лучше прежних.
Этот путь меня не манил прежде всего потому, что никак не мог набраться
смелости заявить, что мои переводы (если бы я их сделал) будут лучше и
точнее, чем те, которые были выполнены блестящими и ученейшими филологами.
Наоборот, историк, имея собственную точку зрения, всегда будет подгонять
перевод под подтверждение ее. И совершенно безразлично, сознательно ли он
выбирает удобные для него варианты или искренне верит, что так оно и есть.
Даже стремление к повышению степени буквальности нецелесообразно, потому
что буквальный перевод далеко не всегда самый точный, так как тут
опускаются смысловые и интонационные нюансы, значащие в литературном
произведении куда больше, чем формы глаголов или синтаксические обороты.
Но самым главным пороком этого метода является те, что исследование
предмета подменяется изучением текстов, упоминающих о нем. Ведь нас
интересует сама несторианская проблема, а не то, что о ней рассказывали
современники.
Факты, отслоенные от источника критикой, редко позволяют уяснить ход
событий, потому что всегда многие важные события в источниках бывают
опущены, а незначительные выпячены. Примером может служить Ветхий завет
Библии. Читая только его, невозможно усомниться в том, что вся история
Ближнего Востока в первом тысячелетии до нашей эры вращалась вокруг Израиля
и Иудеи. На самом же деле, как мы теперь хорошо знаем, Израиль и Иудея были
захолустьями ближневосточного мира, исторические судьбы которого в эпоху
определялись совсем другими народами и государствами.
Точно так же из "Песни о Роланде" вытекает, что главным событием первого
похода Карла Великого в Испанию в 778 г. были геройская смерть Роланда в
неравном бою с маврами. Но, как известно, такого боя вообще не было и
Роланд на самом деле был убит в Ронсевальском ущелье басками, а не маврами.
Однако такое явное искажение событий не мешает "Песне о Роланде" оставаться
первоклассным историческим источником, как не мешает оно оставаться таковым
же и "Слову о полку Игореве", хотя описанный в нем поход князя Игоря на
половцев в 1185 г. проходил совсем не так, как изложено в "эпосе" [є7]
[*10].
Поэтому необходим анализ, который целесообразно проводить путем
синхронистического подбора фактов, благодаря чему легко обнаружить
преувеличения и недомолвки источников, а также "белые пятна" в общей
картине. Заполнение последних возможно только путем интерполяций,
восполняющих на основе причинно-следственных связей первоначальную канву
событий, полученную из источников [є8]. Степень точности при интерполяциях,
естественно, снижается, но допуск невелик и общая закономерность не
нарушается, зато в противном случае она теряется вообще. Следующая операция
- синтез: сравнение полученной исторической канвы с аналогичными рядами
фактов, установленных таким же образом в смежных науках. Синтез -
констатация схождении и расхождений и объяснение того и другого, что и
является целью исследования.
Итак. методическая цепь четырехчленна: 1) как (написано)? 2) что (было на
самом деле)? и что к чему? - завершенный продукт производства.
Спешу договорить, дабы предупредить возможную - нет, неизбежную - критику,
основанную на неполном понимании моего подхода. Я не против повторения
переводов старинных текстов, даже больше - я за него, но считаю
непозволительной роскошью не отдавать себе отчета в том, что именно может
принести такая, очень большая и сложная работа. В разных случаях разное.
Для изящной словесности повторные и параллельные переводы крайне
желательны. Каждый переводчик передает подмеченные им нюансы эстетические,
стилистические и смысловые. Тут не может возникнуть дублирования, потому
что художественный перевод всегда отличается от подлинника и от
аналогичного перевода, особенно сделанного на несколько поколений раньше.
Тут и язык - как система ассоциаций и рефлексов - имеет значение, а мы
знаем, что наши деды говорили, пусть чуть-чуть, но иначе, чем мы.
Другое дело деловой перевод. Там, где дело не касается терминологии,
стилистика не меняет ни смысла, ни значения. В каких бы выражениях ни было
сказано о поражении, допустим, русских на реке Калке - факт не изменится и
убитые князья не воскреснут. Для нашего анализа достаточно такого перевода
и даже следует ограничиться именно им, чтобы иметь возможность взвесить все
pro et contra беспристрастно.
Что же касается терминов (названий чинов, родов войск, топонимов, этнонимов
и т.п.), то в раскрытии их филолог ничем не сможет помочь историку, если
тот не разберется сам, опираясь не на этимологию отдельных слов, а на
комплекс событий, в описаниях которых эти трудные слова встречаются в
разных сочетаниях. Вот поэтому мы и будем рассматривать проблему "попа
Иоанна" не как проблему текстов, а как проблему исторической
действительности XII в., для которой вопрос о восточном христианстве, как
это ни странно, является ключевым вопросом.
ПОИСКИ ПУТЕЙ ИССЛЕДОВАНИЯ
Вопрос о том, как писать "историю", не решен, да и никогда не будет решен.
Больше того, в решении его нет необходимости, потому что рецепты здесь идут
скорее во вред делу, чем ему на пользу. Совершенно невозможно представить,
чтобы два исследователя-современника, занимающиеся одним периодом, даже при
полном согласии в трактовке событий и оценке явлений, изложили предмет
одинаково, так как каждый из них уделит большее внимание сюжетам,
соответствующим его научным интересам. Именно это разнообразие способствует
объективному познанию исторического процесса, который предстает перед
читателем в разных аспектах и, значит, наиболее полно.
Жанр, стиль и язык исторического повествования определяются тем, к кому
обращается автор: к группе ученых-специалистов или к широкому читателю,
интересующемуся темой исследования. В первом случае обязателен крайне
обстоятельный анализ сложных проблем, решение которых предлагается автором;
сокращенное до минимума изложение хода событий, потому что специалистам оно
известно; и сухой, деловой язык, ибо центр тяжести перенесен на
доказательство и историю вопроса. По существу, такая книга не что иное, как
большая статья.
Во втором случае автор уделяет больше внимания историческому синтезу,
опираясь на результаты аналитических работ через отсылочные сноски.
Повторять аргументацию цитируемых статей нецелесообразно, так как это лишит
читателя возможности следить за ходом мысли автора. Изложение развития
событий приобретает решающее значение, потому что в нем, как в фокусе
телескопа, сосредоточивается осмысление эпохи в целом. Язык допустим
образный, подчас эмоциональный.
Наконец, возможен и третий подход - справочный. Далеко не все разделы
истории одинаково хорошо известны читателям, в том числе самим историкам.
Историческая наука в XX в. так расползлась вширь и вглубь, что историк,
скажем, итальянского Возрождения оказывается по отношению к истории Индии
или Китая просто квалифицированным читателем. Это особенно болезненно
отражается при постановке сюжетов, подобных нашему. По кочевниковедению
есть огромная специальная литература на многих языках, но нет общих,
облегченных сводок, из которых можно без труда извлекать нужные сведения. А
ведь это самое главное - легкость получения положительных знаний,
позволяющая сосредоточить сэкономленные силы на обдумывание предмета.
Еще за тысячу лет до нас проблема избыточной информации занимала лучшие умы
историков, в ряде случаев непревзойденных. Константин Багрянородный [*11],
столкнувшись с этой трудностью, писал: "Материал истории дорос до пределов
необъятных и неодолимых; поэтому цель работы - соединить выдержки из
писателей старых и новых". Этим он хотел сказать, что важным для него
является, во-первых, установление факта, причем безразлично, из какого
источника автор его почерпнул, и. во-вторых, обнаружение связей данного
факта с другими, т.е. нахождение его места в цепи событий. Именно это
считал он наукой - историей, а прочее, т.е. историографию, рассматривал как
подсобное и не всегда нужное занятие.
Но прежде чем излагать историю страны или народа, надо увидеть ее самому, а
смотреть тоже можно по-разному: с птичьего полета, с вершины холма, из
мышиной норы. В каждом случае мы что-то заметим, а что-то упустим, но
совместить все три уровня рассмотрения невозможно. Следовательно,
приходится выбирать тот, который нам нужен в данный момент.
Итак, при историческом анализе лучше всего применять все три метода, так
как ни один из них не заслуживает предпочтения, а просто отвечает на разные
вопросы. Предлагаемый здесь подход не что иное, как анализ, т.е.
"расчленение", необходимое для того, чтобы распутать неясные места в
истории и потом перейти к синтезу, когда учитываются результаты разных
методик исследования. Только таким путем можно вырваться из прокрустова
ложа заданной схемы, не впадая в мелочеведение, при котором теряется сам
предмет исследования - ритмы Всемирной истории.
А ТЕПЕРЬ О СИНТЕЗЕ
Звездное небо наблюдают в телескоп; женский профиль - простым глазом;
насекомое - в лупу; каплю воды - в микроскоп. А как мы наблюдаем историю?
Горько сказать, но большая часть бесплодных споров происходила оттого, что
исторические процессы хотели видеть одним глазом с уменьшением, допустим, в
1000 раз, а другим - с увеличением примерно в 850 раз, простодушно полагая,
что таким образом будет достигнуто какое-то среднее искомое приближение. Не
отсюда ли многовековой спор между методиками, школами, подходами и т.д.?
Представим себе, что в нашем распоряжении есть историоскоп, прибор с
масштабной шкалой, содержащей градацию степени приближения. Попробуем
поставить окуляр на приближение - No 1 (самое общее).
Мы увидим огромную спираль - путь исторического развития. Нижний ее конец
теряется в густых лесах, окаймлявших языки наплывавшего ледника, в пещерах,
где высокие смуглые люди делили тушу мамонта, разрезая мясо кремневыми
ножами. Ниже витки спирали расплываются и просматриваются только отдельные
ее отрезки со смутными абрисами гоминидов: неандертальца, синантропа и
других порождений природы. Верхний конец уходит в будущее, которое
представляется нам как полное торжество человека над природой, но описывать
его я не берусь, предоставляя это занятие авторам научно-фантастических
романов. Наша письменная история - всего один виток этой гигантской
спирали.
В первом приближении мы наблюдаем три нити закономерности общечеловеческого
развития: демографический взрыв, технический прогресс и смену
социально-экономических формаций. Рост населения за последнюю тысячу лет
идет по восходящей кривой. У рубежа нашей эры население Земли насчитывало
от 250 до 350 млн. человек; в 1650 г. - около 545 млн.; в 1800 г. -
приблизительно 906 млн.; в 1900 г. - 1,6 млрд.; в 1950 г. - 2,517 млрд. и к
2000 г. должно достигнуть 6 млрд. человек. При этом замечено, что прирост
населения особенно велик не в странах изобилия плодов земных, а там, где
ощущается их недостаток [є9]. Очевидно, здесь не функция роста цивилизации,
а имманентный закон, присущий человечеству как виду.
Технический прогресс на таких отрезках времени несомненен. Он перерастает
рамки социальных отношений и становится фактором антропогенного
преобразования ландшафтов земной поверхности. Исчезли и исчезают целые виды
животных, распространяются виды культурных растений, например пшеница,
картофель, кофе, вытесняя естественные геобиоценозы. Загрязняются
промышленными отходами пресные воды, и даже начинает изменяться состав
атмосферы. Прогресс - как огонь: он и греет и сжигает. Социальное развитие
описано достаточно подробно, и нет надобности повторяться. Изучение этих
ритмов - достояние всемирно-исторической методики. Культурно-историческая
школа по отношению к этим закономерностям бессильна. Она просто их не
замечает, так как ее диапазон узок.
Сдвинем наш окуляр на приближение No 2. Сразу пропадет спираль и останется
только один ее виток длиной около 5 тыс. лет, который будет восприниматься
