импульсы не омолодят и не укрепят Касталию. Тегуляриус был, как
и большинство одиноких гениев, именно провозвестником. Он, по
сути, жил в Касталии, какой пока еще не существовало, но какой
она может стать завтра: еще более обособленной от всего мира,
внутренне выродившейся по причине одряхления и расшатанности
медитативной морали Ордена, мирком, где еще возможны
благороднейшие взлеты духа и глубочайшее самоотречение во имя
высоких ценностей, но где перед изощренной, свободной игрой
духа уже не стоят никакие цели, кроме самолюбования своими
отточенными до совершенства талантами. В Тегуляриусе Кнехт
видел одновременно олицетворение высших доблестей Касталии и
грозное предзнаменование ее грядущей деморализации и гибели.
Прекрасно, изумительно, что существовал такой Фриц. Но
превращению Касталии в иллюзорный мир, населенный одними
тегуляриусами, необходимо было воспрепятствовать. Опасность
такого вырождения была пока еще далека, но она существовала.
Стоило Касталии чуть выше надстроить стены своей
аристократической обособленности, стоило немного пошатнуться
дисциплине в Ордене, упасть иерархической морали -- и
Тегуляриус перестанет быть чудаковатым одиночкой, а превратится
в типичного представителя измельчавшей и гибнущей Касталии.
Мысль о возможности подобного упадка, о предрасположении к
нему, о существовании его в зачаточном состоянии -- это
важнейшее открытие Кнехта и предмет величайших его забот --
пришла бы ему в голову гораздо позднее или не пришла бы вовсе,
если бы не жил рядом с ним знакомый ему до мельчащих
подробностей житель будущей Касталии; для бдительного ума
Кнехта он был симптомом и предостерегающим сигналом, каким
бывает для умного врача первый больной, пораженный еще не
известным недугом. А ведь Фриц не был посредственностью, это
был аристократ, талант самого высокого ранга. Если не известный
пока недуг, обнаруженный у Тегуляриуса, этого провозвестника,
распространится и изменит облик Касталии, если Провинция и
Орден примут когда-нибудь другую, болезненную форму, то будущие
касталийцы в массе своей не будут даже и тегуляриусами, они
унаследуют не его бесценные дарования, не его меланхолическую
гениальность, не его порывистую страсть художника, но в
большинстве своем сохранят только его непостоянство, его
чрезмерную увлеченность игрой, его неспособность к дисциплине и
духу солидарности. В часы тревоги Кнехта посещали подобные
мрачные видения и предчувствия, и он, конечно, тратил много сил
на преодоление их то медитационными упражнениями, то усиленной
деятельностью.
Именно случай с Тегуляриусом являет собой особенно
красноречивый и поучительный пример того, каким путем Кнехт
пытался побороть все встречавшиеся на его пути спорные, трудные
и болезненные явления, не обходя их стороной. Без бдительности
и заботы, без благодетельного руководства Кнехта не только рано
погиб бы его друг, находившийся под постоянной угрозой, но он
стал бы, без сомнения, причиной нескончаемых помех и
недопустимых выходок в Селении Игры, в которых и без того не
было недостатка с тех пор, как Тегуляриуса причислили к элите.
Искусство, с каким Магистр направлял своего друга на путь
истинный, да еще, сверх того, умел обращать его таланты на
пользу Игре и вдохновлять его на высокие деяния, бережность и
терпение, с какими он переносил его капризы и чудачества, умно
побеждая их и не уставая взывать к наилучшим сторонам его
природы, может лишь восхищать нас, как пример мастерского
умения обращаться с человеком. Кстати сказать, было бы
благородной задачей, которая могла бы привести к поразительным
открытиям, -- и мы решаемся просить кого-нибудь из историков
Игры с полным вниманием подойти к этой задаче, -- исследовать
стилистические особенности ежегодных Игр за время правления
Кнехта, подвергнуть тщательному анализу эти строгие и притом
сверкающие драгоценной выдумкой, блестящие по форме и столь
оригинальные по ритму, хотя и далекие от самодовлеющей
виртуозности партии, причем основной их план и структура, а
также включенные в их состав медитационные упражнения были
исключительно духовным достижением Кнехта, в то время как
чеканка деталей и разработка мелких технических подробностей
входили большей частью и обязанности его помощника Тегуляриуса.
Если бы даже эти игровые партии потерялись или забылись, -- все
равно, опыт жизни и деятельности Кнехта, заразительная сила его
примера не были бы утрачены для потомства. Но, по счастью для
нас, они не утеряны, они записаны и сохраняются, как и все
протоколы официальных Игр, и не лежат мертвым грузом в архивах,
а до наших дней живы и передаются из поколения в поколение,
изучаются студентами, дают излюбленные примеры для некоторых
курсов и семинаров Игры. Вместе с ними продолжает жить и память
о том помощнике, который в противном случае был бы давно забыт
или сохранился бы в памяти лишь как причудливый призрак
прошлого, промелькнувший в нескольких анекдотах. Так Кнехт,
найдя, несмотря ни на что, место и поле деятельности для своего
столь трудновоспитуемого друга Фрица, внес немалый вклад в
историю и духовную сокровищницу Вальдцеля и одновременно
обеспечил более долгую жизнь образу этого друга в памяти
последующих поколений. Напомним попутно, что в своих стараниях
помочь Тегуляриусу великий воспитатель отчетливо сознавал, в
чем заключается сила его педагогического воздействия. Силой
этой были любовь и восхищение друга. Подобные же восхищение и
любовь, восторженное преклонение перед сильной и гармонической
личностью Кнехта, перед его властностью Магистр замечал не
только у Фрица, но и у многих своих соратников и учеников, и,
скорее всего, именно на таком к нему отношении, а не на его
высоком положении зиждились его авторитет и влияние, которые,
несмотря на его доброту и миролюбие, распространялись на
множество людей. Он тонко чувствовал, что такое дружеское слово
привета или поощрения и, наоборот, -- какой вред может принести
надменная недоступность и пренебрежение к человеку. Один из его
усерднейших учеников много времени спустя рассказывал, что
как-то на лекции или на семинаре Кнехт не обратился к нему ни с
единым словом, явно не замечая его, смотрел на него как на
пустое место, и это было самым горьким и сильным наказанием,
какое этот юноша пережил за все школьные годы.
Мы сочли необходимым привести все эти соображения и ссылки
на прошлое, чтобы подвести читателей нашего биографического
опыта к пониманию обеих полярных тенденций в личности Кнехта,
и, доведя наш рассказ да зенита его жизни, перейти к описанию
последних этапов этой столь богатой содержанием биографии. Две
основные тенденции или два полюса этой жизни, ее инь и ян, были
таковы: на одном полюсе -- тенденция к верности, к традиции, к
самоотдаче во имя иерархии) на другом -- тенденция к
"пробуждению", к прорыву магического круга и к схватыванию и
постижению действительности. Для Иозефа Кнехта, как
благочестивого и готового к служению касталийца, Орден, Игра и
Провинция являли собой святыню и абсолютную ценность; для него
же, как пробужденного, беспокойного ясновидца, они при всей
своей святости оказывались возникшими в становлении и борьбе,
текучими по своим контурам образованиями, которые могут
подпасть дряхлости, бесплодию и упадку, и если их идея
оставалась для него неприкосновенной, то их теперешнее
состояние было осмыслено им как ненадежное и подлежащее
критике. Он служил такому духовному сообществу, силой и смыслом
которого он восхищался, но усматривал его слабую сторону в
склонности считать себя за самоцель (забывая о своей доле во
всенародных и всемирных задачах) и, наконец, в блистательном,
но все более обрекающем на бесплодие обособлении от жизни и
мира. Эту слабую сторону он смутно ощущал еще в те ранние годы,
когда он столь долго медлил и не решался целиком посвятить себя
Игре; она, эта слабая сторона, все настойчивее проникала в его
сознание во время дискуссий с монахами и особенно с отцом
Иаковом, как ни рьяно он отстаивал против них Касталию; она
стала облекаться в осязаемые симптомы с тех пор, как он снова
жил в Вальдцеле и стал Магистром, проявляясь в добросовестной,
но самодовлеющей и чисто формальной работе многих учреждений и
его собственных подчиненных, в утонченно высокомерном
виртуозничанье его вальдцельских репетиторов и, не в последнюю
очередь, в столь же трогательном, сколь и отпугивающем облике
его друга Тегуляриуса. Завершив первый, многотрудный год своей
работы на высоком посту, когда ему не удавалось выгадать ни
минуты свободной для своей частной жизни, он вновь вернулся к
историческим занятиям и впервые без предвзятости погрузился в
изучение истории Касталии. При этом он убедился, что положение
далеко не так благополучно, как воображала в своем самомнении
Провинция, а именно, что ее связи с внешним миром, ее влияние
на жизнь, политику, просвещение в стране за последние
десятилетия заметно сократились. Правда, с мнением
Воспитательной Коллегии по вопросам школы и народного
просвещения в парламенте еще считались; правда. Провинция
продолжала поставлять стране опытных учителей и пользовалась
авторитетом во всех ученых вопросах, но все это уже носило
характер механической привычки. Все реже и неохотнее молодые
люди из различных слоев касталийской элиты изъявляли
добровольное желание посвятить себя преподаванию в школах extra
rnuros{2_8_02}, все реже власти и отдельные люди в стране
обращались за советом в Касталию, чей голос в прежние времена
внимательно выслушивали даже в особо важных судебных процессах.
При сравнении уровня образования в Касталии и в остальной части
страны легко обнаруживалось, что они отнюдь не сближались, --
наоборот, бездна между ними роковым образом росла: чем
утонченней, дифференцированной, изощренней становилась
касталийская духовность, тем более склонен был внешний мир
предоставить Провинцию самой себе и расценивать ее уже не как
необходимость, не как хлеб насущный, а как чужеродное тело. Ею
слегка гордились, словно старинной реликвией, ее пока что не
хотели никому отдавать или лишиться, но предпочитали держаться
от нее на почтительном расстоянии и, не имея о ней точного
представления, приписывали ей образ мыслей, мораль и чувство
превосходства, не очень-то уместные в реальной и деятельной
жизни. Интерес сограждан к жизни Педагогической провинции, их
участие в ее установлениях и специально в Игре в бисер
ослабевали в той же мере, в какой ослабевало участие
касталийцев в жизни и судьбах страны. Кнехту давно стало ясно,
что именно тут кроется ошибка, и то, что он как Магистр Игры в
Селении имел дело исключительно с касталийцами и специалистами,
весьма его огорчало. Отсюда и его стремление посвящать свои
силы главным образом начальным курсам, его желание иметь
преимущественно юных учеников -- чем они были моложе, тем
теснее Они еще были связаны с мировой и жизненной
целокупностью, тем менее они были вымуштрованы и замкнуты в
своей специальности. Нередко нападала на него жгучая тоска по
широкому миру, по людям, по наивной жизни -- если таковая еще
существовала там, в Неведомом. Эту тоску и ощущение пустоты,
ощущение жизни в чересчур разреженном воздухе в той или иной
мере испытал почти каждый из нас, и даже Воспитательная
Коллегия знает об этих трудностях, во всяком случае, она всегда
