Теофиль Готье.
Капитан Фракасс
I. ОБИТЕЛЬ ГОРЕСТИ
На склоне одного из безлесных холмов, горбами вздымающих
ланды между Даксом и Мон-де-Марсаном, расположена была в
Царствование Людовика XIII дворянская усадьба - из тех, что так
часто встречаются в Гаскони и среди крестьян высокопарно
именуются замками.
Две круглые башни, увенчанные остроконечными крышами, с
обоих концов замыкали здание, а два глубоких желоба на его
фасаде говорили о том, что первоначально здесь был подъемный
мост, ныне ставший бесполезным, ибо время упразднило ров; тем
не менее сторожевые вышки на башнях и флюгера в виде ласточкина
хвоста придавали строению чуть что не феодальный вид. Ковер из
плюща наполовину окутывал одну из башен и темной зеленью своей
оттенял камень, успевший к этому времени посереть от старости.
Издалека увидев замок, поднимавший в небо над зарослями
дрока и вереска свои островерхие кровли, путник счел бы его
вполне пристойным жилищем для дворянина средней руки, но,
приблизясь, изменил бы мнение. Мох и сорные травы завладели
аллеей, ведущей от большой дороги к дому, оставив лишь узкую
серую полоску, подобную потускневшему галуну на потертом плаще.
Две колеи, наполненные дождевой водой и населенные лягушками,
свидетельствовали о том, что некогда здесь проезжали экипажи.
Однако невозмутимость лягушачьего племени показывала, что оно
издавна, не зная помех, обосновалось тут. На тропинке,
проложенной среди густой травы и размытой недавними ливнями, не
виднелось следа человеческих ног, и ничья рука, очевидно, давно
уже не раздвигала веток частого кустарника, унизанных
блестящими капельками.
Почерневшие, изъеденные широкими желтыми подтеками
черепицы расползлись в разные стороны, а стропила местами
совсем прогнили; заржавленные флюгера перестали вращаться все
показывали разное направление ветра; слуховые окошки были
закрыты покоробленными и растрескавшимися ставнями, амбразуры
башен засорены щебнем; из двенадцати фасадных окон восемь были
заколочены досками, а вспученные стекла остальных дребезжали в
своих свинцовых переплетах при малейшем натиске ветра. В
промежутках между окнами штукатурка облупилась и сыпалась, как
чешуйки с пораженной болезнью кожи, обнажив разошедшиеся
кирпичи, которые крошились под вредоносным воздействием луны;
входная дверь была обрамлена каменным наличником с правильными
выпуклостями - следами былого орнамента, выветрившегося от
времени и непогоды, а венчал ее полустертый герб, который не
под силу было бы разобрать опытнейшему знатоку геральдики;
завитки над шлемом изгибались самым причудливым образом, то и
дело обрываясь. Дверные створки еще сохранили поверху
красноватый колер, словно краснели за свой неприглядный вид;
гвозди с остроконечными шляпками, набитые в строгой симметрии,
нарушенной временем, скрепляли их разошедшиеся доски.
Открывалась лишь одна створка, что было вполне достаточно для
приема явно немногочисленных посетителей, а у дверного косяка
догнивало полуразломанное колесо - жалкий остаток кареты,
окончившей свой век в прошлое царствование. Верхушки труб и
углы карнизов были облеплены ласточкиными гнездами, и если бы
над одной из этих труб не завивалась штопором тонкая струйка
дыма, точь-в-точь как над домиками, какие школьники рисуют на
полях своих тетрадей, всякий счел бы жилище необитаемым; и,
верно, очень скудную трапезу изготовляли на этом очаге, - из
солдатской трубки дым валил бы куда гуще. Этот дымок был
единственным признаком жизни в замке, как одно лишь легкое
облачко пара из уст умирающего свидетельствует о том, что он
еще жив.
Не без ропота и явного неудовольствия повертываясь на
ржавых и визгливых петлях, дверь давала доступ в самую старую
часть замка - портал со стрельчатым сводом, разделенным
четырьмя нервюрами голубоватого гранита и ключевым камнем в
точке их пересечения, где повторялся сохранившийся лучше, чем
на входных дверях, герб с тремя золотыми аистами на лазоревом
поле или чем-то в этом духе, - полумрак, царивший под сводом,
мешал точно разглядеть их. В стену портала были вделаны кованые
гасильники, закопченные пламенем факелов, а также железные
кольца, к которым некогда привязывались лошади гостей, что,
судя по слою пыли на кольцах, случалось теперь крайне редко.
Из портала одна дверь вела в покои нижнего этажа, другая -
в помещение, возможно, бывшее когда-то оружейной залой, и далее
во двор - унылый, пустой и холодный, обнесенный высокими
стенами, на которых зимние дожди оставили длинные черные
полосы. По углам двора, среди щебня, упавшего с карнизов,
пробивалась крапива, овсюг, цикута, и трава зеленой рамкой
окаймляла плиты.
В глубине, за каменной балюстрадой, которую украшали
увенчанные шпилями шары, террасой спускался сад. Поломанные
ступени шатались под ногами в тех местах, где не были скреплены
волокнами мха и вьющихся растений; подпоры террасы обросли
трилистником, желтыми левкоями и дикими артишоками.
Самый сад мало-помалу вновь превратился в первобытную
чащу. Кроме одной грядки, где виднелись кочны капусты с
ярко-зелеными в прожилках листьями и красовались звезды
подсолнечников с черными сердцевинками, свидетельствуя о
некотором уходе, надо всем остальным заброшенным пространством
брала верх природа и, казалось, с особым удовольствием стирала
следы человеческого труда.
Давно не подстригавшиеся деревья во все стороны
раскидывали буйные ветви. Буксовые бордюры вдоль аллей и
газонов, давно не ведая ножниц, превратились в заросли высокого
кустарника. Случайно занесенные ветром семена, по обычаю сорных
трав, дали мощные всходы, вытеснив садовые цветы и редкие
растения. Покрытые колючками ветки терновника переплетались
посреди дорожек, вцепляясь в проходящего и не пуская его
дальше, чтобы он не мог проникнуть в этот заповедник скорби и
запустения. Тишина не любит быть застигнутой врасплох и сеет
вокруг себя всяческие преграды.
Но кто не побоялся бы, что его будут царапать колючки
кустов и бить по лицу ветви деревьев, и дошел до конца
заглохшей старинной аллеи, заросшей не хуже лесной тропы, тот
очутился бы перед нишей, выложенной ракушками наподобие
естественного грота. К посеянным первоначально между камнями
растениям - ирисам, шпажникам, черному плющу - прибавились
другие - спорыш, стоног, дикий виноград, - они свисали пасмами,
наполовину закрывая мраморную статую, изображавшую
мифологическую богиню, не то Флору, не то Помону, которая в
свое время была, надо полагать, весьма изящна и делала честь
своему создателю, ныне же, став курносой, уподобилась смерти.
Незадачливая богиня держала корзинку, но не с цветами, а с
плесневелыми, на вид ядовитыми грибами; казалось, и сама она
отравлена, - ее тело, некогда столь белое, пестрело пятнами
бурого мха. У ее ног в каменной раковине под зеленой ряской
загнивала темная лужица - остаток дождей, ибо из львиной пасти,
которую можно было разглядеть с грехом пополам, давно уже не
извергалась вода, не поступавшая из засоренных или уничтоженных
временем труб.
Этот, по тогдашнему наименованию, сельский приют, как ни
был он разрушен, свидетельствовал о бывшем благосостоянии и о
тяге к искусству прежних владельцев замка. Если бы статую
богини отчистить и подправить как следует, в ней обнаружился бы
стиль флорентийского Ренессанса в духе тех итальянских
скульпторов, которые приехали во Францию вслед за художником
Россо или за Приматиччо в эпоху, по-видимому, совпадающую с
процветанием захиревшего ныне рода.
Грот примыкал к замшелой и просыревшей стене, за которой
переплетались еще обрывка трельяжа, должно быть, когда-то густо
увитого ползучими растениями и скрывавшего каменную кладку. Еле
заметная теперь за раскидистыми ветвями непомерно разросшихся
деревьев, старая стена замыкала сад с этой стороны. Дальше до
самого края низкого и сумрачного горизонта тянулись ланды с
курчавыми кустиками вереска.
Когда вы поворачивали вспять, перед глазами вставал
дворовый фасад замка, еще более жалкий и обветшалый, чем
описанный ранее, так как последние владельцы употребляли свои
скудные средства на то, чтобы хоть мало-мальски поддержать
внешнее благообразие.
На конюшне, достаточно просторной для двадцати лошадей,
стояла одна тощая кляча с выпирающими под кожей мослаками;
обнажив длинные желтые зубы, она выбирала в пустой кормушке
считанные соломинки и время от времени бросала на дверь косые
взгляды из глазниц, в которых монфоконские крысы не выискали бы
ни крупицы сала. На пороге псарни единственный пес, чье дряблое
тело болталось в непомерно широкой шкуре, дремал, уткнувшись
носом в лапы, служившие ему отнюдь не пуховой подушкой;
казалось, он настолько привык к безлюдью, что не настораживался
от шума, как это свойственно собакам даже во сне.
В верхние этажи замка вела огромная лестница с точеными
деревянными перилами и двумя площадками - по одной на каждом из
этажей. До второго лестница была каменной, а дальше кирпичной и
деревянной. По стенам вдоль нее, сквозь пятна плесени, видна
была декоративная живопись в серых тонах, изображавшая пышные
архитектурные рельефы со светотенью и перспективой. Здесь
смутно можно было различить также ряд Атлантов, поддерживавших
карниз на консолях, откуда ниспадал орнамент из виноградных
листьев и лоз в виде арки, за которой проглядывало выцветшее
небо, а на нем - неведомые острова, нанесенные подтеками от
дождей. Между Атлантами в нарисованных нишах красовались бюсты
римских императоров и других исторических личностей, вовсе это
было до того смутно, блекло, истерто, испорчено, что
представлялось не настоящей, а призрачной живописью, о которой
нужно рассказывать тенями слов взамен обычной человеческой
речи, слишком плотской для нее. Казалось, эхо этой пустынной
лестницы с удивлением отзывается на шум шагов.
Дверь, обитая линялой зеленой материей, висевшей клочьями
на гвоздях с облезлой позолотой, открывалась в залу, которая,
по-видимому, служила столовой в те легендарные времена, когда в
этом безлюдном доме еще вкушали пищу. Потолок был перерезан
пополам толстой балкой, от которой в обе стороны полосами
отходили фальшивые брусья, а промежутки когда-то были окрашены
в голубой цвет, ныне затянутый слоем пыли и паутины, добраться
же щеткой на такую высоту явно никто не пытался. Над старинным
камином оленья голова раскинула свои ветвистые рога, а по
стенам с закопченных полотен смотрели воины в кирасах, - шлем
был рядом, на столе, или в руках у пажа, - со жгуче-черными
живыми глазами на мертвых лицах, вельможи в мантиях с круглым
крахмальным воротником, на котором голова покоилась, как
покоятся отсеченные главы Иоанна Крестителя на серебряных
блюдах; почтенные матроны в старомодных нарядах пугали своей
мертвенной бледностью; из-за пожухлых красок они превратились в
ламий, вампиров и оборотней. Грубая мазня провинциальных
живописцев придавала этим портретам особенно жуткий и зловещий
вид. Некоторые были без рам, другие окаймлены потускневшим и
порыжевшим золотым багетом. В углу каждого портрета имелся
фамильный герб и был обозначен возраст оригинала; но,
независимо от эпохи, особой разницы между ними не замечалось;
на всех полотнах, потемневших от лака и покрытых слоем пыли,
свет был желтый, а тени черные, как уголь; два-три портрета от
плесени и цвели приобрели окраску разлагающихся трупов,
