магазинов, мимо которых она проходит сейчас с Андреа, тоже могут обернуться
плодом воображения. Кто-то из великих сказал: неотъемлемое свойство зеркал в
том, что они в определенном смысле вредят душевному здоровью. Если это так,
решила Марли, то конструкты вредят куда сильнее.
Андреа остановилась у киоска купить свои английские сигареты и свежий
номер "Elle". Марли осталась ждать на тротуаре. Автоматически раздвигаясь,
ее обтекал поток пешеходов, мимо скользили лица: студенты, бизнесмены,
туристы. Кто-то из них, подумалось ей, часть Вирековой машины, а провода
замкнуты на Пако. Пако - кареглазый, непринужденно-серьезный, с мускулами,
перекатывающимися под шелковистой рубашкой. Пако, работающий на сеньора всю
свою жизнь.
- Что случилось? У тебя такой вид, будто ты только что проглотила осу.
- Андреа срывала целлофан с пачки "Силк Кат".
- Нет, - сказала Марли и поежилась. - Но мне пришло в голову, что это
едва не произошло...
И по дороге домой - несмотря на болтовню Андреа, несмотря на исходившее
от нее тепло - витрины одна за другой стали превращаться в шкатулки -
конструкции, похожие на работы Джозефа Корнелла или этого таинственного
мастера, которого разыскивал Вирек... Книги, меха, итальянская одежда
располагались в них так, что наводили на мысль о геометрии томления -
непонятного, не имеющего даже названия.
И проснуться, опять проснуться, уткнувшись лицом в кушетку Андреа, на
плечах горбом - красное стеганое одеяло. Почувствовать запах кофе, услышать,
как Андреа, собираясь на работу, напевает себе под нос какой-то токийский
шлягер. Серое утро, парижский дождь.
- Нет, - сказала она Пако. - Я пойду без вас. Я предпочитаю сделать это
одна.
- Но это очень большие деньги. - Он указал взглядом на итальянскую
сумку, стоявшую между ними на столике кафе. - Это опасно. Вы хоть понимаете,
насколько это опасно?
- Но ведь никто же не знает, что они у меня, правда? Только Ален и ваши
люди. И я не сказала, что обойдусь без вашей помощи, просто мне не хочется
общества.
- Что-то не так? - В уголках рта морщины, вид серьезный. - Вы чем-то
расстроены?
- Я только хочу сказать, что должна побыть наедине с собой. Если
хотите, вы и все остальные, кто бы они ни были, вольны идти следом. Идти
следом и наблюдать. Если вы меня потеряете, что лично мне представляется
маловероятным, то у вас наверняка есть адрес.
- Верно, - сказал испанец. - Но то, что вы понесете несколько миллионов
новых иен одна, через Париж... - Он пожал плечами.
- И если я их потеряю, да? А что, сеньор заметит потерю? Или появится
еще одна сумка, еще четыре миллиона? - Встав, Марли потянулась за ремнем.
- Естественно,. будет другая сумка, хотя собрать такую сумму
наличными... для этого потребуются определенные усилия. Нет, сеньор,
конечно, не "заметит" потери - в том смысле, как понимаете это вы, - а вот я
подвергнусь взысканию за бессмысленную потерю и много меньшей суммы. Вам еще
предстоит узнать: очень богатые люди обладают одним общим свойством - они не
сорят деньгами.
- И тем не менее я пойду без вас. Не одна, но оставьте меня наедине с
моими мыслями.
- С вашей интуицией.
- Да.
Если кто-то и шел за ней следом - в чем она ни минуты не сомневалась, -
то эти "кто-то", как всегда, оставались совершенно невидимыми. Если на то
пошло, то это Алена, скорее, оставили без наблюдения. Без сомнения, адресом,
который он дал ей сегодня утром, уже занялись - вне зависимости от того, там
сам виновник или нет.
Сегодня она будто обрела новые силы. Наперекор Пако она добилась
своего. Эта ее сегодняшняя строптивость до некоторой степени была вызвана
внезапно возникшим вчера вечером подозрением, что Пако - со всем его юмором
и мужественностью, очаровательным невежеством в искусстве - ей просто
подсунули. Она вспомнила, как Вирек сказал, что ему о ее жизни известно
больше, чем ей самой. Что проще всего вписать в последние пустые строчки
кроссворда, являющегося Марли Крушковой? Пако Эстевеса. Совершенный
незнакомец. Слишком совершенный. Она улыбнулась собственному отражению в
стене голубоватого зеркала, мимо которой эскалатор увозил ее к платформам
метро, испытывая удовлетворение от того, как подстрижены темные волосы,
насколько стильной смотрится аскетичная титановая оправа черных очков
"порше", которые она купила сегодня утром. Хорошие губы, подумала она,
действительно неплохой рот, и вот ей улыбается со встречного эскалатора
худой парнишка в белой рубашке и черной кожаной куртке, с огр!
омной черной папкой под мышкой.
Я в Париже, подумала она. Впервые за очень долгое время одно это
казалось достаточной причиной для улыбки. Сегодня я отдам отвратительному
дураку, моему бывшему любовнику, четыре миллиона новых иен, а он даст мне
кое-что взамен. Имя или адрес, может быть, номер телефона. Она купила билет
первого класса: в вагоне будет поменьше народу, и можно будет убить время,
гадая, кто из пассажиров состоит на службе у Вирека.
По данному Аленом адресу - на мрачной северной окраине - оказалась одна
из двадцати бетонных высоток, вздымавшихся над равниной из того же
материала. Жирный кус для спекулянтов недвижимостью середины прошлого века.
Дождь шел теперь мерно и плотно, и она чувствовала себя как бы в сговоре с
ним. Дождь придавал дню что-то заговорщицкое, оседая каплями на шикарную
каучуковую сумку, в которой была фортуна, наконец улыбнувшаяся Алену. Как
странно - кошмарный пейзаж, миллионы под мышкой, и каждый шаг приближает к
тому, чтобы кипами новых иен облагодетельствовать бесконечно неверного
бывшего любовника.
Когда она нажала на кнопку домофона с номером квартиры, никакого ответа
не последовало. За затемненным стеклом - голый мрачный вестибюль. Одно из
таких мест, где включаешь свет у входа, а потом лампы сами автоматически
выключаются - как правило, еще до прихода лифта, - оставляя тебя ждать в
усталом воздухе и запахе дезинфекции.
Она снова позвонила.
- Ален?
Ничего.
Толкнула дверь. Не заперто. В вестибюле пусто. Мертвый глаз
беспризорной телекамеры смотрит на нее сквозь пленку пыли. С бетонной
равнины за спиной сочится водянистый полуденный свет. Цокот каблучков по
коричневой плитке, когда она шла к лифтам. Нажала кнопку "22". Послышался
гулкий удар, металлический стон, и один из лифтов начал опускаться.
Пластмассовые указатели над дверьми остались неосвещенными. Кабина прибыла
со вздохом и высоким слабеющим воем.
- Мон шер Ален, как низко ты пал в этом мире. Этот дом - полное дерьмо,
правда, правда.
Когда створки дверей, скользнув в стороны, открылись в темноту кабины,
Марли нащупала под итальянской сумкой Пако клапан собственной брюссельской
сумочки. Нашла плоский фонарик, который всегда носила при себе с первой
своей прогулки по Парижу. На зеленой жестяной ручке фонарика выгравирована
торговая марка в виде львиной головы. "Гора Чудес". В парижских лифтах можно
вляпаться во что угодно, начиная от рук грабителя и кончая дымящейся кучкой
свежего собачьего кала...
Слабый луч выхватывает серебристые кабели, масляные и сияющие, мягко
покачивающиеся в пустой шахте. Носок правого сапога уже на несколько
сантиметров вышел за стертый стальной обод плитки, на которой стоит левый.
Рука автоматически с ужасом дергает луч вниз: двумя этажами ниже видна
пыльная и замусоренная крыша кабины. За те несколько секунд, пока луч
нащупывал лифт, Марли успела разглядеть невероятное количество деталей.
Подумала о крохотной подводной лодке, нырнувшей в морскую бездну, о хилом
лучике, скользящем по вековым отложениям на дне: мягкий покров древней
пушистой плесени, засохшее и серое нечто, бывшее когда-то презервативом,
яркие зайчики света отскакивают от мятых кусков стальной фольги, хрупкий
желтоватый цилиндр и белый поршень диабетического шприца... Она так
вцепилась в дверь, что заболели суставы пальцев. Медленно, очень медленно
перенесла вес назад, подальше от колодца. Еще шаг, и Марли щелчком выключила
свет.
- Черт побери, - вырвалось у нее. - О Господи.
Нашла дверь на лестничную площадку. Снова включив маленький фонарик,
стала взбираться наверх. Через восемь этажей отупение начало понемногу
спадать, и ее затрясло, дорожки слез испортили макияж.
Снова постучать в дверь. Дверь из ДСП оклеена ламинированной пленкой -
отвратительная имитация под красное дерево: литографированное зерно едва
различимо в свете единственной на весь длинный коридор биофлюоресцентной
полоски.
- Черт тебя побери. Ален? Ален!
Рыбий глаз дверного глазка пусто смотрит сквозь нее, глаза за ним нет.
В коридоре застыл ужасающий запах: забальзамированная кухонная вонь в
ловушке из синтетической обивки.
Толкнуть дверь, поворачивая ручку, дешевая медь - холодная и липкая,
сумка с деньгами внезапно потяжелела, ремень врезается в плечо. Дверь легко
открывается. Короткая оранжевая дорожка испещрена ломаными розовыми
прямоугольниками - ясно различимый след грязи, которую десятилетиями втирали
тысячи квартиросъемщиков и их гостей...
- Ален?
Запах черных французских сигарет. Почти уютный...
И найти его здесь. Лежащего, свернувшись по-детски, на кошмарном
оранжевом ковре. В этом водянистом серебряном свете, сочащемся из
прямоугольника окна, где на фоне бледного дождливого неба - другие безликие
высотки. Спина - как знак вопроса под натянутой бутылочно-зеленой велюровой
курткой. Левая рука прикрывает ухо. Белые пальцы, у основания ногтей -
тонкий синеватый налет.
Опустившись на колени, Марли коснулась его шеи. Поняла. Дождь за окном
все сыпал и сыпал - навсегда. Сидеть, расставив ноги; баюкать его голову,
обнимая; раскачиваться, качаться... Отупелое животное поскуливание заполняет
голый прямоугольник комнаты... И через какое-то время, осознав, что что-то
впивается в ладонь, увидеть аккуратный срез очень тонкой, очень жесткой
проволоки из нержавеющей стали, кусок проволоки торчит из его уха, проходит
между раздвинутых холодных пальцев.
Гадко, гадко, так не умирают. Это подняло ее на ноги. Гнев, пальцы как
когти. Осмотреть безмолвную комнату, место, где он умер. Следов его
присутствия нет, ничего. Только потрепанный "атташе". Откинув крышку, Марли
обнаружила два блокнота на спирали - чистые, нетронутые страницы, -
нечитанный, но очень модный роман, коробок деревянных спичек и полупустую
пачку синих "Галуаз". Переплетенный в кожу ежедневник исчез. Она ощупала его
куртку, залезла в карманы - ежедневника не было.
Нет, подумала она, ты не записал бы это туда, верно? Но ты ведь никогда
не мог запомнить ни номера, ни адреса, да? Она снова оглядела комнату,
охваченная каким-то странным спокойствием. Тебе ведь приходилось все
записывать, но ты скрытничал, не доверял моей маленькой книжице от "Брауне",
да? Если у тебя было свидание с девушкой в каком-нибудь кафе, ты записывал
ее телефон на спичечном коробке или на обратной стороне чека и забывал об
этом, так что я находила его недели спустя, убирая твои вещи.
Марли перешла в крохотную спальню. Там стоял ярко-красный складной стул
и пласт дешевого желтого темперлона, служивший кроватью. Темперлон был
помечен коричневой бабочкой менструальной крови. Она приподняла пласт, но
под ним ничего не было.
- Ты, наверное, был напуган, - сказала она. Голос дрожал от ярости,
которую она даже не пыталась понять. Руки были холодны, холоднее, чем у
Алена. Она пробежала пальцами по красным в золотую полоску обоям в поисках
