безделушке.
Слишком многого я хочу от нее и поэтому остаюсь ни с чем".
- Послушай, - смиренно обратился он к вещице. - Разве я прошу так уж
многого?
"А что если я злобно встряхну ее, как старые, остановившиеся часы?" Он
так и сделал: вверх-вниз. Или как кости перед решающим броском. Чтобы
разбудить спящее в ней божество. Никому не известное. Мистер Тагоми снова
яростно потряс зажатую в кулаке вещицу и потом опять принялся смотреть на
нее.
"Ты маленькая вещица, ты - пустышка, - подумал он. - Нужно ее
обругать, испугать".
- Мое терпение кончается, - сказал он тупо.
"Ну и что дальше? Выбросить тебя в канаву? Подышать на тебя, потрясти,
снова подышать? Принеси же мне выигрыш!"
Он рассмеялся. Какая бессмыслица - здесь, на самом солнецепеке. Какой
спектакль для прохожих. Он тайком огляделся, но никто на него не смотрел.
Старики посапывали как и прежде. Он облегченно вздохнул.
"Ну, кажется, я уже все перепробовал, - решил он, - умолял, старался
вникнуть, угрожал, философствовал, сопоставлял. Что еще можно сделать? А
может быть, просто побыть здесь еще чуть-чуть? Может быть, все-таки что-
нибудь случится? Когда я был ребенком и мысли мои были ребяческими, но
теперь я вырос из детского восприятия мира. Тогда было проще. Теперь я
должен искать ответы на свои вопросы другими способами. А значит, и мой
подход к этой вещице должен быть другим, соответствующим моему теперешнему
мироощущению. Поход должен быть научным. Следует логически осмыслить каждый
аспект систематически, классическим экспериментальным методом Аристотеля".
Он приложил палец к правому уху, чтобы не слышать шума уличного
движения и прочих отвлекающих звуков. Затем он плотно прижал серебряный
треугольник, как раковину к левому уху.
Ничего. Никаких звуков. Даже гула океана, а на самом деле шума
собственного кровообращения не слышно. Ничего.
Какое же тогда чувство может постить скрытую в этой вещи тайну? От
слуха, очевидно, пользы нет. Мистер Тагоми закрыл глаза и принялся
ощупывать каждый миллиметр безделушки. Осязание дало тот же эффект: пальцы
не смогли ему поведать ни о чем. Запах. Он поднес серебро поближе к носу и
втянул запах.
Слабый металлический запах, но он нес в себе какое-то другое значение.
Вкус?
Открыв рот, он вложил туда треугольник, попробовал его на зуб, словно
это был пряник, но жевать не стал.
Никакого иного содержания, не присущего серебру - просто нечто
горькое, твердое и холодное.
Он вновь держал ее на ладони.
Значит, снова возврат к зрению, к этому наивысшему из чувств в
соответствии с греческой шкалой ценности. Он поворачивал серебряный
треугольник из стороны в сторону, стараясь увидеть его во всех возможных
ракурсах.
"Что же я вижу, - спросил он себя, - после всего этого упорного,
терпеливого изучения? В чем ключ к истине? Ну уступи, выдай свою
собственную тайну. Подобно морскому черту, вытащенному из глубины, которого
поймали и приказывают рассказать обо всем, что находится там, внизу,
глубоко в водяной бездне. Но черт ведь не притворяется, он безмолвно
погибает от удушья, становится камнем или глиной, мертвым веществом, вновь
возвращается в твердую субстанцию, обычную для неживого мира. Металл
извлечен из земли, - подумал он, глядя на серебро, - снизу, из мест,
спрятанных ниже всех других, из самых плотных слоев, из мира троллей и
пещер, сырого, всегда мрачного мира тьмы, в ее безысходном, наиболее
тоскливом виде, мира трупов, гниения, разложившихся останков, всего
умершего, слой за слоем откладывающегося под нами и постепенно
распадающегося на элементы, демонический мир неизменности, времени,
которого не было. И все же здесь, на солнце, серебряный треугольник
сверкает, отражает свет, огонь. Это вовсе не сырой или темный предмет,
вовсе не отяжелевший, потерявший живое, а пульсирующий им. Он принадлежит к
самой высшей сфере, сфере света, как и положено произведению искусства. Да,
это работа настоящего художника: взять кусок скалы из темной безмолвной
земли, а превратить его в сверкающий небесный свет, и тем самым вернуть
жизнь мертвому. Труп превращается в тело, полное жизни; прошлое отступает
перед будущим. Так кто же ты: темный мертвый мрак или ослепительно живой
свет?" Серебряная вещица на ладони плясала и ослепила глаза. Он прищурился,
наблюдая теперь только за игрой ладони.
Какому пространству принадлежит эта вещь?
Уходящему ввысь, к небесам. А какому времени?
Изменчивому миру света. Да, эта вещь извергает свой дух - свет. И тем
она приковала его внимание. Он не мог оторвать от него взора. Она как будто
приворожила его к себе своей загадочностью, своей сверкающей поверхностью,
и он уже был не в состоянии управиться с нею, не мог от нее избавиться по
своей воле.
"А теперь скажи мне что-нибудь, теперь, когда ты заполучила меня в
свои силки. Я хочу услышать твой голос, ослепи меня чистым белым светом,
таким, какой мы ожидаем увидеть только в загробной жизни. Но мне не
обязательно дожидаться смерти, распада моего мира, того времени, когда душа
будет искать иного прибежища. и все эти устрашающие или доброжелательные
божества - мы обойдемся без них так же, как и без тусклого дымного света, и
пройдем мимо совокупляющихся пар, мимо всего, кроме этого света. Я готов
без страха стать к нему лицом. Замечаешь, что я не отвожу глаз? Я ощущаю,
как горячие ветры кармы гонят меня, и тем не менее я остаюсь здесь. Мое
воспитание было правильным: я не должен морщиться от чистого белого света,
потому что если я это сделаю, я еще раз войду в круговорот рождения и
смерти, никогда не познаю свободы, никогда не получу отпущения. Покровы
бремени жизни, покровы "майя" вновь ниспадут на меня, если я...
Свет исчез.
В его руках был всего лишь тусклый серебряный треугольник. Тень
заслонила солнце.
Мистер Тагоми поднял голову.
Высокий полисмен в голубом мундире стоял, улыбаясь, рядом с его
скамьей.
- Что? - ошеломленно спросил мистер Тагоми.
- Я просто наблюдал за вами, как вы орудуете с этой головоломкой.
Полисмен двинулся по дорожке.
- Головоломка? - эхом отозвался мистер Тагоми. - Это не головоломка.
- Разве это не одна из тех небольших проволочных головоломок, где
нужно разнять составные части? У моего сына их целая куча. Некоторые из них
очень трудные.
Полисмен пошел прочь.
"Все испорчено, - подумал мистер Тагоми. - Мой шанс погрузиться в
нирвану исчез, уничтожен этим белым варваром, неандертальцем - янки. Этот
недочеловек предположил, что я ломаю голову над детской пустой забавой".
Поднявшись со скамьи, он сделал несколько неуверенных шагов. "Нужно
успокоиться. Ужасная, свойственная низшим классам шовинистическая
расистская брань, совершенно меня недостойная".
В груди яростно столкнулись необъяснимые, не имеющие никакого
оправдания страсти.
Он пошел через парк. "Нужно двигаться, - сказал он себе. - Очищение в
движении".
Он вышел из парка. Тротуар Керни-стрит. Тяжелый гул уличного движения.
Мистер Тагоми остановился около бордюра.
Педикэбов не было видно. Он пошел пешком по тротуару и слился с
толпой. Никогда не найдешь педикэба, когда он особенно нужен.
Боже, что это? Он остановился, вытаращив глаза на чудовище,
безобразное сооружение вдали. Как будто продолжение кошмарной американской
горки, закрывающее все поле зрения. Огромное сооружение из металла и
бетона, будто повисшее в воздухе.
Мистер Тагоми обратился к прохожему, худому мужчине в мятом костюме.
- Что это? - спросил он.
Он указал на загадочное сооружение.
Мужчина ухмыльнулся.
- Жуткое зрелище, не правда ли? Это путепровод в порту. Очень многие
считают, что он испортил весь вид.
- Раньше я никогда не замечал его, - отозвался мистер Тагоми.
- Значит вам везло, - сказал мужчина.
Он пошел прочь.
"Безумный сон, - подумал мистер Тагоми. - Нужно проснуться. Куда
сегодня запропастились педикэбы?" Он пошел быстрее. Все вокруг было каким-
то тусклым, наполненным сизым дымом, вид имело мертвенный. Пахло чем-то
горелым. Угрюмые серые здания, тротуар, какой-то особенно бешеный темп
движения по тротуару. И до сих пор ни одного педикэба!
- Кэб! - крикнул он, все прибавляя шагу.
Безнадежно. Только автомобили и автобусы. Автомобили, похожие на
жестокие огромные орудия разрушения, невиданных доселе форм. Он старался не
глядеть на них и смотрел только перед собой. Это какое-то искажение зрения
особо зловредного свойства, расстройство, вызвавшее нарушение чувства
пространства. Горизонт впереди изгибался.
Будто какой-то жуткий астигматизм неожиданно поразил его.
Нужна передышка. Впереди грязная забегаловка, внутри одни белые, все
поглощены ужином. Мистер Тагоми толкнул деревянную вращающуюся дверь. Запах
кофе, нелепый музыкальный ящик в углу, оглушительно ревущий.
Он поморщился и стал проталкиваться к стойке. Все места были заняты
белыми.
Мистер Тагоми громко вскрикнул, давая понять о своем намерении.
Несколько белых оглянулись. Однако никто не покинул своего места, никто не
уступил ему стула. Они просто продолжали свой ужин.
- Я настаиваю, - громко сказал мистер Тагоми первому же белому.
Он прямо-таки крикнул ему в ухо.
Мужчина отодвинул чашку и сказал:
- Полегче, япошка.
Мистер Тагоми посмотрел на остальных белых. Все они следили за ним
враждебными глазами, и никто из них не шевельнулся.
"Загробное существование, - подумал мистер Тагоми. - Горячие ветры
занесли меня неизвестно куда. Что это за видение, чего? Выдержат ли мои
чувства все это? Да, "книга мертвых" подготовила нас к этому: после смерти
перед нами промелькнут многие, и все они будут казаться враждебными нам.
Каждый будет противостоять этому в одиночку. Ужасный путь - и всегда через
страдания, перерождение, будучи готовым воспринять какую-нибудь заблудшую,
павшую душу. Страшная иллюзия".
Он отпрянул от стойки и выбежал из закусочной. Дверь пропищала за
спиной, следующая ее створка подтолкнула его на тротуар. "Где я? Вне своего
мира, своего пространства и времени. Серебряный треугольник сбил меня с
толку. Я сорвался со своих швартовых, и меня ничто не удержит: вот конец
всех мои попыток, урок мне навсегда. Зачем идти вразрез своему
мироощущению? Для того, чтобы полностью заблудиться, потеряв все свои
указательные столбы и остальные знаки, которыми можно было бы
руководствоваться? Нужно прекратить это ужасное брожение среди теней, снова
сосредоточиться и вернуться в свой мир".
Он ощупал карманы, но серебряного треугольника не обнаружил. Он исчез,
остался на скамейке в парке вместе с портфелем. Катастрофа.
Согнувшись, он побежал по тротуару назад в парк. Дремавшие бездельники
удивленно глядели ему в вслед, когда он бежал по дорожкам.
Вот та скамья, и портфель стоит возле нее.
Серебряного треугольника не было видно. Он стал искать вокруг. Да, вот
он, упал в траву и лежит почти незаметно там, куда он его в ярости
зашвырнул.
Он снова сел, стараясь восстановить дыхание - слишком уж он запыхался.
"Еще раз внимание к треугольнику, - сказал он себе немного
отдышавшись. - Внимательно гляди на него, даже насильно, и считай, ну, хотя
бы до десяти, но медленно и громко. Что за идиотские сны наяву!
Соперничество наиболее пагубных аспектов, присущих юности, но совсем
нечистая непорочная невинность истинного детства. И не причем здесь мистер
