофе. -- Он приходит и уходит; он как река.
Он никогда не останавливается и, похоже, никогда не отдыхает. Как
далеко Милагрос уходит, как долго он там остается, этого никто не знает.
Все, что я слышал, -- это то, что какие-то белые люди забрали его в юности
из родного племени. Рассказывает он об этом всегда по-разному. То он
говорит, что это были сборщики каучука, то -- что это были миссионеры, а в
другой раз может сказать, что это были старатели, ученые. Неважно, кто это
был, но с ними он путешествовал много лет.
-- А из какого он племени? Где живет? -- Он из племени Макиритаре, --
сказал мистер Барт. -- Но никто не знает, где он живет. Время от времени он
возвращается к своим сородичам. Но из какой он деревни, я не знаю.
-- Анхелика ушла его искать. Интересно, знает ли она, где его можно
найти? -- Знает наверняка, -- сказал мистер Барт. -- Они очень близки. Я не
удивлюсь, если они окажутся в каком-то родстве. -- Он поставил кружку на
землю, выбрался из гамака и на мгновение исчез в густом кустарнике рядом с
хижиной. Спустя несколько секунд мистер Барт появился снова с небольшой
жестянкой в руках. -- Откройте ее, -- сказал он, вручая мне жестянку.
Внутри был маленький кожаный мешочек. -- Алмазы?-- спросила я, пробуя
его на ощупь.
Мистер Барт, улыбнувшись, кивнул и жестом пригласил меня подсесть к
нему поближе на земляном полу. Он снял рубашку, расстелил на полу и попросил
меня высыпать на нее содержимое мешочка. Я едва могла скрыть разочарование.
Эти камни не сверкали; они были скорее похожи на мутный кварц.
-- Вы уверены, что это алмазы?-- спросила я.
-- Совершенно уверен, -- ответил мистер Барт, кладя мне в ладонь камень
величиной с ягодный помидор. Если его как следует огранить, получится очень
славное колечко.
-- Вы здесь нашли эти алмазы? -- Нет, -- рассмеялся мистер Барт. --
Недалеко от Сьерра Паримы, много лет назад. -- Полуприкрыв глаза, он стал
раскачиваться взад-вперед. Щеки его покрывала багровая сетка склеротических
сосудов, щетина на подбородке была чуть влажной. -- Давным-давно
единственной целью в моей жизни было найти алмазы, чтобы вернуться домой
богачом. -- Мистер Барт тяжело вздохнул, уставясь глазами куда-то за пределы
хижины. -- А потом в один прекрасный день я понял, что моя мечта
разбогатеть, так сказать, пересохла; она перестала быть навязчивой идеей, да
и сам я уже не хотел возвращаться в мир, который знал когда-то. И я остался
здесь. -- В глазах мистера Барта блеснули слезы, когда он сделал жест в
сторону алмазов. -- С ними -- Он часто замигал, потом взглянул на меня и
улыбнулся. -- Я люблю их, как люблю эти края.
Я так много хотела у него спросить, но побоялась вконец его расстроить.
И мы умолкли, прислушиваясь к ровному, тихому журчанию реки.
Мистер Барт заговорил снова: -- А знаете, антропологи и миссионеры
одного поля ягода. Для этой земли плохи и те, и другие. Антропологи даже
лицемернее; они жульничают и лгут ради того, чтобы заполучить нужную
информацию. По-моему, они свято верят, что во имя науки всякие средства
хороши. Нет, нет, не перебивайте меня, -- предупредил мистер Барт, замахав
рукой у меня перед лицом.
-- Антропологи, -- продолжал он тем же резким тоном, -- жаловались мне
на заносчивость миссионеров, на их бесцеремонное и высокомерное отношение к
индейцам.
А сами-то хороши, никто так нагло не сует нос в дела других людей, как
они, да еще так, будто имеют на это полное право. -- Мистер Барт глубоко
вздохнул, словно эта вспышка исчерпала его силы.
Опасаясь новой вспышки, я решила не защищать антропологов и утешилась
разглядыванием алмаза, лежавшего у меня на ладони.
-- Очень красивый, -- сказала я, возвращая камень.
-- Оставьте его себе, -- сказал он и начал собирать остальные камешки.
Один за другим он бросал их в кожаный мешочек.
-- Боюсь, что не смогу принять такой ценный подарок, -- хихикнула я и в
свое оправдание добавила: -- Я не ношу драгоценностей.
-- А вы не считайте это ценным подарком. Считайте его талисманом. Это
только горожане считают его драгоценностью, -- сказал он небрежно, сжав мои
пальцы на камне.
-- Он принесет вам удачу. -- Он поднялся, расправив ладонями отсыревшие
сзади штаны, и растянулся в гамаке.
Молодая женщина снова наполнила наши кружки.
Потягивая приторно сладкий кофе, мы смотрели, как с приходом сумерек
выбеленные стены приобретают пурпурный оттенок. Тени не успели вырасти,
потому что сразу же упала темнота.
Меня разбудила Анхелика, прошептавшая на ухо: -- Мы выходим утром.
-- Что? -- мгновенно проснувшись, я выпрыгнула из гамака. -- Я думала,
что на поиски Милагроса у тебя уйдет пара дней. Сейчас я соберусь в дорогу.
Анхелика рассмеялась. -- Соберусь? Нечего тебе собирать. Вторую пару
твоих трусиков и топ я отдала мальчишке-индейцу. Две пары тебе ни к чему.
Иди-ка лучше спать. Завтра будет долгий день. Милагрос ходит быстро.
-- Не могу я спать, -- взволнованно сказала я. -- Скоро начнет светать.
Я напишу записку друзьям. Надеюсь, гамак и тонкое одеяло поместятся у меня в
рюкзаке. А что с едой? -- Отец Кориолано отложил для нас на завтра сардины и
маниоковые лепешки. Я понесу их в корзине.
-- Ты говорила с ним этим вечером? Что он сказал? -- Он сказал, что все
в руках Божьих.
Когда зазвонил к службе церковный колокол, я уже полностью собралась в
дорогу. В первый раз со дня приезда в миссию я пошла к мессе. Индейцы и
racionales заполнили деревянные скамьи. Они смеялись и болтали, словно на
пирушке. Отцу Кориолано пришлось довольно долго их унимать, прежде чем он
смог начать мессу.
Сидевшая рядом со мной женщина пожаловалась, что отец Кориолано всегда
умудряется разбудить ее младенца свои громким голосом. Младенец и в самом
деле заплакал, но не успел раздаться его первый громкий вопль, как женщина
выпростала грудь и прижала ее ко рту ребенка.
Опустившись на колени, я подняла глаза к изображению Девы над алтарем.
На Ней было расшитое золотом голубое одеяние. Лицо было поднято к небесам,
глаза голубые, щеки бледные, а рот темно-красный. На одной руке у Нее сидел
младенец Христос; другую руку, белую и нежную, Она протягивала к этим
странным дикарям у Ее ног.
Глава 3
Милагрос с мачете в руке вел нас по узкой тропе вдоль реки. Сквозь
дырявую красную рубаху просвечивала его мускулистая спина. Защитного цвета
штаны, закатанные до колен и подвязанные выше пояса шнурком, делали его на
вид ниже его среднего роста. Он шел резвым шагом, опираясь на внешние края
стоп, узких в пятке и веером расширявшихся к пальцам. Коротко стриженые
волосы и широкая тонзура на макушке делали его похожим на монаха.
Перед тем как идти дальше по тропе, уводящей в лес, я остановилась и
оглянулась. За рекой, почти скрытая в излучине, лежала миссия. Пронизанная
сиянием утреннего солнца, она, казалось, стала чем-то неосязаемым. Я
почувствовала странную отчужденность не только от этого места и людей, с
которыми провела минувшую неделю, но и от всего, что было столь привычно мне
прежде. Я ощутила в себе какую-то перемену, словно переправа через реку
стала отметиной в судьбе, поворотным пунктом. Что-то, видимо, отразилось на
моем лице, потому что поймав на себе взгляд Анхелики, я уловила в нем тень
сочувствия.
-- Уже далеко, -- сказал Милагрос, остановившись рядом с нами. Сложив
руки на груди, он блуждал взглядом по реке. Ослепительно сверкавший на воде
утренний свет отражался на его лице, придавая ему золотистый оттенок.
У него было угловатое, костлявое лицо, которому маленький нос и полная
нижняя губа придавали неожиданное выражение ранимости, резко
контрастировавшее с мешками и морщинами вокруг раскосых карих глаз. Они
неуловимо напоминали глаза Анхелики, в них было такое же вневременное
выражение.
В полном молчании мы зашагали под громадами деревьев по тропам,
затерянным в густом кустарнике, сплошь увитом лианами, в переплетении веток,
листвы, ползучих растений и корней. Паутина невидимой вуалью липла к моему
лицу. Перед глазами у меня была одна лишь зелень, а единственным запахом был
запах сырости. Мы перешагивали и обходили упавшие стволы, переходили ручьи и
болота в тени высоких бамбуковых зарослей. Иногда впереди меня шел Милагрос;
иногда это была Анхелика со своей высокой узкой корзиной за плечами, которая
удерживалась на своем месте надетой на голову специальной лубяной повязкой.
Корзина была наполнена тыквенными сосудами, лепешками и жестянками сардин.
Я не имела представления, в каком направлении мы идем. Солнца я не
видела -- только его свет, сочащийся сквозь густую листву. Вскоре шея у меня
занемела от глядения вверх, в немыслимую высь недвижных деревьев.
Одни лишь стройные пальмы, неукротимые в своем вертикальном порыве к
свету, казалось, расчищали серебристыми верхушками редкие заплатки чистого
неба.
-- Мне надо передохнуть, -- сказала я, тяжело плюхнувшись на ствол
упавшего дерева. По моим часам шел уже четвертый час дня. Мы без остановок
шагали вот уже больше шести часов. -- Я умираю от голода.
Передав мне калабаш из своей корзины, Анхелика присела рядом со мной.
-- Наполни его,-- сказала она, указав подбородком на протекавший
поблизости неглубокий ручей.
Сев посреди потока на корточки с широко расставленными ногами и
упершись ладонями в бедра, Милагрос наклонялся вперед, пока его губы не
коснулись воды. Он напился, не замочив носа.
-- Пей,-- сказал он, выпрямившись.
Ему, должно быть, около пятидесяти, подумала я.
Однако неожиданная грация плавных движений делала его намного моложе.
Он коротко усмехнулся и побрел вниз по течению ручья.
-- Осторожно, не то искупаешься! -- воскликнула Анхелика с насмешливой
улыбкой.
Вздрогнув от ее голоса, я потеряла равновесие и бултыхнулась в воду
вниз головой.
-- Не получится у меня напиться так, как это сделал Милагрос, --
небрежно сказала я, отдавая ей наполненный сосуд. -- Лучше уж мне пить из
калабаша.
Усевшись возле нее, я сняла промокшие теннисные туфли. Тот, кто сказал,
что такая обувь лучше всего годится для джунглей, никогда не топал в ней
шесть часов подряд.
Мои ноги были стерты и покрылись волдырями, коленки исцарапаны и
кровоточили.
-- Не так уж плохо, -- сказала Анхелика, осмотрев мои стопы. Она
легонько провела ладонью по подошвам и покрытым волдырями пальцам. -- У тебя
ведь отличные жесткие подошвы. Почему бы тебе не идти босиком? Мокрые туфли
только еще сильнее размягчат стопы.
Я посмотрела на свои подошвы; они были покрыты толстой ороговевшей
кожей в результате многолетних занятий каратэ.
-- А вдруг я наступлю на змею? -- спросила я. -- Или на колючку? --
Хотя ни одна рептилия мне еще не попадалась, я замечала, как Милагрос и
Анхелика время от времени останавливаются и вытаскивают засевшие в ступнях
