- А какая у вас пенсия, Антон Сергеевич?
- Восемьдесят семь рублей.
- Значит у входа в рощу вы попрощались и больше не виделись?
- Больше не виделись.
- Он не оставлял вам для передачи кому-нибудь письма, записки, просто
устной просьбы. Может быть, забыл какую-нибудь вещицу у вас?
- Ничего такого не было... Разве что бутерброд. Приготовил в дорогу,
я еще покупал ему диабетический хлеб. Сказал, что всегда в кармане носит
кусочек такого хлеба. В тот день завернул он его в бумажную салфетку, а
взять с собой забыл. Я, когда вернулся, гляжу, лежит этот бутерброд на
столе.
- Когда "скорая" прибыла, что делал врач?
- Два укола. Потом сидели долго ждали, пока Георг придет в себя.
- Госпитализировать не предлагали?
- Предлагали. Отказался Георг.
- Антон Сергеевич, а вы бы смогли узнать плащ Тюнена?
- Наверное.
- Если мы найдем этот плащ, обратимся к вам. Не возражаете?
- Лучше вы найдите Георга.
- Этим мы и занимаемся.
- Антон Сергеевич, а почему вы так испугались моего прихода, нашего
разговора?
- Пуганный я. Жизнь эту вдоль и поперек знаю.
- С сыном Тюнена, Александром, вы не знакомы?
- Нет.
- Антон Сергеевич, а вы где работаете?
- Садовником на конном заводе... Что у вас еще? Я спешу.
- Пожалуй, все.
- Куда мне зайти, чтоб узнать, как у вас дальше с Георгом пойдет,
отыскали или нет? - спросил Иегупов.
- Я вам сообщу, обещаю. К тому же письмо его к вам, которое вы не
получили, у меня. Хотите прочитать?
- Да что мне теперь? Он мне его пересказал. И поболе того.
- Про наследство?
- Да. Брать он его не хотел, наследство это. А зря.
- Почему?
- "Ни к чему оно мне, - сказал. - И дом этот, и деньги. Помирать
скоро. И не хочу, чтоб Сашку сманило оно". Так и сказал, - Иегупов взял
свою тяжелую палку с отполированной ручкой...
Вышли вместе, у подъезда попрощались и разошлись в разные стороны.
- Некогда мне, Иван, еще и в ваши дела встревать. Ты посмотри, -
Остапчук показал на письменный стол, заваленный бумагами. - Без продыху
сижу. Возьми вон сводку за сутки, прочитай: два угона за минувшую ночь, в
дискотеке подрезали какую-то девку, три квартирные кражи залепили. А ты
мне еще своего немца подвешиваешь.
- Как бы он не стал твоим, - подмигнул Михальченко.
- Не каркай, не цыганка. Да и транспорта у меня нет сейчас, забрали,
погнали куда-то склад опечатывать, там недостача миллионов на двадцать.
- Я на колесах, это у нас час займет, не больше, обещаю. Спортсмен
уже в машине сидит.
- Ну зачем я тебе там? - взмолился Остапчук.
- Как-никак, это уже следственное действие. А при тебе мы вроде
ничего не нарушаем, все в рамках закона, мы как бы не сами по себе, а при
власти, при тебе, значит. Так Левин научил.
- Этот еврей тебя законам обучит.
- А ты как хотел? - засмеялся Михальченко. - Он прокурорский.
- Смотри, какой ты законник стал, как ушел от нас, - Остапчук сгреб
бумаги, запер в сейф. - Пошли, что ли? Зараза ты, Иван, липучая.
- Отслужу, Федорович, ей-богу за мной не пропадет.
- Отслужишь! Как бы ни так! Живым немца отыщешь - бабки огребешь, а
мертвым - мне его спихнешь: заводи дело, Остапчук, труп - это по твоей
части...
Они спускались по лестнице, вышли из подъезда. У бровки тротуара
стоял "уазик", за рулем сидел Стасик, а на заднем сидении -
спортсмен-радист, нашедший паспорт Тюнена...
Подъехали к роще со стороны, которую указал спортсмен, пошли по
просеке. Роща была старая, березы толстые, с посеревшей корой, с
отслоившейся на многих стволах берестой и шелухой тонкой пленки. Спортсмен
вел их уверенно, ни разу не сбился с маршрута, углубившись в березняк, то
и дело подсказывал:
- Налево, прямо, опять налево. Вон ту башню видите? Держите на нее.
Они продирались сквозь заросли. Иногда в просветах меж деревьями
проглядывали кирпичи далекого здания. Это была высокая круглая
водонапорная башня, возведенная еще в конце прошлого века. Она пережила
революцию и войны, отслужила свое: сложенная из крепкого красновато-сизого
кирпича, заброшенная, так и осталась она торчать в роще недалеко от
просеки ничейным строением, - никому не приходило в голову рушить ее,
бесхозную, пустую, или выдалбливать кирпичи для какой-нибудь стройки,
намертво слитые в блоки могучим цементом...
Прошло минут двадцать, прежде чем спортсмен вывел их на едва
приметную тропинку, а затем свернув с нее метров на десять в сторону,
остановился и указал на куст:
- Вот здесь. Паспорт лежал не под кустом на земле, а на нижних
ветках.
- Похоже, его не положили, а швырнули. Он за ветки и зацепился, -
заметил Михальченко.
- Тот, кто это сделал, не пришел сюда специально. Паспорт можно было
выбросить и в мусорную урну, и в решетку водосточного люка, и куда угодно,
чтобы сразу от него избавиться, - сказал Остапчук.
- Что ты имеешь в виду? - спросил Михальченко.
- А то, что он попал в руки этому человеку где-то здесь, и по дороге
отсюда он его и зашвырнул в кусты.
- Куда ведет эта тропинка? - спросил Михальченко и у спортсмена.
- Она соединяет шоссе с просекой.
- А просека?
- С одной стороны начинается у сквера, пересекает всю рощу и другим
концом тоже выходит к шоссе.
- Которое ведет к аэропорту? - спросил Остапчук.
- Да.
- Ну и что? - Остапчук посмотрел на Михальченко.
- Покумекаем, - ответил тот. - Поехали.
Тем же путем возвращались к машине.
- Что у тебя с этим делом? С Басиком? - тихо спросил Михальченко
Остапчука.
- Вроде видели его в Боровичах.
- Далеченько. Чего он туда махнул?
- Разберемся...
- Остапчук прав, - сказал Левин. - Если не соврал мне Иегупов, что
проводил Тюнена до начала просеки, значит Тюнена кто-то настиг на ней
где-то посередине, по пути к шоссе. Вряд ли этот "кто-то" пришел бы в рощу
из города специально, чтоб избавиться от паспорта Тюнена. Это можно было
сделать в городе в любом месте. Паспорт попал к неизвестному нам человеку
в руки там, в роще. Там он его и выбросил, возможно, забрав из него
авиабилет. Да, Остапчук прав. Когда ломбард откроют?
- Я справлялся. Сказали "на днях". Наша точность! Простой у нас
получается, - огорченно сказал Михальченко.
- Не будет простоя, Иван Иванович. Звонил отставной полковник Кукин.
Откликнулся на объявление в газете. Из "Комиссионторга" его переадресовали
к нам. Плащ купил он. Надо выяснить, тот ли этот плащ. Вот так.
- Смотри-ка! А я ведь на этом поставил крест! - оживился Михальченко.
- Ты уж забери этот крест, нам с тобой его еще нести и нести. А пока
что связывайся с Кукиным. Вот координаты, - Левин протянул Михальченко
листок бумаги...
После полудня Михальченко отправился в санчасть на процедуры: массаж
и озокеритные ванночки для руки. Постепенно рука оживала, контрактура все
меньше и меньше сковывала пальцы. Может все шло бы быстрей, если б ходил
на процедуры ежедневно, как и положено. Но случалось, из-за занятости
пропускал два-три дня в неделю. Он понимал, что в итоге придется идти за
третьей группой на ВТЭК...
В коридое санчасти он увидел сидевшего на стуле Остапчука.
- Ты чего здесь? - удивился Михальченко, опускаясь на пустой стул
рядом.
- Зуб. Всю ночь не спал, хоть на стену лезь.
- А чего ждешь?
- Там есть больной, - кивнул Остапчук на дверь, за которой выла
бормашинка. - Мне, наверное, тоже сверлить будут? - словно ожидая
утешения, спросил Остапчук. - Боюсь, зараза. Больно, говорят.
- Ты что, первый раз к зубному?
- Первый.
- Слышь, Максим, ты мне сказал, что Басика засекли в Боровичах, не
идет у меня одна думка из головы. Басик, как я понял, добывает оружие для
этого кавказца. В Боровичах в 1941 был УР [укрепрайон]. Там шли сильные
бои с немцами. По сей день пацаны находят винтовки, гранаты, немецкие
автоматы. Живы еще люди, которые знают в лесах места, где этого добра
погуще. За хорошие бабки, а тут Басик скупиться не станет, сводят его в
лес, подскажут, где искать.
- Кишка у него тонка, у Басика, допереть до этого. Да и не так уж
мало он взял в школе ДОСААФ.
- Не скажи. На параше посидишь - до чего хочешь додумаешься. А разве
ты не читал в газете, что на Смоленщине и еще где-то, где бои с немцами
большие шли, пацаны оружие и боеприпасы находили, а потом туда уголовный
элемент потянулся?
Из кабинета стоматолога вышел больной, держась за щеку.
- Входите! - раздался голос из кабинета.
- По мою душу, - вздохнул Остапчук, поднимаясь. - Ты про то, что
говорил, пока помалкивай. Тут крепко подумать надо, а потом можно и
руководству доложить...
Михальченко пошел в конец коридора в процедурную.
Через час Остапчук шел из санчасти домой. Хотелось скорее добраться
до постели и заснуть. Болела губа, надавленная рукояткой зеркальца, ныла
десна, в голове гудело от мучений минувшей бесонной ночи и от визга
бормашины во рту. Но прежней - дергавшей, бившей в висок и в железу под
челюстью боли уже не чувствовал. Остальное можно было терпеть,
"переспать", как сказал он себе.
Остапчук шел и думал о том, о чем говорил ему час назад Михальченко,
и постепенно соглашался, что в рассуждениях приятеля имелся резон. К концу
дороги он уже вовсе увлекся версией Михальченко, она заслонила все
остальные возможные поводы, вдруг погнавшие Басика в Боровичи...
Человек совершает роковые ошибки по многим причинам: по глупости,
из-за упрямства, из-за неспособности мыслить логически, из-за неумения
обуздать эмоции, из-за отсутствия профессионализма при решении какой-то
задачи. Перечень можно продолжить. Капитан Максим Федорович Остапчук
совершил свою роковую ошибку сейчас. Его мотивацию нельзя объяснить ничем
из вышеперечисленного. Просто он очень устал вообще, издергала
каждодневная работа по двенадцать-четырнадцать часов, измучил быт самой
службы: постоянное отсутствие машины в самый нужный момент, незащищенность
своя и подчиненных, вечная оглядка на несовершенные законы, примитивное
техническое оснащение, которое надо беспрерывно чинить, низкая
квалификация иных коллег. Трактор и тот от такой жизни развалится или
потянет не в ту борозду. А нынче Остапчук был к тому же в разобранном
состоянии из-за корчившей всю ночь зубной боли. Все вместе взятое сейчас
как бы достигло критической массы и потянуло грузом на дно усталости и
неосознанного безвольного желания уцепиться за что-нибудь, что казалось
складным, очевидным, простым и потому может быть надежным. И таким
надежным увиделась версия Михальченко, поскольку иного ясного объяснения
появлению Басика в Боровичах Остапчук не имел. Так и была зачата в
сознании Максима Федоровича ошибка, ставшая роковой...
25
- Это квартира Кукиных? - спросил Михальченко, прижав трубку к уху
плечом и распрямляя запутавшийся шнур.
- Да. Кто изволит интересоваться?
- Мне бы Павла Никифоровича, - попросил Михальченко.
- Я у телефона, - ответил густой шершавый баритон.
- Павел Никифорович, вас беспокоит директор оперативно-сыскного бюро
"След" Михальченко.
- Что за бюро такое?
- Это я вам расскажу при встрече. А повидать мне вас необходимо.
- По поводу чего?
- Вы откликнулись на объявление "Комиссионторга". Это связано с
плащом, который вы купили.
- Был такой эпизод. - Наступила пауза. - Хорошо, приезжайте. Улица
Листопадная, шесть, квартира сто двенадцать. Это на Колпаковке.
