потерянное лицо и с удивлением обнаружил, что оно не вызывает в
нем ни чувства вины, ни жалости.
-- Они поступили правильно, -- спокойно сказал он. И
потом, ощупывая карманы, добавил как-то особенно мягко: --
Петух не продается.
Жена проводила его до спальни. Полковник как будто бы был
таким, как обычно, и в то же время далеким, словно она видела
его на экране. Он вынул из шкафа деньги, прибавил к ним те, что
оставались у него в карманах, пересчитал и спрятал в шкаф.
-- Здесь двадцать девять песо, мы вернем их куму Сабасу,
-- сказал он. -- Остальные уплатим, когда получим пенсию.
-- А если не получим? -- спросила женщина.
-- Получим.
-- А если все-таки не получим?
-- Тогда, значит, не уплатим.
Он нашел под кроватью новые ботинки. Вернулся к шкафу за
картонной коробкой, вытер подметки тряпкой и положил ботинки в
коробку, как они лежали, когда жена принесла их в воскресенье
вечером.
Женщина не шевелилась.
-- Ботинки вернем в магазин, -- сказал полковник. -- Это
еще тридцать песо.
-- Их не примут, -- сказала жена.
-- Должны принять, -- возразил полковник. -- Я надевал их
только два раза.
-- Турки этого не понимают, -- сказала женщина.
-- Должны понимать.
-- А если не понимают?
-- Ну и пусть не понимают.
Они легли без ужина. Полковник подождал, пока жена кончит
молиться, и погасил лампу. Но уснуть не мог. Он услышал
колокола киноцензуры и почти сразу же после этого -- а на самом
деле часа три спустя -- сигнал комендантского часа. От
холодного ночного воздуха дыхание жены снова стало хриплым.
Глаза полковника все еще были открыты, когда она заговорила с
ним, на этот раз спокойно, примирительно.
-- Ты не спишь?
-- Нет.
-- Прошу тебя, подумай как следует. Поговори завтра с
кумом Сабасом.
-- Он не вернется до понедельника.
-- Тем лучше, -- сказала женщина. -- У тебя будет три дня,
чтобы передумать.
-- Мне нечего передумывать, -- сказал полковник.
Липкие туманы октября сменились приятной свежестью.
Декабрь снова напоминал о себе -- выпь кричала теперь в другое
время. В два часа полковник все еще не спал. И знал, что жена
тоже не спит. Он повернулся в гамаке.
-- Ты не спишь? -- снова спросила женщина.
-- Нет.
Она немного помолчала.
-- Мы не можем себе это позволить. Подумай только, что
такое для нас четыреста песо.
-- Уже недолго осталось, скоро придет пенсия, -- сказал
полковник.
-- Я слышу об этом уже пятнадцать лет.
-- Вот именно, -- сказал полковник. -- Поэтому теперь она
не заставит себя ждать.
Жена надолго умолкла. Но когда она заговорила вновь,
полковнику показалось, что не прошло и секунды.
-- У меня такое чувство, что эти деньги не придут никогда.
-- Придут.
-- А если не придут?
На это полковник уже не ответил. Первые крики петуха
разбудили было его, но он тут же опять погрузился в сон,
глухой, без сновидений. Когда он проснулся, солнце стояло
высоко. Жена еще спала. Методично, хотя и с двухчасовым
опозданием, полковник проделал все, чем обычно занимался по
утрам, и стал ждать жену, чтобы сесть завтракать.
Она появилась из спальни с неприступным видом. Пожелав
друг другу доброго утра, они сели за стол в молчании. Полковник
выпил чашку черного кофе с куском сыра и сдобным хлебом. Все
утро он провел в портняжной мастерской. В час дня вернулся
домой и застал жену среди бегоний -- она занималась починкой
одежды.
-- Пора обедать, -- сказал он.
-- Обеда нет, -- сказала женщина.
Он пожал плечами и пошел заделывать лазейки в ограде,
через которые дети проникали на кухню. Когда вернулся в дом,
стол был накрыт.
За обедом полковник заметил, что жена едва сдерживает
слезы. Это его встревожило. Он знал ее характер, твердый от
природы и ставший еще более твердым после сорока лет горечи и
лишений; даже смерть сына не выжала из нее ни единой слезы.
Он посмотрел на нее с упреком. Она закусила губы, вытерла
глаза рукавом и снова принялась за еду.
-- Ты не считаешься со мной, -- сказала она.
Полковник не отвечал.
-- Ты капризный, упрямый и совсем со мной не считаешься.
-- Она положила ложку и вилку крест-накрест, но тут же суеверно
разъединила их. -- Я тебе отдала всю жизнь, а теперь
оказывается, что петух для тебя важнее, чем я.
-- Это не так, -- сказал полковник.
-- Нет, так, -- возразила женщина. -- Пора бы тебе понять,
что я умираю. То, что со мной происходит сейчас, не болезнь, а
агония.
Полковник не произнес больше ни слова, пока не встал из-за
стола.
-- Если доктор даст мне гарантию, что после продажи петуха
у тебя пройдет астма, я продам его немедленно, -- сказал он. --
Но если не даст -- не продам.
После обеда полковник понес петуха на гальеру. Когда он
вернулся домой, у жены начинался приступ. Она ходила по
коридору с распущенными волосами, раскинув руки и жадно, со
свистом втягивая в себя воздух. Она ходила так до самого
вечера. А потом легла, не сказав мужу ни слова.
Когда протрубили комендантский час, она еще бормотала
молитвы. Полковник хотел погасить лампу, но жена
воспротивилась.
-- Не хочу умирать в темноте.
Полковник оставил лампу на полу. Он чувствовал себя вконец
разбитым. Ему хотелось забыть обо всем, заснуть и проснуться
через сорок пять дней, двадцатого января, в три часа дня на
гальере -- как раз в тот момент, когда его петуха выпустят на
арену. Но сон не шел к нему, оттого что жена не спала.
-- Вечная история, -- вновь заговорила она через какое-то
время. -- Мы голодаем, чтобы ели другие. И так уже сорок лет.
Полковник подождал, когда жена спросит, не спит ли он.
Ответил, что нет. Женщина продолжала ровно, монотонно,
неумолимо:
-- Все выигрывают, кроме нас. Мы единственные, у кого не
найдется ни одного сентаво, чтобы поставить на петуха.
-- Хозяин петуха имеет право на двадцать процентов.
-- Ты имел право и на выборную должность, когда во время
выборов разбивал себе лоб, -- возразила женщина. -- Ты имел
право и на пенсию ветерана, после того как рисковал шкурой на
гражданской войне. Но все устроились, а ты остался один и
умираешь с голоду.
-- Я не один, -- сказал полковник.
Он хотел ей объяснить что-то, но его сморил сон. Она
продолжала бормотать, пока не заметила, что муж спит. Тогда она
откинула сетку и стала ходить взад- вперед по темной комнате,
продолжая говорить. Полковник окликнул ее на рассвете.
Она появилась в дверях, как привидение, освещенная снизу
едва горевшей лампой. Прежде чем лечь, она погасила лампу. Но
все продолжала говорить.
-- Давай сделаем вот что... -- прервал ее полковник.
-- Единственное, что можно сделать, -- это продать петуха,
-- сказала женщина.
-- Но можно продать и часы.
-- Никто их не купит.
-- Завтра предложу их Альваро за сорок песо.
-- Не даст.
-- Тогда продадим картину.
Женщина снова встала с постели и заговорила. Полковник
почувствовал ее дыхание, пропитанное запахом лекарственных
трав.
-- Ее не купят.
-- Посмотрим, -- сказал полковник мягким, спокойным
голосом. -- Сейчас спи. Если завтра ничего не продадим, тогда и
подумаем, что еще можно сделать.
Он пытался не закрывать глаз, но сон сломил его. Полковник
провалился в забытье, где нет ни времени, ни пространства и где
слова его жены приобретали иной смысл. Но через минуту
почувствовал, что она трясет его за плечи.
-- Ответь же мне!
Полковник не знал, услышал он эти слова во сне или наяву.
Светало. В окне ясно обозначилась светлая зелень воскресного
утра. У полковника начинался жар, веки горели, лишь с большим
трудом он собрался с мыслями.
-- Что мы станем делать, если не сможем продать ничего? --
не унималась женщина.
-- Тогда уже будет двадцатое января, -- сказал полковник,
окончательно проснувшись. -- Двадцать процентов выплачивают в
тот же день.
-- Если петух победит, -- сказала женщина. -- А если нет?
Тебе не приходило в голову, что его могут побить?
-- Нашего петуха не могут побить.
-- А вдруг побьют?
-- Остается еще сорок пять дней, -- сказал полковник. --
Зачем думать об этом сейчас?
Женщина пришла в отчаяние.
-- А что мы будем есть все это время? -- Она схватила его
за ворот рубашки и с силой тряхнула. -- Скажи, что мы будем
есть?
Полковнику понадобилось прожить семьдесят пять лет --
ровно семьдесят пять лет, минута в минуту, -- чтобы дожить до
этого мгновения. И он почувствовал себя непобедимым, когда
четко и ясно ответил:
-- Дерьмо.
К О Н Е Ц
