Шоора: приличные деньги, некая престижность, открывающаяся возможность
съездить в Германию. Опять же: стоит ли этим рисковать ради неизвестно
чего? Значит, не стрелял. Ударил ножом, а затем перенес труп в башню? Но в
башне должна была быть хоть капля крови. Ни под трупом Тюнена, ни вокруг
него следов крови нет, следователь из прокуратуры обшарил все. Задушил,
проломил голову? На вскрытии не обнаружено никаких прижизненных
повреждений хрящей, костей. Да и времени у Локотка на убийство человека в
тех обстоятельствах просто не было. График движения Локотка с его слов
точно совпадает с тем, что сообщила его любовница. А сговориться они не
успели... Очень плотный график, каждые пять минут тут идут в счет. Я
проверил: Локоток в тот день прибыл на съемки на конный завод без
опоздания. У портнихи Ольга Лынник появилась точно в то время, какое
назвала. Я и это проверил, не поленился, съездил к ней. И сумма, которую
он забрал у мертвого Тюнена и которую назвал мне, совпадает с нашими
расчетами. Помнишь, майор Каназов сообщил, сколько Тюнен снял со своего
счета в сберкассе? Я вычел из это суммы стоимость билетов в оба конца,
добавил возможную сумму денег, какую, по словам Александра Тюнена, отец
мог хранить дома. А хранил он обычно пустяковую сумму. В общем,
получается, что в Старорецк Тюнен прибыл, имея мелочь. Локоток назвал то,
что вытащил из паспорта. Расхождение мизерное. Значит, и здесь Локоток не
врал. Еще он сказал на допросе, что в правом кармане пиджака Тюнена были
хлебные крошки... Думаю, Тюнена никто не убивал. Умер он своей смертью от
диабетической комы. Тюнен страдал тяжелой формой, инсулинозависимый. Одна
кома была, Иегупов вызывал "скорую". Обычно диабетики носят с собой
кусочек хлеба на случай приступа. Локоток обнаружил в кармане Тюнена
старые крошки. А бутерброд с диабетическим хлебом, как сказал Иегупов,
Тюнен в предотъездной суете, во время трогательного прощания с приятелем -
а даст ли нам Бог увидеться еще? - короче, этот бутерброд Тюнен забыл
взять. Когда он почувствовал на тропе, что ему плохо, сел под деревом у
куста и достал флакончик с лекарством. Но сорвать пробку-"винт" так и не
успел. Все тридцать капсул на месте... А Локоток просто подонок и мародер.
- Вы изложили это следователю? - спросил Михальченко.
- Пока нет. Успею. Пусть поработают. Мало ли что обнаружится в ходе
следствия.
- Что мы скажем сыну Тюнена?
- А что мы можем сказать? Захочет - пусть ждет окончания официального
расследования... Он ведь еще не знает, какое наследство ему привалило. В
чемодане Тюнена под газетой обнаружили конверт. Помнишь, от которого была
отрезана полоска для закладки в Библию? Так вот в этом конверте письмо от
Анерта, где он извещает Тюнена, что тот владелец дома и счета в одном из
банков Мюнхена.
- Но Тюнен не захотел этого наследства.
- Это не значит, что и сын откажется.
- Они были на опознании трупа?
- Иегупов и сын Тюнена?
- Да.
- Ну и дела, - после некоторой паузы произнес Михальченко, -
поднимаясь. - Пойду скажу Стасику, чтоб залил полный бак, машина может
понадобиться семье Остапчука, на рынки смотаться, чего привезти для
поминок; ту же водку, минералку не таскать же вдове в сумках. - Он вышел.
37
Ни время не ускорило свой бег, ни количество часов в сутках не
сократилось, однако последние недели такое ощущение давило Левина. Он
корил себя, что до сих пор не возвратил книгу профессору Нироду. И только
сегодня пришло какое-то предчувствие просвета. И он дал себе клятву, что в
конце недели обязательно отправится к Нироду...
- Ты что по вечерам делаешь? - спросил Левин у Михальченко.
- Телевизор смотрю, газетки листаю, иногда в кино ходим, - удивился
тот вопросу. - А что?
Было утро. Они только что явились в бюро, сидели в комнате у
Михальченко.
- А книги читаешь? - поинтересовался Левин.
- Редко, - признался Михальченко. - За годы милицейской службы отвык,
выспаться времени не хватало, какие уж книги.
- Смотри, Иван, алфавит забудешь. Чтоб этого не случилось, на,
почитай, - Левин извлек из "дипломата" вставленную в целлофановую обложку
книгу.
- Какая-то старинная, - повертел ее в руках Михальченко.
- Главное, что полезная. Кое-что интересное узнаешь.
Из коридора донесся металлический щелчок.
- Почту принесли, - узнал Левин звук захлопнувшегося коллективного
ящика-секции. - С книгой, пожалуйста, аккуратней. Чужая.
- Когда надо вернуть?
- Два дня тебе хватит.
Михальченко взял маленький запасной ключик, висевший обычно на
гвозде, вбитом в дверной косяк и пошел за почтой, а Левин двинулся по
коридору к себе. За субботу и воскресенье в его и без того казенной
комнате поселялся нежилой дух.
"В казарме хоть потом воняет и сапожной ваксой. А здесь вообще
ничем", - подумал Левин.
Вошел Михальченко. Он держал в одной руке газеты и журнал "Человек и
закон", которые выписывали на бюро, а в другой - конверт. Левин сразу
узнал его - узкий, длинный, иногда в таких из Мюнхена приходили послания
от Анерта.
- Вам тоже есть что почитать.
- Вижу, вижу.
- А я пойду журнальчик погляжу.
Левин надорвал конверт. В нем было письмо и еще какие-то бумаги.
"Уважаемый господин Левин!
Я недавно возвратился из поездки. Выполняя вашу просьбу, еще раз
тщательно пересмотрел бумаги дяди. К сожалению, заинтересовавшее Вас
письмо советника доктора Клеффера, которое он распорядился вскрыть после
своей смерти, обнаружить не удалось. Но попались отдельно лежавшие,
почему-то вырванные из дневника две страницы с записью за 4 мая 1919 года.
Они, как мне кажется, в какой-то мере объясняют многое. А главное - в
приписке в конце их, сделанной дядей в 1928 году, т.е. спустя девять лет.
Из нее я многое понял, хотя и не до конца. Полагаю, что именно у Вас
обнаружится ответ, просветляющий все вопросы. Отправляю Вам русскую копию
этих страничек.
С уважением Г.Анерт".
Письмо-предисловие Анерта было интригующим. Отложив его, Левин взялся
за ксерокопии дневниковых страничек.
"...4 мая 1919 года.
Пишу о событиях минувших, так сложились обстоятельства, что
своевременно сделать запись я не имел возможности.
В конце апреля 1918-го года я был откомандирован в Москву и прибыл
туда в распоряжение господина советника доктора Клеффера. Он мне сказал:
"Алоиз, вам предстоит поехать на Украину в город Старорецк. Это губернский
город. Поездка важная, весьма деликатного свойства и, буду откровенен,
связана с некоторым риском. Но вы офицер, и этим все сказано. Отправитесь
вы в штатском, и образ жизни ваш там должен соответствовать лицу
партикулярному. Вы ведь инженер-строитель, и едете туда по договоренности
с московскими властями: большевики намечают в том регионе восстановление
важной для них железной дороги, в Старорецке имеется хороший карьер по
производству щебня, им нужны консультации квалифицированного специалиста,
поскольку своих они уничтожили. Таким специалистом станете вы. Истинная же
цель вашего пребывания там следующая: от одного нашего русского друга -
его фамилия Иегупов - вы иногда будете получать опечатанные пакеты,
которые с большими предосторожностями вам надлежит привозить в Москву мне.
В Старорецке вы найдете хороший приют у бывшего директора тамошнего
коммерческого училища немца господина Франца Тюнена. Я дам вам
рекомендательное письмо к нему от его друга детства, живущего с 1902 года
в Берлине. Прочие детали мы еще обговорим"...
В скором времени после этого разговора я отбыл в Старорецк.
Поселился, как и предполагалось, в доме господина Франца Тюнена -
интеллигентного приветливого человека. Гостеприимство мне оказывала его
милая жена, нянчившая годовалого сына Георга.
Делами карьера я занимался от случая к случаю, у местных властей
неразбериха, хаос, их время поглощали тысячи других, ежедневно возникавших
первоочередных забот.
Наконец однажды появился господин Иегупов. Он был старше меня на
несколько лет, неулыбчивый человек с недобрыми стального цвета глазами.
Носил он штатский френч, брюки, заправленные в сапоги и серую кепку в
большую клетку. Я вручил ему туго набитый деньгами портфель от советника
доктора Клеффера, на что Иегупов только и сказал: "Хорошо. Скоро
увидимся". Затем он приходил несколько раз и приносил опечатанные сургучом
пакеты, завернутые в старые газеты. Я отвозил их в Москву Клефферу. Как-то
я заболел тяжелой инфлюэнцей с осложнением на уши. Выходила меня жена
Тюнена - Клара. Но из-за этого дважды или трижды с пакетами от Иегупова в
Москву ездил Франц Тюнен, не зная, как впрочем и я, их содержимое. Но для
него я придумывал всякий раз невинные поводы для этих поездок, вроде
связанные с моим пребыванием здесь как инженера.
В Старорецке я пробыл без малого четыре месяца, затем меня срочно
отозвали в Москву после убийства посла Мирбаха, а из Москвы уехал сюда, в
Финляндию. Здесь моим гостем десять дней был Франц Тюнен. Как-то вечером
возле гостиницы мы встретили господина Иегупова. В прекрасном европейском
пальто и шляпе, он вышел из шикарного автомобиля, завидев нас, заулыбался,
был очень любезен, пригласил вечером отужинать. За ужином в ресторане он
весело говорил о чем угодно, но ни разу не вспомнил наши с ним контакты в
Старорецке. На следующий день Иегупов предложил нам сфотографироваться на
память, что мы и сделали в одном из салонов..."
После этой записи через интервал шел постскриптум - приписка,
сделанная спустя девять лет, но почему-то в этой части дневника. Читая ее,
Левин понял, что она сюжетно как бы завершала предыдущий дневниковый
отчет:
"Выполняя волю доктора Клеффера, письмо я вскрыл после его кончины.
То, что я узнал, потрясло. Стало понятно, почему доктор Клеффер назвал
Иегупова негодяем, предупреждал остерегаться его. Из письма доктора
Клеффера я узнал, что возил в пакетах какие-то важные документы. Добывал
их Иегупов. Но вместо того, чтобы покупать их за деньги, которые я передал
ему, Иегупов просто убивал владельцев бумаг, а деньги присваивал. Огромные
суммы. В этом свете я выглядел простым обманутым фельдъегерем, не
подозревая, что кровь невинных жертв и на мне"...
Теперь то, что написал Агафонов в своей книге о старорецких убийствах
и что написал Кизе в дневнике, сошлось для Левина в одну нить: Иегупов
убийца, жертвы - бывшие промышленники, богатые купцы, те, кого сегодня
принято называть бизнесменами. Похищались только какие-то бумаги, важные
документы. Какие? Кизе об этом не пишет, поскольку и сам не знал, а
Клеффер не посчитал нужным посвятить его даже в последнем своем
предсмертном письме, несмотря на его исповедальный характер.
38
На улице мысли Левина переключились на другое. Ни для него, ни для
Анерта в сущности не имеет значения, чем занимался молодой Кизе в
Старорецке в 1918-м году. Выяснение этого выходило за рамки задачи,
поставленной Анертом. Услуги бюро Анерт оплачивал лишь в пределах
выяснения обстоятельств гибели его дяди оберста Алоиза Кизе в советском
плену, и места, где он захоронен. Но думая о завершающем письме, которое
предстоит написать в Мюнхен, Левин решил все же сообщить Анерту и о том,
чем занимался господин Кизе в Старорецке в 1918-м году, возможно, не ведая
всего, поскольку ему, тогда еще сопливому офицерику, по молодости лет не
доверяли таких государственных секретов. А если бы доверили? Отказался
