личной хорошести, что с ней он бросит других в беде, и тут
не совершенство, а воровство, обираловка. Подумаешь, чудес-
ность,- в нее входит и солдат, взвинченный кровью, и куритель
наркотика, и женщина, дуреющая в похоти,- а с чем возвращают-
ся? - да все с тем же, пустые.
Нет, не здесь путь, не здесь искомое, n'eti,- и вот, ед-
ва Векслер отбросил остатки желания что-то иметь себе, едва
ему стало ничего не нужно, как само собой что-то сдвинулось,
а вслед за тем - и не как награда, но просто потому, что ни-
чего другого уже не оставалось - начались и не переставали
какие-то удивительные изменения, как если бы он поймал нако-
нец нужный воздушный поток и отдался ему, как если бы он
был допущен в некую лавку чудес и теперь их поочередно рас-
сматривал,- и чувства его были ярки, мысли наполняли все но-
вое, и тело, радостно им откликаясь, все надежней помогало
Векслеру, и само бросало курить, и само отказывалось пить
крепкий чай, и все смелее, как собака, забегающая вперед
охотника, указывало на какие-то, самому Векслеру неясные воз-
можности,- наверное, там был и полет, и память грядущего, и
много, много высокого,- но еще выше было оставить это в воз-
можности, а самому идти дальше, дальше, как и вела Векслера
его мощная йога. Уже он знал снег не отдельностью мира, но и
не собой, а как нечто совместное, уже разрешал себе увидеть
поворот солярного цикла и догадывался дальше - до Великого
круга вещества, что протекает сквозь человека, удивляется в
нем и так строит здание мира, уже все чаще находил себя час-
тицей свободной радости, парящей там, где светящиеся были не
звезды, а печатлели что-то еще, глубже по смыслу,- благодар-
ные, внимательные, лучистые, они были повсюду и поддавались
прочтению, поддавались прочтению, поддавались прочтению...
Теперь пора было в лес - понимать язык птиц и зверей, опроки-
нуться в сплетенный разум растений и, прорастая его, догады-
ваться о Незримом не прямоугольным языком техносферы, но бли-
же - лопнувшей почкой и движением в корне воды.
Но тут Векслер почувствовал какой-то новый порог,- его
сдерживал город,- не так пылью и грязным воздухом, но, глав-
ное, держать обретенное при себе становилось опасно, - Векс-
лер был теперь как бы в резонансной точке схождения мировых
линий, а тут все было непросто. Векслер помнил, как прошлым
летом к нему привязались двое и ему пришлось-таки одному из
них двинуть в лоб. Все бы ничего, но обернулось-то это южно-
корейским самолетом, - а что же может случиться сейчас? Нет,
здесь можно было оставаться только хранителем - средоточить
в себе досягаемые биения мира и уравнивать их собственным
пульсом: да расточится тьма, да не посмеет зло! - но так Век-
слер себя не чувствовал. Получалось, надо оставлять кого-то
взамен (Векслер уже видел здесь Мальчика), а самому уходить.
Но куда? Здесь был не Восток, даже не Запад, Страна же боль-
ше не почитала своих странников, в ее расхищенной и изуродо-
ванной культуре уже не отводилось места для л_е_с_а, и, хотя,
скитаясь, прожить было можно, но это все был не л_е_с.
И тут Векслер вспомнил свой давнишний сон о переселении
на Марс. Там шел XХI век, когда люди, издеваясь над природой,
сумели задеть что-то в святая святых планеты, и планета сош-
ла с ума. Векслер был там в числе детей, которых в спешном
порядке вывозили на Марс, в поселения под стеклянными купола-
ми. Сквозь иллюминатор он смотрел на отдавлившуюся Землю, и
даже ему, мало понимающему в происходящем ребенку, было вид-
но, что планета бредит. Потом был Марс, ночная посадка, крас-
ный песок, бьющийся о стекло освещенного купола, и кто-то го-
ворил, что теперь этот красный песок, хлещущий по стеклу, на
долгие месяцы будет единственным ликом мира, а Векслер - не
переселяемый ребенок, а тот, кто смотрел сон,- понимал, что
это так и есть, что планета потеряна безвозвратно, что на
ней творится непотребно нечеловеческое - мешаются времена,
из-под земли вылазят ядовитые злаки, невообразимая нечисть
расползается по пустым городам,- и это уже непоправимо.
Вспомнив это, Векслер понял, к исполнению какой задачи
вел его путь. Земля не должна была обезуметь, а значит - Ве-
кслера ждала ночь между Западом и Востоком.
3.07.1988
* * *
............................................................
...Перестань, ну, убился Векслер в своем махапаринирва-
на, ну, не вытащил Алик Ленку из ресторанных шлюх - слабо,-
что еще? - ах, да, - Саша Попов не въехал в столицу на бе-
лом пегасе,- это еще не все скорби мира, не конец их, но,
значит,- не конец и миру. "Но я,- скажешь ты,- и не собира-
юсь предаваться вселенской скорби из-за придуманных или чу-
жих мне людей, мне только больно, когда в моей живой жизни
мучаются близкие мне люди или я сам, - ведь не может же мне
это быть все равно?" "Ага! - скажу я. - Значит, все-таки
нет причин винить мироздание в краеугольной несправедливости,
а все дело только в бедах нашей жизни? Но это уже, как-никак,
наша жизнь, ее живем мы, и в ней наш выбор,- так в чем же де-
ло?" Ты заспоришь, но не спорь, я это знаю, - слишком легко
знать про правящие погодой жизни циклоны истории, про несча-
стные случаи наподобие врожденных увечий или неумных родите-
лей,- но трудней и важней понять другое: что у тебя в_с_е
е_с_т_ь. В повседневности это почти неуследимо, тем более это
не увидеть в минуту уныния или когда после вчерашнего раска-
лывается голова, - это делается иначе, на взлете, я скажу -
как,- ведь и мне, кстати, нужно, чтоб было с кем сверить
вопросы и ответы, чтоб ты все знал сам и мог объяснить мне.
А для этого так: сначала вспомни свое лучшее - удивленный
полуоборот любимой девушки, высокое-высокое небо детства, ре-
бят где-нибудь у костра,- что было,- помни это все ярче, на
полную, а потом легко и свободно, и уже забудь все, и теперь
смотри сам.
Вот взрывается вечность и в новосозданном небе во все
стороны мчится звездная пена, вот лепятся из нее солнце, лу-
на, земля, вот остывает вода, и на тысячи лет пошел дождь, и
наполняется океан, вот двоякодышащая кистеперая рыба выполза-
ет на его берег, вот последние следы оставляют на нем испо-
линские ящеры, вот мохнатый, с бивнями, мамонт, как живой,
идет по стене пещеры, вот раскинулась в степи скифская конни-
ца, вот взлетает в космос Юрий Гагарин, а вот - ты,- паришь,
как бог над библейскими водами, в космосе материнского живо-
та, и рождаешься, и кричишь, и теперь твой черед жить. Ты по-
лучаешь имя, ты пачкаешь пеленки и сосешь материнскую грудь,
ты учишь слова и уже умеешь ходить, ты совершаешь другие ве-
ликие подвиги на радость своим родителям, тебе повезло,- ты
не попал в рабство к наследственным миллионам, ты не родился
где-нибудь в Венесуэле и теперь не ночуешь вместе с другими
беспризорниками в яме с пистолетом на животе,- обошлось, ты -
обычный мальчик, ты идешь в школу, учишь уроки, слушаешься
учительницу,- у тебя все как у всех, вот только бессмертие
твое почти безвозвратно загублено, потому что в тысячах оши-
бок воспитания упущено время научить ему, потому что с водой
и воздухом ты каждый день глотаешь все больше яда, потому
что за появление на этот свет - виновен! - тебе дали десять
лет школы, потому что проклятье работы лежит на твоих родите-
лях, ведь им некогда заниматься тобой, они еще молодые, и по-
сле рабочего дня им еще надо успеть жить. Но ты не знаешь об
этом, ты поймешь это позже, а пока ты веришь в своих родите-
лей, что они не обычные смертные, ты ловишь каждое слово лю-
бимой учительницы, и тебе радостно знать, что ты родился у
н_а_с, где все всегда правильно и хорошо, и ты только не пони-
маешь, почему нельзя унести с собой самый большой грузовик в
магазине, тебе только обидно, что твоя Всезнающая и Справед-
ливая отличает из всего класса подлизу Соньку да тупицу ди-
ректорского сына, ты только удивляешься, как это мама учит
поступать хорошо, а сама, приехав к тебе в летний лагерь, су-
ет тайком лакомство и говорит, чтобы ты съел его ни с кем не
делясь. Зато бескрайни прерии и удивительны приключения в
них, зато меток Соколиный Глаз и бесстрашен Спартак, зато от-
важны, благородны, всегда вступаются за обиженных твои герои,
и когда в седьмом классе ты видишь, как тискают в углу самую
красивую одноклассницу, то, конечно, кидаешься на ее защиту,
но останавливаешься, потому что она и не думает обижаться,
только взвизгивает и хихикает, и ты не знаешь, что делать.
Так, помаленьку, ты и осваиваешь премудрость жизни, ее ритуа-
лы и их изнанку, но все же и после школы, даже отслужив в ар-
мии, даже поступив в институт, ты до последнего противишься
осознать,- и все же делаешь это с ужасом и отчаянием, - что
твоя великая, могучая, непобедимая Страна далеко не безупреч-
ный образец совершенства, что если б одна ее электроника бы-
ла хуже и дороже японской, что ее пьянство и прочие безобра-
зия давно стали притчей во языцех во всем мире, что в ней,
как везде, лгут и воруют, и что ни тебя, никого, и не собира-
ются спрашивать, как с этим быть. Ты мог бы родиться где-ни-
будь в Сенегале или Исландии, и тогда тоже самое ты бы понял
иначе,- например, ты бы знал цену, какой дается твоему наро-
ду хранить себя в здравой памяти среди сильных мира сего, и
ты бы чувствовал боль и гордость, но ты родился в большой,
действительно великой Стране, и сейчас тебе так же больно и
стыдно, как если бы, случайно зайдя в суд, ты увидел свою
мать на скамье подсудимых. Поэтому ты говоришь и слышишь са-
мые радикальные речи, но это не в храме науки, куда ты всту-
пил с таким трепетом,- там что-то много торгующих, - а в ва-
шем приятельском кругу,- это здесь тебя приобщают наконец к
Сальвадору Дали и Мандельштаму, а еще ты узнаешь про летаю-
щие блюдца Шамбалы и про то, что только постоянно развиваю-
щийся человек способен оценить все до единого звуки - дейст-
вительно, хорошей - рок-группы "Лед Зеппелин",- и ты, конеч-
но, стремишься быть таким человеком, а еще - как ты ее рань-
ше не замечал? - у нее необыкновенные глаза, голос, поход-
ка,- ты влюбляешься. А она - нет, ее избранник - известный
на весь факультет шалопай, и хотя он заджинсован сверху дони-
зу и хотя вообще-то хороший парень, чем он лучше тебя? У не-
го нет к ней такого, - а к ней должно быть только такое, по-
чему она соглашается на меньшее? И ты одну за другой делаешь
глупости, а в мечтах их делаешь еще больше, и не можешь най-
ти себе места, потому что твое лучшее, чего ты не создашь ни
в какой книге, ни в какой музыке - громче "Дамб" "Цеппелина",
звездней "Sanctus"'а Баха - оказывается никому не нужным,
пропадает зря, как будто это какая-нибудь никчемная ветошь,
хлам, и тогда ничего не нужно, и вселенная рушится от неправ-
ды, и незачем больше жить, - а меж тем, пока ты слеп ко все-
му вокруг, за тобой точно так же бегает девочка из твоей
группы и с ней творится то же, что и с тобой.
И вот тебе двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь.
Ты уже не ставишь на полную громкость пластинку, чтобы вся
улица послушала твою музыку, ты уже прошел одиночество, жен-
щину да и работу и уже почти не ждешь, что кто-нибудь нако-
нец придет и что-нибудь наконец случится,- нет, и так уже
столько убухано на пустоту, но зато теперь ты - как стрела
на натянутой тетиве, как корабль, снаряженный к отплытию, -
и только определиться, на что положить жизнь, и идти, и оста-
вить мир лучше, но - куда ж нам плыть? - ты окончательно
убеждаешься, что не только твое лучшее остается невостребо-
ванным, а с тебя требуют чего-то меньше и хуже, но и сам-то
ты, похоже, не обязателен здесь, - допущен то ли из милости,
то ли по недоразумению, а у других то же самое, и попробуй
пойми, в чем же ты успел ошибиться и где же тогда искать опо-
ру. А понять надо, жизни жить еще много, а уже уступлено что-
