опускаясь до лагерной "фени"? Чем мы так досадили вам, господин
Боголюбов?
Я могу ответить на этот вопрос. Мы досадили вам фактом
нашего существования.
До семидесятого года в эмиграции царил относительный
порядок. Отшумели прения и споры. Распределились должности и
звания. Лавровые венки повисли на заслуженных шеях.
Затем накатила третья волна эмиграции.
Как и всякая человеческая общность, мы -- разнородны. Среди
нас есть грешники и праведники. Светила математики и герои
черного рынка. Скрипачи и наркоманы. Диссиденты и бывшие
работники партаппарата. Бывшие заключенные и бывшие
прокуроры. Евреи, православные, мусульмане и дзэн-буддисты.
При этом в нас много общего. Наш тоталитарный опыт.
125
Болезненная чувствительность к демагогии. Идиосинкразия к
пропагандистской риторике.
И пороки у нас общие. Нравственная и политическая
дезориентация. Жизнестойкость, переходящая в агрессию. То и
дело проявляющаяся неразборчивость в средствах.
Мы не лучше и не хуже старых эмигрантов. Мы решаем
те же проблемы. Нам присущи те же слабости. Те же комплексы
чужестранцев и неофитов.
Мы так же болеем душой за нашу ужасную родину.
Ненавидим и проклинаем ее тиранов. Вспоминаем друзей,
с которыми разлучены.
Мы не хуже и не лучше старых эмигрантов. Просто мы --
другие.
Мы приехали в семидесятые годы. Нас радушно встретили.
Помогли нам адаптироваться и выстоять. Приобщиться к
ценностям замечательной страны. Нам удалось избежать того.
что пережили старые эмигранты. И мы благодарны всем, кто
способствовал этому.
Мы вывезли из России не только палехские шкатулки. Не
только коралловые и янтарные бусы. Не только пиджаки из
кожзаменителя. Мы вывезли свои дипломы и научные работы.
Рукописи и партитуры. Картины и открытия.
Мы начали создавать газеты и журналы. Телевизионные
студии и финские бани. Рестораны и симфонические оркестры.
Мы ненавидим бесплодное идеологическое столоверчение.
Нас смешат инфантильные проекты реорганизации тоталитарного
общества. Потешают иллюзии религиозного возрождения.
Мы поняли одну чрезвычайно существенную вещь. Советские
лидеры -- не инопланетные. Не космические пришельцы. А
советская власть -- не татаро-монголъское иго. Она живет в
каждом из нас. В наших привычках и склонностях. В наших
пристрастиях и антипатиях. В нашем сознании и в нашей душе.
Советская власть -- это мы.
А значит, главное для нас -- победить себя. Преодолеть в
себе раба и циника, труса и невежду, ханжу и карьериста.
Вы пишете:
"Есть только один враг -- коммунизм! "
Это неправда. Коммунизм не единственный враг. Есть у
нас враги и помимо обветшалой коммунистической доктрины.
Это -- наша глупость и наше безбожие. Наше себялюбие и
фарисейство. Нетерпимость и ложь. Своекорыстие и
продажность...
Когда-то Иосифа Бродского спросили:
-- Над чем вы работаете?
Поэт ответил:
-- Над собой...
Вы обрушиваетесь на дерзкий, самостоятельный,
формирующийся еженедельник. Обвиняете его в смертных
грехах.
Что произошло! Чем мы вас травмировали!
И вновь я отвечу -- фактом нашего существования.
Была одна газета -- "Слово и дело". Властительница дум.
Законодательница мод и вкусов. Единственная трибуна.
Единственный рупор общественного мнения.
В этой газете можно было прочесть любопытные вещи.
126
Что Иосиф Бродский не знает русского языка. Что Россия твердо
стоит на пути христианского возрождения. Что в борьбе против
коммунистов любые средства хороши. Что Адриана Делианич
выше Набокова.
И все кивали. Затем возник наш еженедельник. И началась
паника в старейшей русской газете:
-- Да как они смеют?! Да кто им позволил?! Да на что
они рассчитывают?! (А мы-то, грешным делом, рассчитывали
именно на вас. )
Вы утверждали, господин Боголюбов:
-- Прогорите! Лопнете! Наделаете долгов!
Вы многого не учли. Не учли жизнестойкости третьей
эмиграции. Меры нашего энтузиазма. Готовности к
самопожертвованию.
Еженедельник существует. Монополия нарушена. Возникли
новые точки зрения, новые оценки, новые кумиры.
И вы, господин Боголюбов, забили тревогу. Вы отказались
поместить нашу рекламу. Запретили своим авторам печататься
у нас. Стали обрабатывать наших партнеров и заказчиков.
Теперь вы хитроумно объявляете себя жертвой политической
критики. А нас -- советскими патриотами и функционерами КГБ.
Это -- уловка. Мы не подвергали вашу газету идеологической
критике. Для этого она слишком безлика. Мы критиковали
профессиональные недостатки газеты. Ее неуклюжий и
претенциозный язык. Консервативное оформление. Ее
прекраснодушность и бесконфликтность. Тусклую атмосферу
исторических публикаций.
Мы признаем заслуги вашей газеты. Мы также признаем
ваши личные заслуги, господин Боголюбов. Однако мы сохраняем
право критиковать недостатки газеты. И требовать от ее
администрации честного делового поведения в рамках
федеральных законов.
Вы озаглавили статью -- "Доколе? " По всей статье рассыпаны
таинственные намеки. Упоминаются какие-то загадочные
инстанции. Какие-то неназванные зловещие силы. Какие-то
непонятные органы и учреждения.
Дома бытовало всеобъемлющее ругательство -- империалист.
Что не так -- империалисты виноваты.
Здесь -- "агенты КГБ". Все плохое -- дело рук госбезопасности.
Происки товарища Андропова.
Пожар случился -- КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло
-- под нажимом КГБ. Жена сбежала -- не иначе как Андропов ее
охмурил. Холода наступили -- знаем, откуда ветер дует.
Слов нет, КГБ -- зловещая организация. Но и мы порой
бываем хороши. И если мы ленивы, глупы и бездарны -- Андропов
ни при чем. У него своих грехов хватает. А у нас -- своих.
Так зачем же нагнетать мистику? Зачем объяснять свои
глупости, хитрости и неудачи происками доблестных чекистов?
Зачем в благодатной Америке корчить из себя узников Лубянки?!
Это неприлично и смешно.
КГБ здесь вне закона. Пособничество КГБ -- судебно наказуемое
деяние. Голословное обвинение в пособничестве КГБ -- также
является наказуемым деянием. А именно -- клеветой.
Надеюсь, с этим покончено?
Вы пытались удушить наш еженедельник самыми разными
методами. Вы лишили нас рекламы и запугали многих авторов.
Вы использовали еще одно средство -- заговор молчания. Вы
чванливо игнорировали "Зеркало". Притворялись, что его не
существует.
Сейчас этот заговор нарушен. Великий немой заговорил.
Правда, он заговорил крикливым, истерическим голосом.
С неясными витиеватыми формулировками:
"Так называемый еженедельник... " "Сомнительный
бульварный листок... " А также -- "некий господин из бывших
вертухаев... ".
И все-таки заговор нарушен. Я считаю, что это маленькая
победа демократии. И надеюсь, разговор будет продолжен.
Честный и доброжелательный разговор о наших эмигрантских
проблемах.
Мы готовы к этому разговору! Готовы ли к нему вы?
К сожалению, наша жизнь пишется без черновиков. Ее нельзя
редактировать, вычеркивая отдельные строки. Исправить
опечатки будет невозможно.
Уважающий вас Сергей Довлатов.
КУХНЯ
Увы, дела в редакции шли не лучшим образом. Боголюбов,
конечно, отравлял нам существование. Но и сами мы
делали разнообразные глупости.
Отсутствие денег порождало легкую нервозность.
Мы начали ссориться.
Баскин, например, постепенно возненавидел Мокера. Он
называл его "кипучим бездельником". А ведь Мокер
казался поначалу самым энергичным. И деньги раздобыл
фактически он. Наверное, это была вершина его
жизнедеятельности. Единственная могучая вспышка
предприимчивости и упорства.
После этого Мокер не то чтобы стал лентяем. Но
ему категорически претили будничные административные
заботы. Он ненавидел счета, бумаги, ведомости,
прейскуранты. Реагировал на одно письмо из
десяти. При этом забывал наклеивать марки. Его часами
дожидались люди, которым Мокер назначил
свидание. Короче, Виля был чересчур одухотворенной
личностью для простой работы.
Зато целыми днями, куря сигару, говорил по телефону.
Разговоры велись по-английски. Содержание
их было нам малодоступно. Однако, беседуя, Мокер
то и дело принимался хохотать. На этом основании
Баскин считал все его разговоры праздными.
Мокер оправдывался:
-- Я генерирую идеи...
Баскина раздражало слово "генерирую".
Мокер тоже не жаловал Баскина. Он называл его
"товарищем Сталиным". Обвинял в тирании и
деспотизме.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Баскин и Мокер сильно враждовали. Я пытался быть
миротворцем. Я говорил Баскину:
"Эрик! Необходим компромисс. То есть система
взаимных уступок ради общего дела".
Он перебивал меня:
"Я знаю. что такое. компромисс. Мой компромисс
таков. Мокер становится на колени и при всех обещает
честно работать. Тогда я его, может быть, и прощу... "
Дроздов, наоборот, работал много и охотно. Он
был готов писать на любые темы. В любых существующих
жанрах. А главное -- с любых позиций.
Случалось мне давать ему на рецензию книги.
Дроздов уточнял:
-- Похвалить или обругать?
Однажды Баскин заявил:
-- Мы обязаны выступить на тему советско-афганского
конфликта!
Дроздов заинтересованно приподнялся:
-- На чьей стороне?..
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Лева Дроздов говорил:
"За что нее так ненавидят евреев? По-моему,
румыны и китайцы еще хуже... "
Ларри Швейцер в редакции появлялся не часто.
Первые месяцы вел себя деликатнейшим образом.
Казалось, газета его совершенно не интересует. Важно,
что она есть. Фигурирует в соответствующих
документах. Для чего ему газета, я так и не понял.
Затем он стал более придирчивым. Видимо, у
него появились советики и консультанты.
Как-то раз мы давали израильский путевой очерк.
Сопроводили его картой Иерусалима.
На следующее утро в редакции появился Швейцер:
-- Что вы себе позволяете, ребята? Что это за
гнусная антисемитская карта?! Там обозначены
крестиками православные церкви.
Баскин сказал:
-- Мы не виноваты.
-- Кто же виноват? -- повысил голос Швейцер.
-- Крестоносцы, -- ответил Баскин, -- они построили
в Иерусалиме десятки церквей.
Тогда Ларри Швейцер закричал:
-- Пускай ваши засранные крестоносцы издают
собственный еженедельник! А мы будем издавать
еврейскую газету. Без всяких православных крестов.
Этого еще не хватало!
-- Ну и мудак! -- сказал Баскин.
-- Что такое -- "нуйм удак"? -- внезапно
заинтересовался Швейцер.
-- Идеалист, романтик, -- перевел Виля Мокер...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Мой друг Идя Шапиро часто ездил в
командировки по Америке, Оказываясь в незнакомом
городе, Изя первым делом брал телефонную книгу.
Его интересовало, много ли в городе жителей по
фамилии Шапиро. Если таковых было много, город
Изе нравился. Если мало, Изю охватывала тревога.
В одном техасском городке Изя, представляясь
хозяину фирмы, сказал:
"Я -- Изя Шапиро".
"Что это значит? " -- удивился бизнесмен.
И все-таки дело шло. О нас писали крупнейшие
американские газеты. Две статьи вышли под
одинаковыми заголовками -- "Русские идут".
К нам приходили радио- и тележурналисты. Нами
интересовались славистские кафедры. Мы давали
бесчисленные интервью.
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Журналист спросил Вилю Мокера:
"На родине вы, очевидно, были диссидентом? "
Мокер ответил:
"Достаточно того, что я был евреем... "
Короче, резонанс мы вызвали довольно бурный.
НАШИ ЛЮДИ
За год мы обросли целым кругом постоянных
внештатных сотрудников. Это были разные, в основном
талантливые и симпатичные люди. Платили мы им
сущие гроши. Среди наших авторов выделялся
публицист Зарецкий. Когда-то он был известным
советским писателем. Выпустил двадцать шесть толстых
книг о деятелях науки. Достигнув творческой зрелости,
