довольно толстый парень в серо-зеленой рубашке и серо-зеленых брюках.
Униформа или гражданская одежда-это могло быть чем угодно. Газеты у него
упали на стол, в непритворном изумлении он вытаращил глаза.
- Grussgott [Салют! (Нем.)] - сказал Гут. - Не храпи, мы хотим
наняться!
Его немецкий поднял парня на ноги.
- Ради бога, парни... - ахнул он недоверчиво. - Откуда вы удрали? У вас
неприятности?
- С английского угольщика, и ни за что на свете туда не вернемся!
Он широко раскрыл объятия. Потом рассмотрел наши лохмотья, рассмеялся и
не стал нас обнимать.
- Добро пожаловать, милости просим. Англичане - трусы, это каждый
знает.
Сирена выла перед витриной. На стенах висели десятки плакатов с
африканской тематикой. На каждом стоял или сидел в открытом джипе
симпатичный паренек в серо-зеленой униформе.
- Вы решили правильно, жалеть не будете, все будет в порядке, - сказал
он решительно. - Чем где-то надрываться... - неопределенно развел он руками.
- Вот это работа - для настоя- щих парней. Будете довольны и наживете
немалые денежки. Но прежде всего мы составим договор. У вас есть документы?
- и он искоса посмотрел на нас.
- Остались на судне, - спокойно сказал Гут. - У капитана. Знаешь как
это бывает, не могли же мы идти за документами.
- Гм... конечно, разумеется, нет, - кивнул парень и минуту выжидательно
наблюдал за нами. - Вероятно, вы на самом деле не могли... - оскалил зубы
по-дружески, - на это нам наплевать, наш армейский корпус это не интересует,
это ваше дело. Получите воинское удостоверение, этого вполне достаточно.
Оно, конечно, не заменяет действующий паспорт, и вы не сможете
путешествовать за границу вне воинского подразделения. Да и что вам там
делать, не так ли? После пяти лет службы вы сможете попросить о
предоставлении родезийского гражданства и получите настоящий паспорт. Наш
корпус размещен в Родезии.
Это было ясно. Только теперь мы начали постепенно понимать, где мы
очутились.
- На сколько лет хотите подписать? - спросил он деловито и разложил на
конторке печатные бланки договора с большим государственным гербом. Он не
терял время, все шло гладко.
- Сколько нам дадут? - сухо спросил Гут.
- Для начала - две тысячи долларов, родезийских, конечно, плюс доплаты
за боевые операции.
Мы торопливо подсчитали.
- Наживете больше трех тысяч - это совершенно точно, - сказал
соблазнитель и перевернул бумаги. - Так на сколько, ребята, на год, на два
или на пять? Только в нашем корпусе вы узнаете, что такое добровольческая
армия. Гофман - молодец, самый лучший командир, которого я знаю. Но вы
обдумайте, это ваше дело. Подпишете на год или два, а что будете делать
потом? У нас вам обеспечен твердый оклад - замечательный оклад и полное
обеспечение...
- На два года, - сказал Гут, - потом увидим.
- Отлично. Если захотите, договор всегда можно продлить. - И пододвинул
к нам бумаги. Все было очень просто и легко. Меня охватил ужас: продать душу
дьяволу на два года или даже на пять лет? Мне стало дурно. У нас нет
документов, без документов каждый зажмет нас в кулак.
- Посмотри, в каком мы виде, - пытался я отдалить решение, - прежде
всего мы хотели бы привести себя немного в порядок.
- Положитесь на меня, - усмехнулся парень. - Этот галдеж на улице -
из-за вас?
Мы были не в состоянии произнести ни слова. Минуту он наслаждался нашим
испугом. А потом махнул рукой:
- Я ничего не говорил, меня это не интересует, будьте спокойны. Как
только подпишете, подброшу вас до здешней базы. С того момента, как вы
станете членами корпуса, никто не посмеет на вас поднять руку, за это я
ручаюсь! Ни полиция, ни армия, абсолютно никто. У нас такая договоренность!
Когда я расписывался, то заметил, что грязь въелась в руку так глубоко,
что я даже не мажу этот красивый бланк.
Я начал смеяться; это было невероятно, только что я стал членом
самостоятельной "Анти-Террористической Унии" Макса Гофмана. Мы были куплены
и завербованы в течение десяти минут. У нас не было времени на размышления,
самокопания или взвешивания моральных ценностей. К тому же чихал на эти
ценности весь свет, чихали и мы на них тоже. Здесь нам предлагалась
единственная возможность сохранить свою шкуру. Окончательно исчезнуть из
пределов досягаемости капитана Фаррины и южноафриканской полиции. В их
компании нас ждала одна-единственная дорога из порта. С пулей в голове
куда-нибудь на свалку. Сомневаюсь, что они утруждали бы себя похоронами.
- Так, ребята, - спокойно сказал портовый представитель Макса Гофмана и
аккуратно положил договоры а письменный стол. - Теперь я должен сделать из
вас снова людей. Пару дней отдохнете, и потом я отошлю вас сборным самолетом
в Русамбо.
Он встал, подошел к большой карте и указал нам на маленькую точку
недалеко от родезийско-мозамбикской границы.
- Здесь расположена наша база. Он запер контору и по коридору вывел нас
во двор между безликих корпусов складских и учрежденческих зданий. Посмотрев
убийственным взглядом на наши грязные разодранные комбинезоны, он ключом
отпер дверцы серого "ситроена". МАШИНА БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА! Через проезд "Только
для европейцев!" мы выехали на другую улицу и среди валившей пестрой толпы
бесцеремонно пробирались к городу. Только когда мы миновали величественное
здание управления порта и вырвались из муравейника на приморскую автостраду,
перед нами возникла панорама города, протянувшегося вдоль прекрасного залива
Алгоа, с золотыми пляжами и очертаниями Форт-Фредерика, старейшей
африканской военной крепости под экватором.
Этап!
Мы вступили в иной мир. Он сущeствовал независимо от нас, и ничего мы о
нем не знали. Вынырнули из омута и оказались в нем.
Меня охватило чувство неимоверного облегчения и счастья. Нас уже не
схватят, мы пережили. Мы сидели, ослепленные жгучим, ликующим
послеполуденным сиянием. По обеим сторонам шоссе тянулись пестрые ковры
цветов. Только полоса стройных высоких пальм с королевскими кронами, слегка
покачивающихся от дуновения слабого ветерка, опоясывала весь залив, как
зеленый венок. "Экскурсовод" нажал на кнопку радиоприемника.
Психологический допинг. Порт-Элизабет превратился у меня на глазах в
рай. Мы ускользнули, вступили на небеса. Я чувствовал, как слезы неудержимо
льются из моих глаз.
Гут дремал, голова у него покачивалась, рот был приоткрыт. Многое он
перенес. Человек не может выдержать слишком много ужаса или счастья, тотчас
же начинают работать его защитные системы. Усталость и сон. За сегодняшний
день мы наработались больше, чем если бы выгрузили целый эшелон угля.
"Экскурсовод" нас не беспокоил. Он тихо насвистывал какую-то мелодию.
Через открытые окна в машину проник аромат моря, просоленного песка и
морских водорослей.
Белые безлюдные дворцы на пологих склонах сменяли виллы и резиденции.
На блюдах золотого песка лежали тела полуголых женщин.
Я глубоко вздохнул, я был как пьяный. Человек за один-единственный день
может прожить больше, чем за всю жизнь. Голова у меня кружилась, езда в
машине вызывала тошноту. Пессимист внутри меня отчаянно нашептывал: "Все -
обман! Достаточно двух желто-черных полосатых контейнеров, и не будет
ничего. Ни пальм, ни ковров из цветов, ни даже этого прекрасного города с
красотками на побережье. Ничего! Вообще ничего!"
Белое кружево окаймляло побережье. Именно здесь кончалась Африка,
дальше был уже только океан. Мы свернули с приморской автострады на
асфальтированную дорогу, ведущую немного в сторону. Город остался позади.
Потом перед нами в одной из живых изгородей открылись железные ворота, и
машина остановилась перед низким кирпичным бунгало.
- Фред, Фред, - заорал "экскурсовод" и вышел из машины. Гут открыл
глаза и непонимающе смотрел вокруг себя. - Фред! Везу друзей!
Из бунгало вынырнул однорукий мужчина в таких же серо-зеленых брюках и
рубашке без каких-либо знаков различия и от удивления открыл рот:
- Где ты их взял? Ну и вид у них...
- Удрали с какого-то угольщика. Можешь с ними что-нибудь сделать?
Однорукий озадаченно покачал головой.
- Ничего подобного я еще не видел. Плывете из Европы?
- Из Европы.
- Ничего, вперед, ребята! - сказал ободряюще "экскурсовод". - Можете
заняться собой. Я должен вернуться, вечером увидимся.
Он развернул машину и исчез.
Я стоял неподвижно под потоком теплой воды, давая ей бить во все поры
моего тела. Гут в соседнем душе фыркал и чихал. Содрать грязь "Гильдеборг"
было выше моих сил. Мыло скользило по ней, как по жирному стеклу. Даже не
захватывало. Потом появился Фред и принес нам синтетические моющие средства.
Минуту он смотрел на наши покрытые черным тела и с усмешкой сказал:
- Что вы, парни, это не уголь, это - трюм, но мне до этого нет никакого
дела, это ваша забота.
Он скорчил гримасу и предоставил нас потокам воды и химии.
Сапонаты начали разрушать монолитный слой грязи. Ужасная, каторжная
работа, я вынужден был отдохнуть.
- Гут! - закричал я в соседнюю кабинку.
- М-м?
- Что будем делать?
Мне необходимо было беседовать, говорить о нашем решении, о своих
сомнениях. Теперь под барабанящим душем, в доме за высокой оградой у меня
начало все переворачиваться в голове. Ведь, конечно, мы не допустим, чтобы
нас отправили в Родезию. Наш поступок был вызван отчаянием, но теперь мы уже
не отчаиваемся.
- Будем держать язык за зубами! - сказал строго Гут. - Как в армии,
приятель.
Однако мне казалось, что его резкий ответ имеет в сущности иное
значение. Он не хотел разговаривать. Не хотел разговаривать на эту тему
здесь. И у него не выходил из головы наш поступок. Человек быстро приходит в
себя, он мигом забывает о чуде, свидетелем которого был. Об оказанном
благодеянии. О до сих пор оказываемом благодеянии. А ведь мы еще пока стояли
под душем и сдирали грязь.
Но с каждым чистым клочком кожи в нас пробуждались сомнения и
неблагодарность. Теперь, когда непосредственная опасность нам уже не
угрожала, когда мы в окно видели зелень сада и белые стены дома, мы начинали
думать нормально. Только сейчас мы проснулись. Ведь не полезем же мы из огня
да в полымя. Мы стали членами частного иностранного легиона,
антитеррористического подразделения. Это было официальное название, но
каково оно было на самом деле? Кто террористы и кто антитеррористы? В разных
местах понимают это по-разному. Одинаковые слова понимает всяк по-своему.
Пора перестать верить в первоначальный смысл слов. Та, прежняя речь, в
которой "да" означало "да", а "нет" - "нет", принадлежит прошлому, самое
большее - словарю. Это мертвый язык, как латинский. ПРАВО, БЕСПРАВИЕ,
СВОБОДА - понятия, возможно, годящиеся еще для литературы. Но в живой речи
они означают нечто совсем иное. Они выражают сиюминутное положение вещей,
состояние мира и соотношение сил.
Свобода в устах сильного означает что-то совсем иное, чем в устах
слабого. Террорист на одной стороне - это герой на другой. Старое, настоящее
значение слов никто не хочет признавать. Ложь стала властительницей мира, а
обман ее одеянием.
Наконец с мытьем было покончено. Побритые и вымытые, в серо-зеленых
рубашках и брюках, мы, усевшись на террасе за плетеным столиком, вливали в
себя чашки чая, пихали сандвичи, которые самоотверженно приносил Фред. Потом
он уселся против нас, и мы вместе ждали возвращения Тони Шефера,
