хочешь, чтоб ему было хорошо, то уйди. Ты хорошая девочка, у тебя впереди
большое будущее, поучись, займись наукой, найди себе очкарика, а про
Славика забудь.
- Что это ты за меня расписываешься? - удивился Славик.
- Ты молчи, я тебе не Даша. Со мной номер не пройдет. Если хочешь
удовлетворять естественные потребности, то создавай семью, ячейку
общества. Так нам на лекции говорили.
- А если я не хочу создавать ячейку общества? - поинтересовался
Славик.
- Тогда я прямо сейчас звоню папе и он приезжает сюда. Вопрос
исчерпан?
- Исчерпан, - согласился Славик.
Они опять поворковали на посторонние темы. Когда часы пробили четыре,
мартышка спросила:
- Интересно, может быть, она ушла? Давай включим свет?
И, не дожидаясмь согласия, включила.
Славик вылез из кровати и стал посреди ковра. Дашина тень покорно
висела на стене.
- Вот гадюка, - сказала мартышка, - она все равно не ушла.
Ах как жаль, что я не гадюка, - подумала Даша, - тогда бы ты у меня
до утра не дожила.
- Забудь про нее, - предложил Славик.
- Ну уж нет, - сказала мартышка и отбросила одеяло, - если хочет
смотреть, то пусть смотрит. Пускай поучится, как надо поступать настоящим
женщинам.
Она заставила Славика поставить лампу на пол, так, чтобы Даше было
все видно. Славик оказался удивительно послушным.
Утром мартышка со Славиком, обнявшись, вышли на улицу. У аптеки не
спал одинокий фонарь. Даша лежала на мокром асфальте. Ночью был дождь.
Было около шести - еще темно, но звезды начинали бледнеть.
- Давай закроем глаза и посчитаем до десяти, - предложила мартышка, -
вдруг она уйдет? Пора бы.
- Давай, - согласился Славик.
Они закрыли глаза и стали считать. Потом они обернулись и вошли в
дом. Даша Полсор исчезла.
- Мартышка, - сказал Славик и наклонившись, поцеловал ее в лоб.
- А ты орангутанг, - сказала мартышка с неожиданной злостью.
На следующий день пришла милиция. В этот раз оба милиционера были
мужского пола. Они снова искали Дашу Полсор.
- У нас такие давно не водятся, - объяснила мартышка. - а с
фотографиями сходите сами знаете куда. Славик - мой жених, я бы никогда не
позволила.
- Да, - согласился Славик.
Милиция походила по комнатам, натоптала грязи и ушла ни с чем. Потом
приходили дашины папа и мама, оставив Занозу дома, и просили Славика
вернуть им дочь. Папа даже выводил Славика в коридор и шепотом предлагал
ему денег. Славик не отказывался, но ничего не обещал.
Суматоха продолжалась около месяца. Дашину фотографию повесили на
стенде "Их разыскивает милиция". Фотография была из выпускного альбома;
Даша Полсор стояла с гвоздиками и толстой книжкой в руке; она была
симпатичная и плотная, как малосольный огурчик. Ровно подстриженная челка
и ровные кучеряшки над ушами. Ее глаза были опущены из радостной
скромности. "Вот я и большая", - было написано на обороте фотографии, - но
об этом знали только мама, папа и Заноза.
Потом нахлынула весна, солнце, сессия, Дашу Полсор исключили. Заноза
за одну весну вытянулась и похудела, начала носить короткую юбку и
прогуливать уроки в непомерных количествах. Мама кормила ее рисовой кашей,
опасаясь повторения истории. Но костлявая Заноза не собиралась становиться
тенью. Доктор продолжал заходить по вечерам, пить чай, играть в нарды и
давать ненужные советы. Дашина фотография, такая же, как на милицейском
стенде, стояла теперь на столе, в бывшей ее комнате. Саму же комнату
Заноза превратила в клуб любителей современной музыки; заклеила стены
фотографиями групп, певцов и актеров с пистолетами и бицепсами.
Так Даша Полсор стала только воспоминанием о тени. Мартышка вышла
замуж за Славика, родила ребенка и развелась, потом отдала ребенка бабушке
и завела любовника. Славик отрастил бороду и стал работать в ночном кафе.
Ему выдали форму и он стал выглядеть очень внушительно. Стекло на стенде
"Их разыскивает милиция" кто-то разбил камнем и каждый дождик поливал
фотографию Даши. В конце концов фотография отклеилась и уплыла с дождевой
водой. Из клуба любителей современной музыки фотография тоже исчезла
неизвестно как и куда.
Два года спустя доктор шел по улице чужого города. Он не смог
втиснуться в троллейбус и теперь молча страдал, волоча тяжелую сумку. Он
смирился со своей участью.
Вдруг он услышал бегущие каблучки за спиной и кто-то радостно обнял
его за плечи.
Он обернулся и увидел Дашу. Даша Полсор перекрасилась в
темно-коричневую и отпустила волосы. Волосы слегка вились. Она была в
очень темных очках, дорогом перстне и золотых сережках, грам примерно на
десять.
- Как дела? - спросил доктор, не прдумав лучшего вопроса.
- Вот я и большая, - ответила Даша Полсор и засмеялась, и стала в
точности похожа на свою фотографию, сплывшую со стенда.
- А как живешь? - спросил доктор.
- Неплохо. Третьего дня вернулась из Австралии.
"Австралия" была для доктора таким же отвлеченным понятием, как
"австралопитек", изучавшийся на втором курсе. Таким же отвлеченным был
оборот речи "третьего дня". В принципе, доктор знал, что некоторые людли
так выражаются.
- А как же этот, Славик? - неуверенно спросил доктор, опасаясь быть
невежливым.
- Который Славик?
- Ну, из-за которого?
- А, я давно забыла, - на ее лице не мелькнула даже тень
воспоминания, - там же не было ничего. А как мои?
- Неплохо.
- Вот и хорошо. Ждите, как-нибудь заеду. Вам куда сейчас?
- На вокзал, - ответил доктор.
Даша обернулась, махнула рукой и красная машина послушно подкатила
ближе.
- Довезешь до вокзала.
- А ты? - спросил доктор.
- А я пойду пешком. Я люблю ходить пешком, - ответила Даша Полсор и
ушла, сразу же забыв о докторе.
Было начало лета. Было около девяти утра. Солнце светило спереди и
сбоку, бросая отчетливыю тень на тротуар. Даша остановилась и тень
остановилась тоже. Тень была мужской.
- Даша, - позвал доктор.
- Ау, что еще?
- Кто это?
Доктор показал на тень.
- Это? Так, один очкарик.
И она ушла, и тень поплелась за ней.
СЕРГЕЙ ГЕРАСИМОВ
ИСКУШЕНИЕ
1
Каждое утро мимо окон проходила женщина в голубом плаще. Он провожал
ее глазами, и каждый раз ему казалось, что по мере удаления цвет плаща
меняется - из голубого становится ярко-зеленым. В первый раз он только
механически отметил это обстоятельство; во второй - заметил и удивился; в
третий - растолкал Фреди, который как всегда спал, и заставил его
посмотреть в окно. Пока Фреди поднимался, женщина в голубом плаще уже
успела отойти на порядочное расстояние. Фреди подтвердил, что плащ
зеленый, и снова лег спать.
Его звали Юлиан Мюри и он томился от скуки в ожоговом отделении
городской клиники. Ему предстояло провести еще неделю в палате для
выздоравливающих, а после он свободен и может идти куда захочет. Вот
только ему некуда было идти.
В это утро женщина в голубом плаще появилась снова. Он попытался
разглядеть ее лицо, но не смог. Утро было пасмурным, женщина медленно
удалялась вдоль двойной прозрачной стены до сих пор еще зимних деревьев.
Он видел сбоку, сверху и сзади, это не оставляло ему никакой надежды
увидеть лицо. По этой причине он неожиданно разозлился и представил себе
ее, ради мести, в виде немолодой уродины с выпученными глазами. Нет,
пожалуй, лучше молодой. Молодым уродинам жить намного труднее. Конечно же,
он злился на себя. Любая злость это злость на себя.
Он был одним из тех, кто пережил известное крушение поезда девятого
декабря. Еще до сих пор газеты время от времени вспоминают об этом
событии, хотя с тех пор произошло немало нового. Та катастрофа сделала его
совсем другим человеком, как будто он, прежний, тоже погиб вместе с
другими. Но кто же тогда он теперешний? Почему сейчас он так непохож на
самого себя?
В то морозное утро взорвался нефтепровод, проходящий под
железнодорожным мостом. Он помнил кристально-пронизывающий холод, веющий
из полуоткрытого окна в тамбуре, помнил пушистые облака тонких берез,
взметаемые в небо длинными-длинными неподвижными стволами, помнил лес -
совсем белый даже в темноте и совсем непрозрачный из-за инея, помнил снег
и глубокие черные следы наискосок, помнил, как все вдруг исчезло, утонув в
оранжевом мареве. Красно-оранжевом. Свет появился на несколько секунд
раньше, чем звук. За эти несколько секунд он успел подумать о многом.
Сперва он подумал о том, что что-то случилось с его зрением. Потом он
вдруг вспомнил свою мать, которая умерла двенадцать лет назад, и это
воспоминание, именно это, заставило его испугаться и понять, что произошло
страшное. Потом ударная волна столкнула поезд с откоса. К счастью, вагон
был предпоследним. Он увидел, как дружно вздрогнули оранжевые березы,
стряхивая с себя иней, увидел, как неправдоподобно ярко вспыхнула огненная
полоса на задней стенке тамбура и осветила его самого. Поезд, не снижая
скорости, стал наклоняться. Затем толчок, темнота и нечто черное,
вдавливающееся в окно. Потом он пытался ползти по снегу, проваливаясь
руками; он знал, что должен успеть отползти дальше, но кружился на месте
из-за чудовищной, парализующей боли. Боль не позволяла ему остановиться и
не позволяла ползти в нужном направлении, поэтому он только бессмысленно
перекатывался в снегу. Все вокруг было красно-оранжевым, только полоска
неба оставалась голубой; он замечал эту полоску каждый раз, когда случайно
переворачивался на спину. Оттуда, из неба, летели к нему крупные мирные
хлопья инея - его на березах было так много, что иней продолжал падать еще
несколько часов, до тех пор, пока огонь не потух. А снег был мягким и
невесомым.
В конце концов он смог сесть. Он все-таки отполз от вагона на
безопасное расстояние. Недалеко, примерно в километре впереди, гудел и
двигался огненный шар. Рядом с шаром вставало солнце - совсем маленький и
безобидный красный зрачок, чуть трепещущий в неравномерном колыхании
раскаленного воздуха. Тогда он подумал о бомбе. Огненный шар очень
напоминал облако ядерного взрыва - так он подумал тогда. Еще он подумал,
что нужно не смотреть и закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Но кто-то
другой внутри него (может быть, именно в тот момент родилось его новое Я?)
приказал смотреть. И, не прекращая смотреть, он убедил себя в том, что
человек, взглянувший на ядерный взрыв, все равно обречен, а поэтому лучше
смотреть и запоминать последнюю в жизни чудовищную красоту. Когда он смог
отвести глаза от огня, солнце уже поднялось выше, и его свет смешался с
оранжевым сиянием, медленно, но уверенно гася его. Снег снова становился
белым, а глубина пушистого леса - голубой. Он увидел множество черных
точек на снегу и протянул ладонь. На ладонь упал неровный стеклянный
шарик, величиной с горошину. Шарик успел остыть за время своего
путешествия в воздухе. Это был снегопад из остывших остатков расплавленной
земли. Тогда он понял, что спасен, и испугался, и обрадовался
одновременно. Радость не оставляла его еще многие недели. Даже в самое
тяжелое время, когда он лежал на больничной койке, не имея возможности
пошевелиться, почти распухая от боли, он все же улыбался. Никто не
понимал, чему он улыбается. Однажды врач спросил его об этом. Врач не мог
понять такой простой вещи.
- Вы всегда улыбаетесь, - сказал врач, - я удивляюсь вашей выдержке.
