Трое мужчин спокойно разговаривали на плохом английском. Это были не
американцы и не англичане, скорее всего, люди разных национальностей,
пользующиеся английским только для того, чтобы проще было понимать друг
друга. Программа на сцене их не интересовала.
- Если бы мне было двадцать, - снова сказал жесткий насмешливый голос,
- я хотел бы, возможно, толпу таких женщин, как вон та. Если бы мне было
тридцать, принялся бы наживать деньги или попытался сделать
головокружительную карьеру. Но я-то уже знаю, и вы должны знать тоже, что
деньги и успех даются только на время, это что-то вроде сна, к которому
человек может прикоснуться на секунду. - Он тихо засмеялся.- С барышнями это
всегда одинаково, каждая хочет в конце концов выйти замуж. От карьеры
останется самое большее - приличная пенсия и к ней ужас старости. Так что вы
еще хотите? Что вы мне можете дать?
Августа стояла в белом батистовом старомодном белье перед зеркалом и
развязывала ленточки корсета. Потом со вздохом его отбросила. Прекрасные
высокие груди выскользнули как виноградные кисти из корзинки.
- Вам, может быть, еще кажется, - продолжал устало голос за
перегородкой, - что время - бесконечно и какое-нибудь десятилетие - это
огромное время. Однако достаточно закрыть глаза, и с ним уже покончено. Как
скоро все узнают, что были обмануты! - Раздался неясный звук. Вероятно, он
смеялся. - Ничего вы мне за такое свинство не можете предложить.
Утром я приехал скорым "Гамбург - Амстердам". Ехал почти всю ночь,
чтобы встретиться с ней. Экономическая депрессия захватила уже и судоверфь
Кратцманна. Бразильцы отказались от заказов, и неделю тому назад я был
уволен. Уволены были все иностранцы. Оставалось только две возможности:
Канада или Австралия. В Европе меня не ждало ничего хорошего. Но без Августы
я не мог уехать, я хотел еще раз попытаться начать с того, на чем мы
остановились.
Напряжение в зале росло. Разговор утихал. Даже официанты теперь
успокоились. Августа провела несколько раз гребнем по длинным темным
волосам. Соединила их в единую прядь и начала заплетать косу. Только мужчины
в соседнем кабинете продолжали тихо беседовать дальше.
- Вы правы, - сказал другой голос. - Все в сущности обман, но мы,
однако, имеем возможность кое-что вам предложить. Иначе бы мы не пришли. -
Голос звучал вежливо и услужливо, почти заискивающе. - Вы должны это
обдумать. Наша... - он помолчал и долго искал подходящее выражение, -
скажем, компания, которая нас уполномочила, взвесив все, пришла к этому
варианту. Для какого-либо выбора и перемен уже нет времени. Даже у вас нет
времени, все решено! Ведь дело идет не о вашей особе: если бы на вашем месте
был кто-то другой - значит, был бы кто-то другой, и все. Попытайтесь не
усложнять ситуацию; мы оба совсем незначительные люди, можете с нами
соглашаться или не соглашаться, на решение мы не сможем повлиять. В подобных
случаях отдельное лицо вообще не имеет влияния.
- И значения, - добавил тихо третий.
- Так о чем речь? - холодно спросил первый мужчина.
- Прежде всего о жизни, о жизни ребенка. Гонорар и все остальное
получите, разумеется, тоже. Но теперь дело идет о жизни - вы поняли? Это
хорошая цена.
- Какого ребенка? - голос затвердел и звучал жестко, как железо по
железу.
- Вашей дочери, конечно!
Тишина.
Августа надела изящный старинный чепчик. Она подошла к кровати,
встряхнула ночную рубашку и очень медленно начала снимать плотно прилегающие
панталоны.
- Вы не можете мне воспрепятствовать... - это был раздраженный,
лишенный самообладания голос.
- Правда, этого мы не можем, в этом отношении мы не имеем никаких
инструкций. Но вы тоже не можете ничему воспрепятствовать, вообще ничему. Вы
станете виновником смерти своего ребенка, вы сами. Возможно, уже завтра
утром. Все зависит от вашего решения. Что, собственно, для вас еще имеет
цену?
Я ничего не понимал. Может быть, это были врачи, уговаривающие другого,
чтобы он отдал в их распоряжение какое-то новое лекарство. Меня это не
интересовало, голова у меня была полна своих забот. Та обнаженная на сцене
была моя жена. Пригласила меня на свое представление, чтобы я видел, какую
ослепительную карьеру она делала. Пятьсот гульденов за выступление! И заодно
она хотела мне помочь, хотела познакомить с капитаном Иоганном Фарриной,
который мог для меня что-то сделать...
Капитан Фаррина стоял у поручней капитанского мостика и неподвижно
смотрел вниз. Однако смотрел не на обломки шлюпок, качавшиеся на
поверхности, не на приближавшийся десант. Он смотрел через завесу сильного
дождя на нас! Через непреодолимое расстояние, разделяющее трюм и капитанский
мостик, мы смотрели друг другу в глаза. Потом в бешенстве он дернул головой,
как бы говоря: "Исчезните! Что вы пялите глаза!", и Гут Сейдл очнулся.
Паралич прошел. Возможно, это длилось минуту или две, в те мгновения
невозможно было определить время. Он рванул меня обратно в шахту и захлопнул
стальную дверь.
- Быстро! - выдохнул он голосом, какого я у него никогда еще не слышал.
- Поднажми. Теперь дело идет о нашей жизни - это захват корабля!
Это единственное, что было ясно. Те люди внизу хотели захватить
"Гильдеборг", они не хотели ее потопить. Не знаю, что или кто руководит в
эти минуты человеком. Подсознание - это просто выдумка, за которую хватаются
от неведения. За меня действовал кто-то совсем другой. Я чувствовал, что
меня ведет твердая рука, и это была рука не только Гута Сейдла. Я знал, что
теперь все поставлено на карту, что нам не на что надеяться, что нас
уничтожат, как уничтожили всю команду, что в моей жизни настал перелом.
Невозможное стало возможным. Скрытно, незаметно подготавливаются перемены в
судьбах людей. И в одно непредсказуемое мгновение вдруг рушится весь мир и
рвутся старые связи. Мгновение - и живые люди исчезают, растворяются, тонут
в бездонных глубинах океана. Сливаются с ним. И для нас в это единое
мгновение открылись все пропасти изменений и исчезновений, и мы разом
охватили всю действитель- ность. Она впиталась нам в кровь. Только позднее,
в абсолютной темноте отчаяния, в нашем тайном укрытии, она начала перед нами
разматываться постепенно, частями, которые мы были способны понять.
Мы проскочили машинное отделение и котельную и все еще неслись по
железным ступеням вниз. Судно - это гигантский лабиринт. Два года я сваривал
корабельные конструкции, но, не- смотря на это, ничего не знал. Гут плавал
на "Гильдеборг" уже несколько лет, он относился к основному составу, к
корабельному инвентарю, и знал тут каждый угол.
Трап кончился, мы с трудом передвигались в темной горизонтальной шахте
между трюмами, забитыми сотнями черно-желтых полосатых контейнеров с окислом
урана. У нас не было защитной одежды против радиации, резиновых сапог и
рукавиц, но мы о них и не думали. Страх, с которым мы все вре- мя плавания
следили за детекторами, исчез. Что значит возможность невидимого облучения
по сравнению с видимым ужасом там, наверху?
Мы отчетливо слышали, как шлюпки тычутся носами в стальные плиты
бортов. Моторы работали, чтобы удержать шлюпки на волне при выходе экипажа.
Мы были глубоко под ватерлинией. Конструкции судна отчетливо передавали
каждый звук. Потом Гут, как загнанный, остановился. Мы с трудом приоткрыли
тяжелые железные ворота, и перед нами возникла длинная батарея огромных
резервуаров. Питьевая вода!
- Здесь! - сказал Гут, запыхавшись. - Это единственная надежда; может
быть, нас тут не найдут.
Батарея из соображений безопасности была разделена на ряд
самостоятельных камер. Каждая камера имела на вершине собственный
воздуховыпускной и вентиляционный люк. Гут уже карабкался к одному из них по
железной лестнице. Верхняя часть исчезала высоко в темноте. Я и не пытался
определить ни объем, ни высоту.
- Всюду вода, - хрипло шептал мне Гут, - но эта камера отключена, в нее
невозможно напустить воду. Время от времени мы немного занимались
контрабандой... - но не сказал, кто были эти "мы", он только глубоко
вздохнул и на животе пополз к вентиляционным люкам. - Если мы изнутри запрем
замок люка, то им надо будет разрезать целую батарею, - объяснял он
торопливо, как будто хотел успокоить себя и меня. - Здесь безопасно, и никто
об этом не знает. Теперь уж на самом деле - никто, - добавил он, и мне
показалось, что он пытается что-то прочесть на моем лице в кромешной тьме
нижнего трюма.
Замок открылся, и мы приподняли крышку люка.
- Иди первый, я должен закрыть!
Я пролез через тесное отверстие, нащупал стальные ступеньки лестницы и
ощупью, с трясущимися коленями, шаг за шагом начал спускаться вниз. Матовое
пятно света над головой погасло. Я услышал стук предохранительной защелки.
Темнота - глубокая, непроницаемая и абсолютная - окружила нас. Мы были
закупорены в бутылке, запаяны в консервной банке, погребены в бочке под
поверхностью моря. А где-то над нами и вокруг нас разыгралось что-то, о чем
на следующий день все мировые агентства печати дадут одинаково сенсационное
сообщение: "СУДНО С ГРУЗОМ U3О8 НА ПУТИ ИЗ АМСТЕРДАМА В ГЕНУЮ БЕССЛЕДНО
ИСЧЕЗЛО!"
Но тут я задрожал от страха, и зубы у меня громко застучали. Никогда не
дойду я до последней ступеньки лестницы, никогда не ступлю на дно этого
омута! В следующее мгновение я просто задохнусь. Но наконец я почувствовал
дно резервуара, и на меня навалилась безмерная усталость. Мне хотелось
залезть еще глубже во тьму, свернуться в клубочек и спать. Я хотел ни о чем
не думать, ничего не слышать. Ведь это сон, страшный сон! Через минуту я
встану и пойду на утреннюю смену. Мир прочен и постоянен, в мире есть
порядочность и свой порядок. Действуют законы и права, конвенции и договоры;
человеческая жизнь имеет огромную цену. Никто не смеет безнаказанно поднять
на другого руку. Добро и справедливость, свобода и правда - ценности
человеческого духа...
Но Гут сокрушенно сказал:
- К черту! Найти нас не смогут, но что будем жрать? И что будет дальше?
Что будем жрать и что будет дальше?
Они уничтожили целую команду. Нельзя сказать - перебили, просто -
уничтожили, не осталось ничего. Капитан Фаррина стоял на капитанском мостике
и пристально смотрел вниз.
- Ты видел капитана? - беззвучно спросил я. Гут не ответил. Молчал.
Возможно, спал, или обдумывал, или... Или что? Что делает человек,
измученный ужасом?
Остальные были уже мертвы, разорваны залпом, утоплены в морских волнах.
Возврат в вечность или небытие - туда, откуда вышли. В конце концов все
вернется в первоначальное состояние, все - будь то чудо бытия или
самосознание. Не будешь же вечно лежать в безопасности на коленях у женщины,
как ребенок или как любовник. Жизнь - это измена и обман, случайный дар,
который ты должен вернуть.
Что это было? Случайность или непонятный мне план?
- Если бы я о тебе не думала... - сказала Августа.
У нас было странное супружество. Я - в Гамбурге, она - в Амстердаме,
все у нас уплывало сквозь пальцы. Мир нас разделил. "Ты спала с тем
капитаном?" - вертелось у меня на языке, но я молчал. Я боялся, чтобы у меня
от этого не разорвалось сердце.
Я все еще любил ее - даже здесь, в глубоком замурованном склепе. В
отключенном резервуаре для питьевой воды, в котором мы сейчас лежали.
А тогда вечером я одиноко сидел в "Де-Пайпе" и смотрел на прекрасную
голую женщину. Она была моей женой - когда-то давно. Мы даже развестись были
