зверском избиении соперника или же самого предмета своего "высокого
чувства".
Все люди раньше или позже испытывают чувство любви, являющееся
психологической надстройкой над либидоносным биологическим базисом личности.
Но это - по большей части романтическое, нежное - чувство в корне отличается
от граничащих с умопомешательством ощущений половозрелых суперанималов и
суггесторов, обуреваемых "любовью". Кстати, одна из "вечных тем" искусства,
поэзии и литературы эксплуатирует именно этот феномен: "любовь (доводящая
кого-то) до гроба". Нехищный же аналог любви - это дружба, покровительство,
жалость (в народе не случайно бытует именно этот эквивалент понятия
"любовь", и это отнюдь не синоним), соответствующие уровню агрессивности,
достаточной для самообороны и защиты близких, и именно такой ее
направленности.
И во-вторых, здесь же рядом прослеживается неразрывная связь, если не
тождественность, таких чувств, как нежность и ненависть, имеющих, как это
становится ясным, общие психологические корни: "от любви до ненависти один
шаг" (понятно, что в полной мере все это может относиться только к хищным
гоминидам, но оказывается, что то же самое присуще и нехищным женщинам).
Отсюда следует чисто математический вывод (соответствующий решению школьной
пропорции а:b = с:х) о том, что пресловутое "добро" - то самое, которое "с
кулаками", - в своем "техническом", психосоматическом оформлении есть точно
такая же агрессивность, как и в случаях откровенно выраженного, не
маскируемого "зла". Например, дважды знаменитый лейтенант П. Шмидт в детстве
был подвержен беспричинным спорадическим припадкам: приступам необыкновенно
сильной нежности к окружающим, тем не менее он легко смог найти себя на
поприще смертельной борьбы.
В неменьшей степени примечателен также и его столь же знаменитый "почтовый
роман": возникновение у него необычайно сильного и внезапного чувства
"любви" к случайной попутчице в поезде. Есть все основания полагать, что
менее щепетильные субъекты с хищным поведением испытывают аналогичные по
своей силе чувства при совершении ими изнасилований, и, следовательно,
необходимо признать изнасилование нормативным сексуальным поведением для
хищных видов, "венчающимся" своими крайними формами сексуально выраженной
агрессивности: калечащим садизмом и предельной некрофилией, т.е.
совмещающейся с летальной подготовкой "объекта любви".
Таким образом, не только явное и откровенное насилие, но и всякая, какая бы
то ни было направленность устремлений на личность и есть ЗЛО в его истинном
представлении. Отсутствие же подобных устремлений и есть подлинная
ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ, существующая пока что лишь в идеале. Это - отсутствие как
"зла", так и "добра", в том числе и их такой симбиозной разновидности, как
"ненависть против ненависти" - этакого отражения насилия в хищном зеркале и
тем самым удваивающегося.
Именно здесь находятся корни буддизма, но само это вьющееся растение
большинством своих красивейших ветвей все же стелется в хищную сторону
этически неоправданного невмешательства, совпадающего по внешним признакам с
холодным безразличием американских толп зевак к пострадавшему, а также - с
японской сверхщепетильностью, мешающей оказать помощь постороннему человеку.
И здесь же рядом проставлена отправная - она же и конечная - точка
бумерангового пути кантовского категорического императива, проделавшего свой
эффектный, шелестящий тысячами страниц упоминаний о себе, но в итоге пока
бесполезный полет в сторону звездного неба.
Злоба, гнев, свирепость, точно так же как и неуемное желание навязать
кому-нибудь свое "архидоброе" отношение, а не то и сделать его силой
"счастливым" - все это является насилием над личностью, а это уже уход от
сапиентации, утрата духовности: феномены пока еще не превзойденного и не
преодоленного зверского состояния человечества, ведущего и поныне к гибели
людей в многообразных и многочисленных конфликтах.
Справедливо и обратное: когда ставится задача культивирования в людях
агрессивности, то в первую очередь возникает необходимость снять с них слой
человечности. Так, для воспитания воинственности в армии применяется муштра:
примитивное, но эффективное отупляющее средство, значительно снижающее
рассудочные возможности мозга - до степени, достаточной для успешного
прохождения воинской службы в беспрекословных легионах.
Нужно отметить, что процесс снижения кровожадности человечества шел
одновременно со становлением более снисходительного отношения к понятию
"любовь", что объясняется именно взаимообусловленностью чувств нежности и
ненависти. Существует даже официальная фиксация этого примечательного
обстоятельства: так, в Британской Энциклопедии 1935 года издания слову
"атом" уделены три страницы и одиннадцать - слову "любовь", в 1965 же году
статье "атом" отведены тринадцать страниц и лишь одна - "любви".
Становится также совершенно понятным и тот факт, что нередко бывшие
преступники в какой-то момент своей уголовной "карьеры" становятся наиболее
рьяными и ценными сотрудниками официальных репрессивных органов. (Именно так
- полностью из бывших уголовников - была создана самая первая криминальная
полиция во Франции.) И такой переход для них абсолютно безболезнен и
безнадрывен, он подобен переходу (или перепродаже) талантливого спортсмена
из одного спортивного клуба в другой той же самой спортивной ассоциации.
Другими словами, такая смена деятельности у хищных видов по своим
характеристикам внешних проявлений подобна "триггерному переключению" или
явлению "гистерезиса" в физике, т.е. допускаются два равноправных состояния,
в данном случае - две этические ориентации: "добро" и "зло". На обоих путях
открыты каналы для проявления агрессивности, они сходятся в своем "низовье",
где их "полноводность" - степень агрессивности - уже такова, что попросту
неуместно было бы говорить о том, во имя чего - "добра" или "зла" - это
делается. Здесь агрессивность сливается в "доброзло": мстя поверженному
тирану, остервенело рубать его в фарш; счастливо улыбаясь, пытать
разоблаченного палача концентрированной серной кислотой. В "среднем же
течении" обоих потоков расположились голливудские павильоны благодатной для
вестернов тематики: якобы хороший человек, мститель Билл, с трудом настигает
и, перед тем как его добить, эффектно мучает (физически или морально)
откровенного гада Фрэнка.
И собственно, лишь видовая идентичность дает возможность сотрудникам органов
правопорядка внедряться в банды преступников и, наоборот, преступникам - в
органы. На этом держится и деятельность "бойцов невидимого фронта":
шпионо-разведчиков. Как правило, вся эта сексотская публика - суггесторы;
для них служение "двум (и более) господам" является наиболее полнокровной
жизненной самореализацией. А если бы не было этой идентичности, то следовали
бы моментальные разоблачения, и все такие "шпионские игры" потеряли бы
всякий смысл и прекратились.
НЕОАНТРОП: ЧЕЛОВЕК, ДУХОВНО ЭВОЛЮЦИОНИРУЮЩИЙ
Четвертая часть брошенных семян пускает крепкие корни, но благим результатом
может считаться лишь произрастание из них 'пшеницы', или 'сынов Царства'.
(Ч.И. Скоуфилд)
Учась у самого себя, кого назову я учителем? (Будда Гаутама) Неоантропы -
это люди в истинном, насколько это возможно, смысле этого слова, и с учетом,
конечно же, конкретных жизненных условий и выбранного личностью пути. Это
уже достаточно многочисленный человеческий вид, в настоящее время численно
превосходящий суммарное количество суперанималов и суггесторов. Такой вывод
хотя и носит опосредованный характер, но он все же претендует на точность. В
пользу этого говорит очень многое: и интеллектуальная насыщенность
литературы гуманной ориентации, и массовость общественных
природоохранительных движений, что есть следствие многочисленности носителей
нового сознания. Но главное, фундаментальное обстоятельство,
свидетельствующее о правильности нашего "количественного вывода", - это
демографический взрыв, произведенный, главным образом, диффузным видом,
определенной частью которого и являются неоантропы.
Неоантроп - человек, духовно эволюционирующий - непосредственно смыкается с
диффузным видом, представляя собой его дальнейшее развитие: продвижение по
пути разумного поведения. Основным видовым отличием неоантропа является его
способность - генетически закрепленная предрасположенность - к
самокритичному мышлению (а в идеале - и к поведению), которое является не
только совершенно самостоятельной формой мышления, но и кроме того -
необходимым условием ЧЕЛОВЕЧНОСТИ, как таковой, прихода к ней без внешнего
научения, и даже, наперекор хищному воздействию. Это и есть духовная
эволюция личности. Либо выход к людям раньше или позже, в неблагоприятных
условиях, либо предельно возможный путь в условиях благоприятствующих. В
очень редких случаях проходятся оба таких "участка" пути. Но, к сожалению, в
настоящее время очень многие сообщества Земного шара все еще не дают
возможности свободно подниматься неоантропам и "успешно глушат большую часть
всходов".
Эта способность к самокритичному мышлению является некоей производной от
морфологии коры лобных долей головного мозга, и присуща она еще только лишь
диффузному виду, и все его различие с неоантропами можно свести к лености
использования лобных долей префронтального отдела головного мозга:
диффузному человеку для этого требуются дополнительные усилия, в подавляющем
числе случаев - не прикладываемые. И таким образом, диффузные люди в своей
массе духовно гибнут: либо так и не вырываются из неблагоприятных (часто -
жутких) условий, либо облениваются и "не идут вперед" в благоприятствующей
жизненной обстановке.
Именно с учетом этого обстоятельства и создают свои структуры все
нравственные Школы: по системе ученики - учитель (проповедник, пастырь,
гуру), и с использованием заинтересовывающей обрядово-церемониальной
атрибутики - достаточно близкого аналога детских игрушек обучающего,
отвлекающего, а не то и развлекающего (как у кришнаитов и баптистов) типа.
(Понятно, что здесь никак не имеются в виду многочисленные
проповедникипроходимцы и всяческого рода безумные псевдо-пророки.) Самому же
диффузному человеку очень редко удается самостоятельно найти "путь наверх",
и если подобное все-таки случается, то роль гуру при этом берут на себя
счастливо (а чаще - трагически) сложившиеся обстоятельства, в частности,
богатый жизненный опыт: таков путь старейшин, аксакалов. Но настоящие,
подлинно народные, мудрецы - это все же неоантропы, именно они создают то,
что называется "кладезем народной мудрости": этический фольклор.
Первое, что дает использование этой неоантропической мыслительной специфики
- это способность к мышлению как бы второго порядка. В своем простейшем
случае, мышление второго порядка, его редуцированная форма - это философское
рефлексивное мышление. Распространение познавательного интереса на само
познание, "мысли о мыслях", поиски смысла жизни и иллюзорные, пока еще
тупиковые, попытки осмысления Универсума. Соотношение объекта и субъекта
познания в таких случаях становится не просто сложным или каверзным, но уже
- парадоксальным и металогичным, что порождает бесчисленные точки зрения на
один и тот же предмет и создает грустнозабавную противоречивость
гуманитарных - философских, психологических, социологических и т.п. - систем
