Павел Гейцман. Смертоносный груз "Гильдеборг"
Перевод с чешского: Б.Гнусин
OCR, правка - Aleksandr Evmeshenko A.Evmeshenko@vaz.ru
Роман
ГЛАВА I
И тут до меня дошло!
Наконец-то я все понял!
Какое свинство, какая подлость - этот бандит нас продал. Он всех нас
продал!
- Гут! - в ужасе заорал я в стальной шахтный ствол машинного отделения.
- Гут!
Пространство разлетелось в клочья. Взорвалось. Рухнуло прямо на глазах
и сбило меня с ног. Безумие. Четырехмерный фильм ужасов! Серый экран
рассвета разодран обломками спасательных шлюпок. Медленно и беззвучно падали
они в море. Бешеные волны захлестывали палубу. Передо мной возникло желтое
лицо Гута. Я ничего не видел, я не хотел этого видеть, я боял- ся посмотреть
на море.
Через час у нас заканчивалась смена. Вместе с дождем по темным волнам
разливался бесцветно-пепельный рассвет. Ни ночь, ни день. Нечто
безжизненное: то ли первый миг творения, то ли начало всемирного потопа.
Соблюдая самые строгие меры предосторожности, мы переправляли из
Амстердама в Геную для фирмы "Андреотти" двести тонн окисла урана U3O8,
упакованного в специальные свинцовые контейнеры. Детекторы Гейгера -
Мюллера, снабженные оптическими и акустическими индикаторами уровня
радиоактивности, контролировали грузовые трюмы, мостик и все рабочие места
на нижней палубе. Они были соединены с центральным сигнальным устройством -
в случае превышения допустимых норм радиации сирены тревоги включатся
автоматически. Все члены команды должны были постоянно иметь при себе
прикрепленный к одежде индивидуальный дозиметр, а в грузовые трюмы входить
разрешалось только в резиновых костюмах, предохраняющих против радиации.
Быстроходное грузовое судно "Гильдеборг" спешило в сыром предутреннем
холоде, но здесь, в машинном отделении, ослепительное сияние электрических
лампочек утомляло глаза и тяжелая жара, пропитанная маслом, стекала по
стальным стенам.
- Снизить обороты до среднего! - неожиданно раздался голос капитана из
репродуктора на панели управления. Предупреждающая лампочка, разбуженная
кем-то на капитанском мостике, замигала, и с дремотным спокойствием уходящей
ночи было покончено.
- Снижаю обороты до среднего! - повторил Гельмут Сейдл, он же просто
Гут, старший механик и шеф ночной смены. Он перевел глаза на часы,
показывающие около половины четвертого, потом подошел к пульту управления.
Детекторы Гейгера - Мюллера молчали.
- Самый малый ход!
Он недоумевающе посмотрел на меня.
- Есть самый малый, - сказал он в микрофон.
Звук, заполняющий машинное отделение, стал более глубоким и сочным.
Турбина переходила на низкие обороты.
Это был совершенно неожиданный приказ. Где-то после полуночи мы должны
были пройти Гибралтарский пролив и вдоль испанских берегов направиться в
Геную. Всю дорогу европейское побережье было у нас на виду. Высокие
скалистые берега Нормандии, ветреный Бискайский залив, где уже ощущалось
холодное дыхание тяжелых водных масс Атлантического океана, и зеленые склоны
Португалии. "Причаливаем? - подумал я. - Куда же это мы причаливаем?"
Звук турбины опять заметно изменился. Электрические лампочки замигали,
напряжение в сети упало. Теперь должен был появиться шеф-инженер, чтобы
контролировать маневр причаливания.
- Может, нас задержали англичане в Гибралтаре?
Гут на мгновение беспокойно отвел взгляд от пульта управления, глянул
на электрические часы и отрицательно покачал головой.
- Мы не в Гибралтаре, - сказал он недовольно.
Я бросил взгляд на пленочный дозиметр, прицепленный к лацкану спецовки.
Ничего. Оптические и акустические индикаторы дремали, уровень радиации нигде
не повысился.
- Стоп машина! - приказал с мостика капитан Фаррина, и над панелью
засиял красный свет.
Тишина!
Тахометр успокоился. Мы стояли. Гут утер лоб рукавом спецовки.
- Проверь систему смазки и давление масла!
У него было усталое лицо стареющего человека, который много перенес, но
пока еще не сдается. Светлые невыразительные глаза, поредевшие волосы и
испитая пористая кожа. Старший механик ночной смены и я, его помощник.
Мальчик на побегушках. С условием держать язык за зубами.
Шеф-инженер, однако, не приходил.
"Гильдеборг" неподвижно стояла под проливным дождем посреди
пробуждающегося Средиземного моря где-то между Испанией и Алжиром. По
крайней мере, ей следовало бы стоять там. Все это время мы держались
регулярных морских путей.
- Может быть, авария? - спросил я. Что я, жалкая сухопутная крыса, знал
о кораблях и мореплавании? Машинное отделение и котельная были в порядке,
турбина была в порядке, вал и гребной винт - тоже, это мы знали точно.
Контрольные приборы сигнализировали бы о повреждении. Но такое судно, как
"Гильдеборг", безо всякого повода среди плавания не остановится. Каждая
минута опоздания стоит денег, много денег, а принимая во внимание наш груз -
огромное количество денег.
- Не знаю, - сказал Гут с громким вздохом. Ему было наплевать на все,
только бы не повышалась радиация. Приказали остановить - он остановил. Мы
должны делать все, что прикажут те, наверху, а на остальное нам наплевать.
Теперь мы могли, по крайней мере, спокойно закурить. Курение,
разумеется, было тоже запрещено. Не знаю почему, ведь не везли же мы
нефть...
На море я попал впервые, благодаря Августе. О такой возможности можно
было только мечтать. Платили главным образом за риск, и привлекало то, что
после окончания пути половине экипажа разрешалось покинуть судно. Оставался
только кадровый состав. Это было специальное судно, для специальных целей.
Оно не было предназначено для длительного использования, оно должно было
окупить себя за один рейс. Вцепился я в это место не раздумывая и держался
обеими руками, да и кто бы не ухватился за него? Меня взяли только потому,
что я был инженером-механиком. Всякий раз, когда я вспоминал об этом, мне
становилось смешно. Инженер-механик с либеньской верфи. Где теперь эта
верфь, и какой я теперь инженер... Так, помощник в машинном отделении.
Скорее всего, меня взяли благодаря тому, что Августа переспала с капитаном
Фарриной. Я делал вид, что об этом не догадываюсь, я не хотел знать, как
было на самом деле. Августа была великолепна, по крайней мере, мне она такой
показалась. Она танцевала и пела в одном из самых лучших амстердамских
ночных клубов.
- Всей команде на палубу! - раздался по корабельному радио
металлический голос капитана, и зазвучала сирена тревоги.
- Всей команде немедленно на палубу!
Но наш детектор Гейгера - Мюллера молчал. И личные дозиметры на
промасленных спецовках не показывали никаких изменений.
- Занять места в спасательных шлюпках по расписанию!
- Учебная тревога, - с отвращением пробормотал Гут. - Ничего не
случилось. Этот идиот не даст людям даже выспаться!
Теперь все стало ясно. Если все пойдет нормально, часа через два нас
сменят. Я глубоко вздохнул. Учебная тревога. Никакой капитан не упустит
возможность хоть одну внести в судовой журнал. Что, если бы...
- Ну что ж, сделаем передышку, - сонно зевнул Гут. Мы улеглись на кожух
турбины возле спящего сердца корабля. И дремали, прикрыв глаза. На членов
команды, несущих службу в машинном отделении, приказ не распространялся.
Судно должно быть в любое мгновение под парами, готовым к плаванию. Давление
не должно упасть. Только по прямому указанию капитана смена покидала
машинное отделение и котельную. Это случалось, когда вода доходила до
лопаток турбины и грозила опасностью взрыва котлов.
Мы услышали гулкие удары в борт корабля. Наверху опускали шлюпки. Гут
удивленно поднял голову. Казалось, шлюпки спускают сломя голову, в панике.
Ничего подобного при учебной тревоге не могло быть. Шлюпки не должны были
даже коснуться борта корабля. Боцман за это разорвал бы парней.
- Мне это не нравится, Ганс, - сказал Гут, - не нравится мне это, черт
возьми!
Команда была интернациональной. Немцы, французы, голландцы и я, чех.
Меня называли просто Ганс. Ганс Краус. С Гутом у меня были хорошие
отношения, он приказывал, а я слушался. Этому уж я научился. Я забыл о своем
дипломе - в этом мире он был ни к чему. Только, поэтому я с самого начала не
потерпел крах. Сварщик корабельных конструкций на огромной гамбургской
верфи. Мой диплом инженера не признавали, удостоверение сварщика - да.
Каторжная работа, но - деньги. А мне они были нужны. Для себя и для Августы.
- Сбегай наверх, - неожиданно приказал Гут. - Взгляни, что там,
собственно, делается?
Я выскользнул из машинного отделения. Ударов шлюпок уже не было слышно.
И в котельной было тихо и пусто. Как же мы этого не заметили? Два марша
вверх по железным трапам... В непривычной тишине ступени громко вибрировали
и гудели. Перепрыгивая через две ступени,, я летел на палубу. Уже не
слышались ни сирены, ни голоса. Запыхавшись, я открыл тяжелую стальную
дверь.
Сумрак и рассвет.
Потоп!
Удары моря.
Побережья не было видно. Открытая, бесконечная, залитая дождем равнина.
Не равнина, нет! В двухстах метрах по правому борту высилась пятнистая,
серо-зеленая стальная гора. Ракетометы на баке, а на самой высокой мачте -
вращающийся радар. Я никогда не видел такого корабля. У него не было ни
флага, ни названия, ничего, что можно было бы запомнить.
Стая белых безмоторных шлюпок летела от борта "Гильдеборг". Я посмотрел
на капитанский мостик - пусто!
- Гут! - заорал я вниз, в стальной шахтный ствол. - Гут!
Пространство разлетелось в клочья. Взорвалось! Рухнуло прямо на глазах
и сбило меня с ног. Ракетометы взметнули огненную стену. Вздыбили море,
подняли его к небосводу и разорвали серое полотно рассвета обломками шлюпок.
Беззвучно они падали обратно.
Я оглох. Бешеные волны захлестнули палубу. Желтое лицо Гута. Я
поднимался ошеломленный, ничего не понимая.
С палубы серо-зеленого эсминца слетело на воду несколько шлюпок, мощные
моторы гнали их, с поднятыми носами, к бортам "Гильдеборг".
Гут судорожно сжал мне руку. Я посмотрел на мостик. Капитан Иоганн
Фаррина стоял у поручней и смотрел вниз.
И тут до меня дошло!
Наконец-то я все понял!
Какое свинство, какая подлость - этот бандит нас продал! Он всех нас
продал!
Музыки уже не было слышно. Огни погасли. На сцене как тень, танцуя,
появилась Августа. Она тихо начала напевать и зажгла свечи. Я видел ее
волосы, собранные в узел, шляпу с вуалью и облачка сигаретного дыма,
плывущие над пламенем свечей. Тихий мелодичный голос создавал атмосферу
полной интимности. Слова не надо было понимать, они не имели значения. Время
от времени она замолкала - когда не могла расстегнуть пуговичку или
развязать туфельку, - потом опять непринужденно продолжала.
Как хорошо я знал каждое ее движение, однако простота, с которой она
теперь раздевалась, действовала и на меня. А публика не обращала на это
внимания. Августе не нужно было стараться что-то изобразить, ей не нужно
было ничему учиться для этого - достаточно простейших танцевальных движений
и умения показать свое тело.
Я горько усмехнулся. Это означало конец, по-настоящему конец. С ее
стороны было жестоко позвать меня сюда. Чего мы хотели добиться вместе и что
мы сумели сделать?
Чужой, незнакомый голос за деревянной перегородкой, отделяющей мой
кабинет от соседнего, насмешливо произнес:
- А что вы мне можете дать, что вы мне хотите за это предложить?
