- Думаешь, следы крови?
- Возможно.
- С этим ничего нельзя было поделать!
Я знал, что невозможно. Было излишне о том спорить. Нас не нашли. Пока.
- Но что будем жрать? - сказал тихо Гут. - Ты еще не голоден?
Я был голоден, я уже начинал это чувствовать. А что будет через неделю,
две или три?
- Ночью попытаемся снова, - сказал он. - Иначе нет смысла скрываться.
Сдохнем тут от жары, когда приблизимся к экватору.
- Мы должны были взорвать этот проклятый уран, достаточно было бы
обычной гранаты!
Вздор, сумасбродные слова, пустой звук. Звуки и голод, взгляд,
устремленный во тьму. С каждым мгновением мы откуда-то удалялись и к чему-то
приближались. Я еще никогда не чувствовал себя таким беспомощным и
ничтожным. Всего-навсего песчинка. Ее уносит ветер, и нет силы, которая бы
ее удержала. Бог забыл людей: забыл того человека, которого мы ударили
железным прутом, забыл о всей команде "Гильдеборг". Как бы он не забыл нас -
на дне этого омута. Некоторые вещи человек не понимает. Ему не хватает
вместимости мозга. Он ограничен своим существованием. Не способен исчезнуть
из тела, избавиться от него. Хорошо еще, что нервное истощение так велико,
что мы можем спать, что проваливаемся из внешнего во внутренний омут, а он -
бездонный. Не имеет стен, обложенных нейтральным материалом, нельзя в нем
свернуться клубочком и положить лицо на прохладное дно. Он безразмерен,
проваливаешься, отдаляешься и блуждаешь! В иной стране, в ином времени...
Мама сказала:
- Вы еще не пойдете спать? Вам нужно отдохнуть. Такая дорога, бог
знает, что вас ждет.
Она ни о чем не знала. Мы уезжали всего лишь в отпуск, но она,
вероятно, о чем-то догадывалась. Я не хотел понимать скрытый смысл ее слов,
видеть слезы предчувствия. Уже конец, сынок, ты меня уже покинул. Я был так
же тверд, как и Августа. Вечная безжалостность молодости. Ничего не
случилось, мы скоро вернемся обратно! Мы вернемся.
Я осознал, что не смогу уже и представить себе лицо матери. Вижу только
фотографию, оставленную в гамбургской однокомнатной квартире на ночном
столике. И лицо Августы исчезло из памяти, остались расплывчатые черты,
которые могли принадлежать каждой из женщин...
- Пойдем, Ганс, - настойчиво шептал Гут. - Проснись, время, мы должны
попытаться достать еду.
Все время я что-то должен делать, нет ни минуты покоя. Мы открыли дверь
в мир и пролезли сквозь щель. Прежде всего мы отвернули выпускной кран и
долго, захлебываясь, пили. Было около полуночи, крысы еще не вышли на ночной
грабеж. Скрип корабельного вала. Вдоль переплетений трубопроводов мы
отправились знакомой дорогой на корму. Вдалеке появились огни. Мы отчетливо
ощущали, как все судно сотрясается и вибрирует. Турбина все еще работала на
самых высоких оборотах. Меня вдруг охватило страшное желание выбежать на
палубу, надышаться свежим воздухом и увидеть звезды. Звезды над годовой.
Тайну вечности.
- Осторожнее, ты! - зашипел Гут и посмотрел вверх в темноту. - Здесь
первый стояк.
Один трубопровод отходил здесь от главной линии вверх. Мы снова
зашагали. Аварийные огни приближались. Лестница и освещенный дозиметр
Гейгера - Мюллера. О своих дозиметрах мы забыли, они были не нужны. Но все
еще послушно висели на лацканах комбинезонов.
- Осторожно!
Мы, окаменев, остановились. У лестницы, ведущей в первый трюм, появился
часовой. Парень в белом антирадиационном костюме с автоматом в руке. Он
вынырнул из тени и уселся на ступеньку. Костюм был, конечно, не лишним, хотя
против сильной радиации он не защищал, а был нужен при манипуляциях с
контейнерами. И по-видимому, придавал уверенности. Здесь была опасная зона.
Не двигаясь, мы наблюдали за охранником. Он временами недоверчиво
посматривал в темноту, боялся.
- По лестницам не пройдем, - тяжело проронил Гут. - Мы должны найти
другой стояк, он, скорее всего, прямо за лестницей.
Парень встал, потянулся и зевнул.
Мы снова двинулись. Неуверенно, по острию ножа. Граница между жизнью и
смертью. Она проходила здесь. Примерно после десяти минут опасного ползания,
поисков и возвращения мы нашли другое место, где трубопроводы поднимались
вверх. Караульный с автоматом кружился, как бабочка в освещенном кругу,
около дозиметра.
В темноте мы нащупали упоры для ног и начали по трубам карабкаться
вверх. Приблизительно после пяти метров пространство сузилось, и мы вползли
в трубу. Караульный и круг света исчезли. Удивительный мир. Мы ощупывали
кожу судна и его мясо изнутри, пролезали по артерии. Только на уровне
первого трюма мы отважились включить фонарь мертвеца. Связки кабелей
электропроводки тянулись к машинному отделению. Там, где водо- проводные
трубы изгибались, нам показалось, что в этом душном спертом воздухе повеяло
ветерком. Вентиляция. Где-то, вероятно, подсоединялась вентиляционная шахта.
Мы держались за связки кабелей. Если на одном из них окажется нарушенной
изоляция, нам конец. Останемся здесь, сожженные, до тех пор, пока это судно
не потонет или не будет разрезано на металлолом.
Здесь уже явственно сквозило. Может быть, мы уже в вентиляционном
канале? Может быть, он служит и для электропроводки, и для воздухообмена?
Что находится за стеной, около которой мы ползем вперед? Как выполнена
вентиляция в складском помещении? Скорее всего, есть отверстие в потолке, но
какого оно размера?
А потом я почувствовал запах моря. Труба поднималась прямо вверх,
вероятно, на палубу. Главный вентиляционный канал! Внизу, в полуметре ниже
уровня отдушины, к которой мы лезли, в железной обшивке было отверстие,
забранное проволочной решеткой. Я сел Гуту на ноги, он глубоко нагнулся и
посветил внутрь.
Склад! Мы были у цели. Теперь оставалось только проникнуть внутрь и
вернуться обратно. Гут начал яростно трясти решетку. Она поддалась. Он
перелез через вентиляционную шахту, которая начиналась где-то глубоко в
трюме, и спустился через отверстие в склад. Я светил ему. Видны были ряды
полок, ящиков и бочек. Мешки с мукой и рисом, коробки с консервами. Он
схватил один из пустых мешков и начал набивать в него то, что попало ему под
руку.
- С мешком не пройдем, не пролезем через шахту, - закричал я ему.
Он повернулся и посмотрел на фонарь. Я видел его лицо. Сосредоточенное
и напряженное.
- Да, не пролезем, - крикнул он мне. - Бросим его в вентиляционную
шахту вниз. Мы - на корме под кубриками команды, потом найдем это место.
- Брось его куда хочешь, - сказал я сердито, - но возьми только
консервы и сухари, а на остальное наплюй!
- А спиртное! Его здесь полно, мы хорошенько прополощем себе горло из
капитанских запасов!
Наконец он наполнил мешок, придвинул к стене несколько ящиков и подал
его мне вверх к вентиляционному окну.
- Спусти его вниз, ничего не случится. Виски у меня в карманах.
Мешок был так тяжел, что я его едва-едва протащил через отверстие.
- Бросай его, не бойся!
Я спустил мешок в шахту. Слышал, как он несколько раз тупо ударился о
стены, и потом все замолкло. Гут протягивал ко мне руки, он хотел, чтобы все
это уже кончилось, хотел скорее исчезнуть отсюда. Мы отдохнули только тогда,
когда защитная решетка снова закрыла отверстие. Только теперь мы снова
почувствовали холодный воздух, тянувшийся через вентиляционную шахту. По
стояку я начал карабкаться вверх. Я не мог устоять. Мне страстно захотелось
увидеть небосвод и отблески волн. Гул машин остался глубоко под нами. Шахта
выходила на палубу и против потока волн была защищена обычной дымоходной
заслонкой. Я услышал удары волн, чей-то голос близко от нас отчетливо
сказал:
- Завтра мы должны начать покраску. Когда пристанем, краска не должна
выглядеть как новая. И еще кое-что, капитан. Мне не верится, что Кормак мог
свалиться за борт. Море спокойно, а к спиртному никто не имеет доступа. Вы
действительно убеждены, что все из старого экипажа сели в шлюпки?
Сердце у меня остановилось. Откуда слышались эти голоса? С палубы?
Капитан вышел на ночную прогулку? Или они доносятся прямо с капитанского
мостика? Я не отваживался даже вздохнуть. Если мы слышали их, то и они могли
услышать нас. Мне казалось, что в узкой шахте опять становится неимоверно
жарко.
- Вниз! Немедленно вниз! - шептал подо мною Гут.
- Если вы не убеждены, то выкладывайте сразу, - сказал снова бесцветный
голос. - Мы должны покончить с этим, пока мы еще в море. Когда пристанем,
нам обоим это может стоить жизни,
- Терпеть не могу угроз, - проворчал Фаррина. - Будьте осторожны, как
бы вы сами тоже не свалились за борт. Тот ваш приятель никогда в жизни не
был в море. Вы нарушили договорен- ность, соглашением было предусмотрено,
что я обеспечу эвакуацию экипажа, а не то, что вы их расстреляете!
- Сожалею, капитан, за это я извиняюсь, но морской флот получил другие
инструкции. Я не был информирован.
- Так катитесь подальше и не трепите языком! Я ведь тоже не
информирован, - сказал насмешливо Фаррина. - Вы взяли на себя командование,
а я забочусь только о технической стороне плавания.
- Но вы должны гарантировать, что тут никто не остался!
Голоса удалялись. Те двое уходили по палубе. Мы осторожно начали
спускаться вниз. Гул корабельного вала и машин оглушал. Наш новый мир,
расположенный ниже уровня моря. Здесь все было иное: мышление, взгляды и
даже наши лица. Мы превратились в хищных зверей. Были готовы убивать.
В ссадинах и порванной одежде, мы наконец спустились обратно. Мы уже не
отваживались засветить фонарь. Вдали желтели аварийные огни, и человек в
белом сидел на лестнице. Спал ли он или только отдыхал, определить было
невозможно. Мы ползли на корму, куда выходила вентиляционная шахта, через
которую я спустил мешок. Но прошло еще немало времени, прежде чем мы его
нашли. Только потом мы побежали в укрытие. Сегодня мы будем чудесно спать.
Мы спасены, мы не умрем от голода.
Понемногу мы стали терять понятие о времени. Дни и ночи сливались в
ничем не нарушаемый поток темноты. Духота в трюме превратилась в жару. Мы не
могли определить, как долго мы плывем, и не пытались думать об этом. Отупело
лежали на дне стального склепа, погруженные в себя. Ничего нас не связывало,
нам было не о чем говорить, а каждое движение изнуряло. Было очевидно, что
судно приближается к экватору и все дальше и дальше уходит в бесконечные
просторы океана. Но куда и как долго еще нам плыть, этого мы не знали.
Ужас опасности миновал. Невозможно постоянно жить в страхе. Страх - это
мгновенное состояние, которое, если длится долго, неизбежно переходит в
безразличие, апатию. Человек привыкает к страху, создает защитную оболочку.
Но возник иной страх, страх ожидания. В укрытии мы можем сколько-то
пережить, но как попадем на берег, когда судно пристанет? Какая-то сила
вынуждала нас обдумывать, искать выход, пробуждала нас от летаргии.
Никогда я не имел столько времени на размышления. Все заботился о
пропитании, о сиюминутном. И вдруг погоня за деньгами и жизненным успехом
кончилась. Надежды рассеялись, и ничто не имело цены. Суета сует,
бессмыслица существования. Человек - бренное создание. Я начал постигать
иное измерение окружающего мира.
Обычно каждый наперед различает отдельные этапы своей жизни. Готовится
к ним и ждет их. Изменение не происходит в единое мгновение, иногда минут
годы, прежде чем человек заметит, что, в сущности, он и его жизнь
изменились, что он идет по другой земле, очутился на другом берегу.
Я испытал таких этапов несколько. Первый закончился, когда я
