поможет Остапчук".
33
Сын ушел к приятелю ставить сателлитарную антенну, жена с внуком
играла в домино, считая, что так легче обучить ребенка счету, привить ему
усидчивость и развить сообразительность. Левин заглянул в комнату к
невестке, она проверяла тетради.
- Женя, - окликнул он, - мне нужна полиэтиленовая обложка. Обычная.
Старая или новая, - не имеет значения.
- Эта годится? - сняла она обложку с ученической тетради.
- Вполне. Спасибо.
- Что это вы такое приобрели, что надо оборачивать?
- Редкую книгу.
- Вы начали покупать редкие книги?
- А что? Это приятное занятие.
- Не поздно ли? - вопрос был двусмысленный, и он не знал, какой смысл
держала в уме она.
- Может, я проживу еще лет десять. Не допускаешь? А потом книги
достанутся Сашеньке, - Левин все же решил уточнить вопрос невестки: что
имела в виду, произнеся: "Не поздно ли?"
Но ей, видимо, не хотелось затевать трудный для обоих разговор и
спросила:
- А что за книга?
- Это по моей части. Записки одного криминалиста, - взяв обложку, он
вышел, сел возле телевизора, включил торшер, аккуратно вставил в
целлофановые карманчики мягкий переплет книги, стараясь не погнуть углы и,
открыв последнюю страницу, пробежал взглядом содержание. С двести
семнадцатой страницы начиналась глава "Старорецкие убийства". Левин стал
читать.
"...Начало лета 1918 года было тревожным. По ночам на улицах
слышалась стрельба, какие-то крики, топот ног. По городу ползли
невероятные слухи, они множились в очередях, в толпах людей на базаре,
обрастая самыми жуткими и фантастическими подробностями: в одном уезде
живьем на кресте сожгли священника, в другом мириады крыс дожрали
последнее зерно в амбарах и ринулись за добычей по квартирам, в третьем
уезде местное ЧК отобрало у населения все дрова и весь уголь, даже из
пекарен. Я понимал, что все эти гиперболы и фантазии порождались
реальностью: власти закрыли церковь и выгнали батюшку, мельницы
бездействовали из-за отсутствия зерна, отчего и не было муки и,
естественно, хлеба, где-то кто-то взорвал мост, эшелон с дровами и углем,
не доехав до города, ночью был разграблен обывателями округи. Хватало
подобных новостей и по самому Старорецку: бандитизм, грабежи, убийства - в
хаосе и разрухе начал править бал преступный мир. Местные робеспьеры из ЧК
беспомощно носились по Старорецку и всей губернии, внося в это дело
революционный энтузиазм, а вернее, сумбур, полагая, что одним своим видом
и стрельбой можно все укротить. Уничтожая старое государство, большевики
не понимали, что один кирпич нужно сохранить, не разбивать, а уложить в
стену нового здания. Этот кирпич - опыт профессионалов, боровшихся с тем,
что вечно для любой системы - уголовная среда. С горечью я наблюдал, как
подожженное красными матросами, под их радостное улюлюканье пылало
полицейское управление, а ведь в том огне сгорела не просто мебель и
старая власть, но и собранная за долгие годы картотека сыскной службы:
имена, фамилии, клички, агентурные данные и прочая. И, может быть, больше
этих матросов пожару радовался уголовный мир...
Старорецкая электростанция работала с перебоями, видимо, не хватало
угля, благо у меня имелся запас свечей. В один из таких вечеров в коридоре
задергался звонок. Последнее время открывать ходил я, жена боялась. На мой
вопрос: "Кто?" мужчина за дверью сказал: "Викентий Сергеевич? Это из ЧК".
Отпирая замки я не без робости, размышлял: "Чего вдруг ЧК? Они так просто
не приходят. Кроме того, под видом ЧК в квартиру вломиться нынче может кто
угодно". Все же я впустил посетителя.
- Викентий Сергеевич, - сказал он, заметив мое состояние, - я
действительно из ЧК, но бояться вам нечего. Разрешите войти?
Я повел его в кабинет, электричество еще горело, можно было
разглядеть визитера. Он был в форме и в фуражке путейца, моложавый,
довольно приятное лицо, светлорусые усы и небольшая бородка.
- Слушаю вас, - сказал я, когда мы сели.
- Моя фамилия Титаренко, зовут Михаилом Филипповичем. До революции
был инженером-путейцем. Сейчас один из руководителей губчека.
- Интересные трансформации, - заметил я.
- Что делать, случается...
- Чем обязан? - спросил я.
- Прежде всего прошу извинить за вторжение. По нынешним временам это
приносит определенные волнения.
- У каждого своя роль, - заметил я.
Как бы не услышав моей иронии, он спросил:
- Насколько я знаю, вы сейчас без работы? Как же вы живете?
- Как все: продаем вещи. Моя должность новой властью ликвидирована за
ненадобностью. Я ведь судебный следователь. Ничему другому не обучен.
- Мы нуждаемся в людях вашей квалификации. Я пришел вам сделать
предложение.
- Я не знаю большевиков. Они для меня иностранцы, впрочем, как и я
для них. Я всего лишь либерал. И в ЧК работать не пойду.
- Почему?
- Всю жизнь я служил закону. Хорошему ли, плохому ли, но только
закону. Вы же опираетесь на так называемую революционную целесообразность.
- Придет время, мы тоже создадим прекрасные законы.
- Сколько вам лет?
- Возраст Христа уже миновал. Мне тридцать пять.
- Но не миновал еще возраст Робеспьера. Он дожил лишь до тридцати
шести, когда его казнили.
- Значит, у меня в запасе еще год, - засмеялся он. - Ну хорошо,
Викентий Сергеевич, а в конкретном, так сказать разовом случае не
поможете?
- Что вас беспокоит? - спросил я.
- Последнее время по губернии, да и в самом Старорецке произошла
серия странных убийств и ограблений. Убиты были сахарозаводчик
Пирятинский, владелец мельниц и маслобоен купец первой гильдии Чернецкий,
вчера убит бывший коннозаводчик и хозяин ипподрома Вильгельм Мадер,
сегодня ограблена вдова Георгия Йоргоса. Обрусевший грек. Он владел первой
торговой пристанью.
- В чем вы видите странность? Грабежи, разбой. Время такое. Богатые
люди, у них есть, что брать.
- Так-то оно так, и все же некоторая странность есть. Она общая для
всех случаев... Может, съездим на место происшествия, там вам легче будет
понять, что я имею в виду. Поговорите с родственниками, домашними.
- Когда? Сейчас?
- Завтра с утра. Заеду за вами...
Я долго раздумывал: связываться ли мне с этим человеком или нет. Не
скрою, он был мне симпатичен, говоря о пострадавших, произносил просто их
имена и место в обществе, не добавляя обычных большевистских определений -
"буржуи", "эксплуататоры" и пр. Я знал этих людей. Это были уважаемые
господа, занимавшиеся серьезным делом, дававшие в казну и на
благотворительность большие деньги. Что ж, бандиты шли по точным
адресам...
- К которому часу вас ждать? - соглашаясь, спросил я.
- Когда вам удобней?
- К девяти утра.
- Благодарю вас. Еще раз прошу, извините за беспокойство...
Утром следующего дня Титаренко заехал за мной на автомобиле - старая
большая колымага, она все время чихала и фыркала мотором, испуская клубы
зловонного дыма, но была на колесах и передвигалась.
Да, чекист Титаренко был прав, говоря о некой странности в серии этих
убийств, хотя и не понимал, в чем она, лишь что-то улавливал интуитивно.
Особняк купца Чернецкого находился в глухом месте, недалеко от пруда,
в стороне от шумной части города. Новые власти пока не реквизировали его
видимо потому, что добираться сюда из центра сложно - трамваи не ходили.
Чернецкий - вдовец, жил с дочерью, она работала в лазарете сестрой
милосердия, окончив перед самой революцией какие-то курсы.
Дом располагался в глубине огромного сада, перед самым зданием
цветники, за ним лужайки с голубыми соснами.
Едва мы с Титаренко отворили калитку, как из глубины сада откуда-то
со стороны сторожки, где жил старик-садовник, на нас с громким лаем
понесся высоченный длинноногий пес. Пришлось ретироваться, захлопнув перед
самым его носом калитку. Он неистовствовал, злобно кидался, пока не
появился садовник и не пристегнул к ошейнику собаки поводок, намотав
другой его конец вокруг кулака. После этого мы вошли в дом.
Чернецкий был убит выстрелом в затылок между восемью и девятью вечера
в своем кабинете на втором этаже. В момент убийства дочь отсутствовала. По
ее словам в начале девятого отец послал ее к аптекарю Бармелю за сонными
каплями, ибо страдал бессонницей. Когда возвратилась, нашла его мертвым на
полу. Она обратила внимание, что ящики письменного стола выдвинуты, а
вокруг валялись бумаги. Чернецкая показала, что ни драгоценности, ни
какие-либо дорогие вещи не похищены.
Садовник, как я выяснил, между восемью и девятью часами находился в
сторожке в дальнем конце сада, где строгал жерди для розария. На мой
вопрос, как вела себя собака в это время, он сказал, что она была с ним,
лежала у верстака спокойно, один раз только поднялась, куда-то побежала,
откуда-то издалека подала голос коротким лаем, тут же умолкла, вернулась и
опять спокойно улеглась. Выстрела садовник не слышал, да и не мудрено:
сторожка от дома находится довольно далеко, в глухой стороне сада.
Когда я находился в кабинете, в нем, к сожалению, все уже было
убрано, вытерта пыль, навощены полы. Пришлось полагаться на слова дочери,
которая на мой вопрос подчеркнула, что не обнаружила тогда никаких следов
борьбы. Я попросил Титаренко выстрелить из нагана в открытое окно минут
через десять после того, как я дойду до сторожки. Сидя в ней я,
прислушиваясь, уловил лишь слабый хлопок, словно ветром захлопнуло
форточку. Так что садовник не врал: он мог и не услышать выстрела или не
обратить внимания на этот едва уловимый звук. Дочь Чернецкого о садовнике
отозвалась самым лучшим образом, у Чернецких он служит тридцать пять
лет...
Все время, пока я занимался этим, Титаренко не произнес ни слова,
молча наблюдал и слушал. Затем мы поехали к сахарозаводчику Пирятинскому.
Его дом находился в противоположном конце города. Это был двухэтажный
старый особнячок, стоявший в строительных лесах: перед самой войной
владелец затеял его переустройство в основном во внутренних покоях. Но
война и революция помешали осуществить какую-то грандиозную затею
Пирятинского, а посему большая часть дома оказалась непригодной ни для
жилья, ни для размещения каких-нибудь совконтор. Сам Пирятинский занимал
теперь три комнаты: столовую, кабинет и спальню. А внизу, где столовая и
кухня, в маленькой комнате при ней жила экономка. Жена Пирятинского с
дочерью и сыном в 1916 году уехали в Туркестан к ее брату погостить, но
застряли там.
Пирятинский тоже был убит в затылок и тоже в своем кабинете на втором
этаже, время убийства - между девятью и десятью вечера в момент отсутствия
экономки. Хозяин накануне услал ее к своей одинокой полупарализованной
сестре.
В кабинете никакого разгрома, по словам Титаренко, никаких следов
борьбы они тогда не обнаружили, но у письменного стола и у бюро валялись
какие-то деловые бумаги. Титаренко вспомнил: бросилось в глаза множество
обгоревших спичек у письменного стола и бюро, на котором экономка заметила
подсвечник с маленьким огарком. Подсвечник этот, как я выяснил у экономки,
обычно стоит в столовой на мраморной плите над камином, его оттуда никогда
и никто из домашних не уносит. При ней Пирятинский тоже его не трогал,
свеча в нем была не почата. Получалось, что подсвечник был перенесен в тот
вечер из столовой в кабинет. Кем? Свет электростанция выключила в тот день
около девяти вечера. Значит, кому-то в кабинете понадобилась свеча. Если
