заставил его уехать?
- О чем ты сейчас думаешь?
- Ни о чем, - сказал я. - Просто хочу знать, на кого я должен
был гневаться. На папу? Или на себя? Он был там, где я в нем
нуждался. Но меня не было там, где он нуждался во мне. Я бросил
его, потому что... потому что... - Лицу стало жарко. Признать это
было тяжелее всего. Я чувствовал комок в горле. - ... я думал, он
снова начинает не подпускать меня и я хотел не подпускать его
первым: показать ему, на что похоже это чувство, показать, что он
не может так меня дергать! Я имею в виду, что любой другой может,
но не мой папа! Это было не честно! - Я снова начал кашлять, в
глазах плыло. Я потер их ладонями, поняв, что начинаю плакать,
потом сломался и разревелся, как ребенок.
Доктор Дэвидсон терпеливо ждал. Наконец, он спросил: - Ты в
порядке?
- Нет, - сказал я, но был в порядке. Я чувствовал облегчение
тем, что наконец высказал это вслух. Словно освободился от
большого давления, о котором не знал, пока не дал ему словесную
форму. - Да, - сказал я, - я в полном порядке. Ну, немного лучше,
в любом случае. Я не понимал, что живу с такой... виной.
- Не просто виной, Джим. С гневом тоже. Ты носил свой гнев
слишком долго, Джим, он стал чертой характера. Он часть тебя. Моя
работа - помочь тебе преодолеть его. Если ты этого хочешь.
Я обдумал это: - Не знаю. Иногда я думаю, мой гнев - все, что
у меня осталось.
- Может, оттого, что у тебя нет опыта в переживании такой же
силы. Ты любил когда-нибудь?
Я покачал головой.
- Наверное, тебе надо бы подумать об этом, посмотреть, каким
должен быть влюбленный. Мы можем поговорить об этом в следующий
раз.
- В следующий раз?
- Если хочешь. Можешь вызвать меня в любое время, когда
захочешь. Я здесь для этого.
- О, я думал, что это одноразовый разговор.
- Не то чтобы так...
- О, - сказал я. И потом добавил: - Спасибо вам.
29
На обед был толстый бифштекс (слегка недожаренный), настоящее
картофельное пюре, зеленый горошек (с растаявшим маслом), свежий
салат (к зеленому супу) и шоколад. Вся моя любимая еда. Даже
армейские интенданты не могут нанести чересчур большого ущерба
хорошему бифштексу. Хотя пытались.
Я беспокоился о Теде. Хотел бы я знать, где он и чего он
теперь постигает. Или кого.
Я был не способен оставаться с ним на уровне. И знал почему.
Пол Джастроу сказал мне однажды - я не помнил спор, но
запомнил оскорбление: - Эй, Маккарти - есть люди и есть гуси. Ты
гусь. Хватит прикидываться человеком. Ты никого не обманешь. -
Кто-то рядом засмеялся, так что всякий раз, когда Пол хотел
развеселить, он поворачивался ко мне и начинал крякать, потом
поворачивался к друзьям и объяснял: - С ним надо говорить на его
языке, если хочешь, чтобы он понял.
Я не понимал, почему он выбрал меня целью подобного унижения,
пока много позже не увидел по TV одного комика, который делал то
же самое с ничего не подозревающим зрителем. Это не было личным,
он просто использовал парня - тот был тем, кого бьют резиновым
цыпленком. А этот - когда падает ... Пол имитировал этого комика.
Может, он не рассматривал это личностно - просто как легкий
способ развеселить. Но никто не разделил со мной шутку. Поэтому я
не смеялся. И хотя я все понял теперь, в ретроспективе, все же
это не смягчает боли. Я все еще чувствую ее, я все еще слышу
смех.
Кажется, более всего уязвляло, что я боялся - это может
оказаться правдой.
Я поглядел на полуоконченый бифштекс. Я хотел бы разделить
еду с кем-нибудь. Нерадостно есть одному.
Я оторвался от стола. Я больше не был голоден. Я не любил
тратить еду попусту, но ...
... и тут я остановил себя и даже громко рассмеялся. Больше
не было голодающих детей в Африке, в Индии, в Пакистане, или
где-то еще! Никто нигде не голодал. Если было что-то хорошее в
чуме - она покончила с мировым голодом. Не имело значения,
оставлю я этот бифштекс недоеденным или нет. Теперь бифштексов
хватало на всех. Бифштексы можно тратить! Понимать такое было
жутковато.
Все же оставлять что-нибудь в тарелке мне было не по себе.
Старые привычки умирают с трудом. Если привык думать определенным
образом, то продолжаешь думать так, даже когда так больше не
имеет смысла думать?
Хм.
Я думал, как гусь? В самом деле? Я продолжал упорствовать в
гусизме, потому что не знал, как поступать иначе? Это было
очевидно для окружающих?
Может, мне надо перестать быть собой на время и начать быть
кем-нибудь еще - у кого не будет так много хлопот, как у меня.
Я не был больше голоден. Я встал, отнес поднос к окошку и
покинул интендантство.
Может, у меня смешная походка. Дело в том, что я низкорослый,
и качусь по полу, как колобок. Я выгляжу как гусь? Может, я смог
бы научиться ходить иначе, если бы чуть выпрямиться и перенести
центр тяжести с потрохов на грудь? - Бац! Я извиняюсь. - Я так
увлекся походкой, что не глядел по сторонам, и врезался прямо в
молодую женщину. Бумц!... - О - я очень извиняюсь!
Это была Марсия. Тонкая девушка с большими темными глазами.
Из автобуса. Полковник Паяц.
- Привет..., - я искал слова. - Э-э, что вы здесь делаете?
- Подкармливаю пса, мне дают остатки. - Она показала сверток,
который несла.
Я подержал для нее дверь. Она прошла, не сказав спасибо. Я
следовал за ней.
Она остановилась у дорожки: - Вы преследуете меня?
Я покачал головой: - Нет.
- Ну, тогда уходите.
- Вы грубая, знаете?
Она посмотрела равнодушным взглядом.
- Вы не даете человеку даже шанса.
Она мигнула: - Извините. Разве я знакома с вами?
- Э-э, мы были вместе в автобусе, помните? Прошлой ночью?
Она покачала головой: - Ничего не помню о прошлой ночи. Вы
один из парней, трахавших меня?
- Что? Нет... то есть, я... что?
- Я совсем ему не нужна. Знаю, что думают люди, но он ни разу
не дотронулся до меня. Ему нравится смотреть, как я делаю это м
молодыми людьми, которых он выбирает. А потом ему нравится... ну,
вы понимаете.
- Почему вы остаетесь с ним?
Она пожала плечами: - Не знаю. Мне некуда больше идти. -
Потом добавила: - Я в самом деле извиняюсь. Я совсем вас не
помню. Была под кайфом прошлой ночью. Он достал голубые колеса.
Не думаю, что делала это с кем-нибудь, но не совсем уверена. Вы
были там?
- Я же сказал. Мы были вместе в автобусе. Помните? Автобус в
город?
- О, да. Извините. Иногда я совсем не помню. Раз вы
говорите... - Потом она отвернулась, нагнулась к земле и
развернула свой пакет, открыв большую кучу мясных обрезков и
костей. - Он любит это. Рэнгл!, - позвала она. - Ко мне! Сюда,
Рэнгл, ко мне, а то я отдам все собакам! - Она снова повернулась
ко мне: - Я не люблю порошок, но... ну, иногда это помогает.
Понимаете? Иногда мне... одиноко. Понимаете?
- Да. Понимаю.
- Страшно, правда? Если знаешь, куда идти, есть еще много
народа, но все они - толпы чужаков. Я нигде никого не знаю.
- Понимаю, что вы имеете в виду. И все всегда кажутся такими
возбужденными. Словно ускорилось социальное броуновское
движение...
Она глядела равнодушно. Не поняла.
Я сказал: - Оттого, что теперь осталось мало людей, мы все
двигаемся быстрее, чтобы забыться в разнообразии.
Она уставилась на меня. Я сморозил что-то глупое? Или она не
поняла? Она сказала: - Я хочу быть умной. Вроде вас. Но будешь
умной - перестанешь быть нужной. Поэтому я перестала становиться
умной. - Она глядела с болью. - Порошок страшно помогает. С
порошком можно очень быстро стать глупой. - Она прикусила язык,
словно сболтнула что-то ненужное. Снова громко начала звать: -
Эй, Рэнгл! Ко мне! Где ты? - Нотка нетерпения была в ее голосе.
Она повернулась ко мне: - Он вам понравится. На самом деле это
очень дружелюбный пес, я просто не знаю, где он сейчас.
- О, ну... может, он застрял в автомобильной пробке или
что-нибудь еще.
Она не прореагировала на шутку. Снова повернула на меня
взгляд широко открытых глаз: - Вы так думаете?
- Вы все еще под порошком?, - спросил я.
- О, нет. Не нюхала со вчерашнего. Мне это не нравится.
Почему вы спрашиваете? - Прежде чем я ответил, она схватила меня
за руку. - Я странная? Извините меня. Иногда я становлюсь
странной. Бывает. Но никто не говорит мне, странная я или нет.
Иногда это пугает меня - что я могу быть такой странной, что
никто не хочет сказать мне об этом. Один раз кто-то достал
порошок, а мне осталось только пищать, потому что у меня настало
время и я не хотела рисковать кровотечением, мне было очень
скучно. Они не понимают, почему я не хихикаю, вроде тех...
- Да, - сказал я, - вы странная.
Она посмотрела мне в лицо. Глаза были очень большими и очень
темными. Она выглядела, как маленькая девочка. Она сказала: -
Спасибо. Спасибо, что сказали мне. - Она замигала и я увидел, как
слезы набухают в ее глазах. - Я больше ничего не знаю, кроме того
что люди говорят мне. Поэтому спасибо, что сказали мне правду.
- Вы ненавидите меня?
Я покачал головой.
- Вы жалеете меня?
- Нет. - На мгновение я вспомнил отца. - Нет, больше я никого
не жалею. Это только убивает.
Она продолжала смотреть на меня, но долго ничего не говорила.
Мы стояли в сумерках Колорадо, пока звезды не взошли над головой.
К западу горы были облиты слабым оранжевым сиянием. Теплый ветер
пах медом и сосной.
Молчание меж нами стало неудобным. Я начал думать, не должен
ли извиниться за то, что был честен с нею. Наконец, она сказала:
- Хотела бы я знать, куда убежал проклятый пес. Не похоже на него
пропускать обед. Рэнгл! - Она казалась раздраженной, потом,
словно стесняясь гнева, сказала: - Не знаю, почему я так
расстраиваюсь, ведь в действительности это не мой пес. То есть,
он просто бродячий. Я немного приручила его... - Потом она
сказала: - ... но он единственный, кого я знаю, кто... ну, ему
все равно, что я странная. Рэнглу все равно. Понимаете?
- Да, понимаю. В эти дни всем нам кто-то нужен. - Я улыбнулся
ей. - Потому что мы сами - все, что у нас осталось.
Она ответила не сразу. Уставилась на бумагу с обрезками мяса.
Над головами включилось уличное освещение, заполнив сумерки
мягким сиянием. Когда Марсия наконец заговорила, голос был очень
тихим. - Знаете, я отличала, что важно в жизни, а что нет. Быть
красивой было важным. Я исправила нос - все лицо - потому что
хотела быть красивой. Например, вы могли бы исправить эту шишку
на носу...
- Я попал в аварию на мотоцикле, - сказал я.
- ... но внутри вы остались бы собой, правда? Ну, это и
случилось со мной. Я переделала лицо, только после всего, я - все
еще я. Мне кажется, это случилось и с миром. Мы остались теми,
кем были в прошлом году, только наша внешность изменилась, а мы
еще не знаем об этом. Мы не знаем, кем предполагаем быть дальше.
Я нервничаю и пугаюсь все время, - сказала она. - Я имею в виду,
что если я узнаю, кто я есть, а потом кто-то придет и скажет, что
это не так, то кем же я буду после всего? Понимаете, о чем я?
Я сказал: - Гуси. Мы хотим быть лебедями, а нам говорят, что
мы гуси и даже не очень хорошие гуси.
- Да, - сказала она. - Вот хорошо. Вы понимаете. Иногда мне
хочется знать, есть ли кто в мире, кто чувствует, как я; иногда я
даже нахожу таких, но всегда сюрприз - обнаружить, что я не
совсем одинока.
Она дрожала и я обнял ее: - Я понимаю.
Она сказала нетерпеливо: - Я сейчас поняла, где Рэнгл. Он,
наверное, появится завтра, улыбаясь и помахивая хвостом. Он
настоящий шутник, но я не люблю волноваться. Может, вы видели
