наблюдать, как она идет. Но Сажи появилась с другой стороны, неожиданно, и
когда она возникла перед ним, Костюкович даже растерялся. Он подвинулся на
скамье, как бы предлагая ей сесть.
- Здравствуйте, Марк. Так что произошло? - сразу спросила она.
Он подробно пересказал ей жалобу матери Зимина, разговор с
главврачом, наконец, о вызове в прокуратуру.
- Значит, мы с вами любовники? Что же, вы человек интересный, вполне
могли бы занять это место в моей жизни, как, надеюсь, и я была бы достойна
занять это место в вашей, - усмехнулась Сажи. - Так что молва ни вас, ни
меня не оскорбила. Что же касается остального, тут посерьезней... А вам не
приходило в голову, что жалоба Зиминой в прокуратуру - это продолжение
одного действа: сперва кража из архива, жалоба главному, наконец, в
прокуратуру. Нарастающее давление, кто-то спешит поставить точку, добить
кого-то из нас - вас или меня?
- Нет, Сажи, тут последовательность иная, я высчитал: сперва жалобы,
обе, а уж затем кража. Но против кого все это - против вас или против
меня? Или бьют так, чтоб по обеим мишеням?
- Сейчас мы на это не ответим, копаться, чтобы защититься по
одиночке, тоже бессмысленно. Нужно у этого человека или у этих людей
выбить козыри.
- Каким образом?
- Есть такая возможность, Марк. По просьбе кафедры я всегда даю им по
одному блоку из каждого органа, когда интересный, необычный случай. Они
там делают учебные стекла для студентов.
- А у вас в отделении знают об этом?
- Знает старшая лаборантка. Обычно я звоню на кафедру, и от них
кто-нибудь приходит и забирает у нее. Но в этот раз я относила сама - шла
на кафедру и захватила с собой. Так что если я заимею стекла, восстановить
протокол вскрытия и патогистологический диагноз довольно просто. И
никакого пробела в моем архиве не будет. Но сегодня суббота, завтра
воскресенье и после полудня я улечу. Можно, конечно, попросить на кафедре
у их заведующей лабораторией Зиночки, чтоб мне сделали срезы с моих же
блоков, забрать эти кусочки к себе и у меня же окрасить, сделать стекла.
Но, во-первых, опять же сегодня и завтра выходные дни, разве что только
профессор Сивак там, еще кто-то из патологоанатомов да студенты;
во-вторых, делать стекла у меня - рискованно: тот, кто совершил хищение из
архива, полагаю, следит за дальнейшим развитием события в моем отделении,
и сделать скрытно стекла у меня в лаборатории будет нелегко. Тут есть
серьезный риск.
- Я попробую это провернуть на кафедре, - сказал Костюкович.
- Каким образом?
- Во-первых, у меня хорошие отношения с их заведующей лабораторией,
поскольку я там довольно частый гость, и она знает, что я с профессором
Сиваком над чем-то вместе работаем. Мне только нужно знать регистрационный
номер стекол.
- Это я определю по журналу. Сегодня же вечером поеду в отделение.
Ключи от архива у меня есть. Вечером вы будете дома?
- Да.
- Я вам позвоню и сообщу номер, - она поднялась первой. - Побегу, дел
полно...
18
Работа над кандидатской шла медленно, свободного времени было мало,
почти всего его съедала суетная жизнь больницы. Это тебе не аспирантура,
где только и занят наукой - никаких больных, никаких дежурств. Кроме
времени, требовалось еще много денег: частным образом добывать реактивы,
платить лаборанткам из лаборатории Погосова, которые подрабатывали на
диссертантах. С лаборантками Ирины Костюкович не связывался из этических
соображений. Погосов, конечно, знал, что его сотрудницы делают "левые"
работы, но по доброте душевной закрывал на это глаза...
Вот о чем думал Костюкович, идя на кафедру.
Сивак был у себя.
- Здравствуй, гость. С чем пришел?.. Садись, а я буду слушать и
складывать бумажки. Улетаю в Харьков, оттуда в Одессу, оппонирую на защите
докторских.
- У меня умер больной, - сказал Костюкович. - Очень интересный
случай. Привезли в коме. Гемаррогический инсульт. Умер не приходя в
сознание.
- Чем же он интересен?
- Ему шел всего двадцать первый год, спортсмен, пловец-профессионал;
член сборной.
- Ты был на вскрытии?
- Да. Но стекол не видел. Их видела Каширгова, диагнозы наши совпали.
Судя по ее словам, стекла представляют интерес. Для нас с вами во всяком
случае.
- Интригуешь. Каширгова передала нам блоки, не знаешь?
- Передала. Я даже знаю регистрационный номер.
- Пойди к Зиночке, скажи, чтоб сделала стекла. Приеду, посмотрим
вместе... А сейчас извини... Да, вот что: к моему приезду хорошо бы, чтоб
ты повидал родных этого парня, выясни у них, чем болел в детстве, не был
ли аллергиком, если да, то что вызывало аллергию. Затем: коль он состоял в
команде такого уровня, у врача команды должны быть какие-то карточки
медосмотров, профилактики. Постарайся посмотреть...
С этими наставлениями Костюкович вышел из профессорской.
Заведующей лабораторией Зиночке было пятьдесят четыре года. Как
пришла она сюда двадцать пять лет назад Зиночкой, так и осталась для всех,
даже аспирантов. По отчеству ее никто не звал.
Костюкович нашел ее в большой комнате, где на полках, на столах, на
полу стояли банки, баночки, бутылки и огромные бутыли со всякими
химикатами и растворами, а на стеллажах - от пола до потолка теснились
регистрационные журналы за много десятилетий...
- Зиночка, я по просьбе профессора. К вам должны были поступить от
Каширговой блоки номер 1282 для учебных пособий.
- Когда?
Он назвал дату. Она стала листать журнал.
- Есть. Зимин Юрий Павлович.
- Когда вы будете делать стекла?
- На этой неделе.
- Сделайте, пожалуйста, по одному лишнему срезу.
- Со всех блоков?
- Нет. Главное - почки, сердце, надпочечники, поджелудочная и мозг. Я
зайду к концу недели.
- Позвоните сперва.
В пятницу к конце дня стекла были готовы. Тут же, на кафедре он пошел
в учебную смотровую комнату, где висел экран для просмотра слайдов, а на
столах стояло несколько микроскопов. Костюкович сел за крайний, включил
подсвет, положил первое стекло с пятнышком среза на нем, подогнал окуляр
по своему зрению. На стекле был срез с почки. Он сразу же увидел то, о чем
ему по телефону говорила Каширгова, получив на третий день после вскрытия
Зимина стекла из своей лаборатории. И сейчас, меняя стекла, просматривая
некропсию за некропсией, поражаясь тому, что видел, Костюкович уже понимал
причину инсульта, но гадал, что же произошло в организме всего за двадцать
лет жизни здоровенного парня.
К концу просмотра всех стекол лишь смутная догадка, как буравчик,
слегка проклюнулась сквозь плотный слой вопросов...
На спортивную базу Костюкович поехал без предварительной
договоренности с Туровским.
Он шел по асфальтированной узкой дорожке, справа и слева - ковром
ухоженные газоны, клумбы с цветами. Всюду чистенько, спокойно, как в
заповеднике. Волейбольная площадка и теннисный корт пустовали, лишь со
стороны бассейнов за административным зданием раздавались голоса и слабый
плеск воды...
Туровский стоял у книжного шкафа спиной к двери, когда Костюкович
вошел в его кабинет.
- Здравствуйте, Олег, - произнес Костюкович.
Туровский обернулся и, как показалось Костюковичу,
удивленно-растерянно уставился на вошедшего, но тут же заставил себя
улыбнуться:
- Здорово, незванный-нежданный! Садись! Каким ветром?
Костюкович сел на маленький диванчик, сказал:
- Я тебя ненадолго задержу.
- Ради бога!
- Я хотел бы взглянуть на медицинскую карточку Зимина.
- Никак не можешь угомониться. Дался тебе Зимин!
- Вы ведь ведете медосмотры, - настаивал Костюкович.
- А как же?! Следим за здоровьем пловцов, их питанием. Они у нас, как
цыплята в инкубаторе. Но карточку Зимина после его смерти я уже выбросил.
Что конкретно тебя интересует? Я ее помню напамять. Она была почти пуста,
слава Богу. Ну, случалось ангина, ОРЗ, как водится; бывало, конечно,
потянет на тренировках мышцу, связочку. А серьезного - ничего. Кормил его
поливитаминами - югославский "Олиговит", западногерманский "Таксофит",
швейцарский "Супродин", рацион тоже выглядел красиво: парная телятина,
апельсиновый сок, икорка.
- Да, неплохо вас снабжают... Какое у него было артериальное
давление? Ты ведь мерил?
- Разумеется! Норма! 120 на 70.
- Никогда не скакало?
- Я же тебе говорил: было пару раз после зимней аварии.
- На головные боли не жаловался?
- Вроде нет... А что тебя смущает?
- Ты знаешь, от чего он умер?
- От инсульта, ты же сам поставил диагноз.
- А этиология?
- Это уже по твоей специальности.
- Ладно... Это уж точно, что по моей.
- Как кандидатская?
- Движется, но вяло.
- Защитишься, жду приглашения на банкет, раз уж ты нашего Зимина
используешь для науки, - улыбнулся Туровский.
- У него, что, свищ был на левом локте? Я содрал наклейку, - спросил
Костюкович.
- Это последствие бурсита. Однажды он локоть ушиб. У спортсменов
часто бывает. Думали, консервативно вылечим, не получилось. На локте сумка
образовалась, полная жидкости. Пришлось вскрывать. Не заживало полгода.
Сочилось из дырочки. Несколько раз чистили, клеили повязки с маслом
шиповника. Ничего не помогало.
- А как же он плавал?
- Носил тугую повязку из резинового чулка, чтоб прижать полость, а
когда надо было в воду, я накладывал кусочек лейкопластыря. Потом я
все-таки повез его к знакомому хирургу, доценту. "Попробуем
нетрадиционно", - сказал доцент, вскрыл, запустил туда иодолипол
[вещество, применяемое для контрастных рентгенограмм], чтоб вызвать ожог,
прилив крови, некроз. Действительно, стало лучше, полость ужалась, мешок
на локте исчез, кожа на суставе нормально натянулась, дырочка закрылась
коркой. Но иногда корка отпадала, обнажалась ткань, потом снова зарастала
коркой. И так все время. Что-то вроде свища. Но выделения прекратились, и
с наклейкой, которую ты видел, он свободно плавал.
- Молодец твой доцент, - как-то отрешенно произнес Костюкович, думая
о чем-то другом. - Значит, ты мне больше ничего не скажешь?
- Рад бы, - развел руками Туровский и снова улыбнулся.
- Спасибо и на том, - поднялся Костюкович.
- Заходи.
Костюкович молча кивнул и вышел.
В конце длинного коридора из боковой двери, из душевой, появилась
девушка. Из торцевого окна падал солнечный свет, и Костюкович увидел, что
она очень миловидна, прекрасно сложена, красоту фигуры подчеркивал
откровенный купальник, высоко обнажавший бедра. На плече у девушки висело
широкое красное махровое полотенце. Костюковичу показалось, что лицо ее
ему знакомо. Впрочем, такие лица попадались в уличной толпе, на трамвайных
и троллейбусных остановках, в их миловидности был какой-то стереотип,
повторяемость... И в этот момент из той же кабины душевой к удивлению
Костюковича вышел Сева Алтунин. Он был в одних плавках. Костюкович
отвернулся и быстро направился к выходу...
- Чего этот ученый опять приходил? - Гущин подсунул здоровенный кулак
под челюсть, уперев локоть в столешницу. - Что они, гении, могут
определить по трупу?
- Если очень захотят, смогут, - Туровский расхаживал по кабинету.
В углу сидел Сева Алтунин.
- Уже вряд ли, - сказал он.
- Ты помолчи, тебя не спрашивают, - грозно сказал Гущин. - Ты уже
наворотил. - И снова Туровскому: "А зачем ему хотеть, этому Костюковичу?
Что ему надо от нас? Чего он нос сует?"
