положил ее в карман рубашки, висевшей за дверью.
-- Но для смены адвоката тоже нужны деньги.
-- Ничего подобного, -- решительно возразила женщина. --
Мы можем им написать, чтобы они вычли эти деньги из пенсии,
когда выхлопочут ее. Это единственный способ их заинтересовать.
И вот в субботу полковник отправился к своему адвокату,
который встретил его, беззаботно покачиваясь в гамаке. Это был
огромный негр, у которого в верхней челюсти сохранилось только
два резца. Он сунул ноги в сандалии на деревянной подошве и
открыл окно кабинета. У окна стояла пыльная пианола, заваленная
рулонами бумаги, старыми бухгалтерскими книгами с
прикрепленными к ним вырезками из "Диарио офисиаль" и
разрозненными бюллетенями Инспекторского надзора. Пианола без
клавиш служила также и письменным столом.
Прежде чем объяснить причину прихода, полковник высказал
беспокойство состоянием дела.
-- Я же вас предупреждал, что такие дела не решаются в
несколько дней, -- сказал адвокат, воспользовавшись паузой. Его
совсем разморило от жары. Он откинул спинку раздвижного кресла
и почти лежал в нем, обмахиваясь рекламной брошюрой. -- Мои
доверенные лица постоянно пишут мне, что не следует терять
надежды.
-- И это тянется уже пятнадцать лет, -- сказал полковник.
-- Похоже на сказку про белого бычка.
Адвокат пустился в весьма красноречивые описания
административного лабиринта. Кресло было слишком узким для его
перезрелых ягодиц.
-- Пятнадцать лет назад было легче, -- заключил он. Тогда
существовала муниципальная ассоциация ветеранов, в которую
входили люди из обеих партий. -- Он втянул в легкие обжигающий
воздух и изрек, будто сам только что придумал: -- В единстве --
сила.
-- Для меня это не подходит, -- сказал полковник, впервые
осознав свое одиночество. -- Все мои товарищи умерли, дожидаясь
почты.
Но адвокат продолжал твердить свое:
-- Закон был принят слишком поздно. Не всем повезло, как
вам: вы были полковником уже в двадцать лет. Кроме того, закон
не указывал, откуда взять деньги на пенсии, так что
правительству пришлось перекраивать бюджет.
Старая песня. Каждый раз, слушая ее, полковник испытывал
глухую досаду.
-- Мы не просим милостыни, -- сказал он. -- Мы не просим
об одолжении. Мы рисковали шкурой, чтобы спасти республику.
Адвокат развел руками:
-- Да, это так, полковник. Людская неблагодарность не
знает границ.
И эта песня была знакома полковнику. Впервые он услышал ее
уже на следующий день после заключения Неерландского договора,
когда правительство обещало возместить убытки и помочь
вернуться домой двумстам офицерам. Революционный батальон
состоял в основном из подростков, сбежавших из школы. В
Неерландии они расположились лагерем вокруг гигантской сейбы и
ждали в течение трех месяцев. А потом сами добирались домой,
кто как мог, и дома тоже продолжали ждать. С тех пор прошло
почти пятьдесят лет, а полковник все еще ждал.
Взволнованный воспоминаниями, полковник принял горделивую
позу. Упершись костлявой рукой в костлявое бедро, он сказал
сдавленным голосом:
-- Итак, я пришел к определенному решению.
Адвокат насторожился.
-- А именно?
-- Я меняю адвоката.
В сопровождении желтых утят в кабинет вошла утка. Адвокат
встал с кресла, чтобы выгнать их.
-- Как вам будет угодно, полковник, -- сказал он, все еще
размахивая руками. -- Будет так, как вы скажете. Если бы я мог
творить чудеса, я бы не жил в этом птичнике. -- Он вставил в
дверь деревянную решетку и вернулся в кресло.
-- Мой сын работал всю свою жизнь, -- сказал полковник. --
Мой дом заложен. А закон о пенсиях стал кормушкой для
адвокатов.
-- Только не для меня, -- запротестовал адвокат. -- Все
деньги, что я получил, до последнего сентаво истрачены на
судебные хлопоты.
Одна только мысль оказаться несправедливым причиняла
полковнику страдание.
-- Именно это я и хотел сказать, -- поправился он. -- От
этой жары мозги плавятся.
Минуту спустя адвокат перевернул все вверх дном в поисках
доверенности. Солнце уже добралось до середины его невзрачной
клетушки, сколоченной из неструганых досок. После долгих и
безуспешных поисков адвокат опустился на четвереньки и,
отдуваясь, вытащил сверток из-под пианолы.
-- Вот она. -- Он протянул полковнику лист гербовой
бумаги. -- Надо написать моим доверенным лицам, чтобы они
уничтожили копии.
Полковник стряхнул пыль и положил бумагу в карман рубахи.
-- А вы разорвите ее сами, -- сказал адвокат.
-- Нет, -- ответил полковник. -- Это двадцать лет моей
жизни. -- Он ждал, что адвокат продолжит поиски, но тот подошел
к гамаку и вытер пот. Потом взглянул на полковника сквозь
дрожащий в солнечных лучах воздух.
-- Мне нужны и другие документы, -- сказал полковник.
-- Какие?
-- Прежде всего расписка полковника Буэндиа.
Адвокат развел руками.
-- Это невозможно, полковник.
Полковник встревожился. Как казначей революционного округа
Макондо он совершил трудный шестидневный переход с казной
революционной армии в двух чемоданах, навьюченных на мула. Он
пришел в Неерландский лагерь за полчаса до подписания договора,
волоча за собой издыхающего от голода мула. Полковник Аурелиано
Буэндиа -- главный интендант революционных сил Атлантического
побережья -- выдал ему расписку и включил оба чемодана в реестр
имущества, сдаваемого при капитуляции.
-- Это документы огромной важности, -- сказал полковник.
-- Особенно собственноручная расписка полковника Аурелиано
Буэндиа.
-- Возможно, -- сказал адвокат. -- Однако эти документы
прошли через тысячи рук и тысячи учреждений и осели Бог знает в
каком отделе военного министерства.
-- Документы такого рода не могут пройти незамеченными ни
для какого чиновника, -- сказал полковник.
-- Но за последние пятнадцать лет много раз сменялись сами
чиновники, -- заметил адвокат. -- Вспомните, за это время было
семь президентов и каждый президент по меньшей мере десять раз
менял свой кабинет, а каждый министр менял своих чиновников не
менее ста раз.
-- Но ведь никто не мог унести эти документы с собой, --
сказал полковник. -- Каждый новый чиновник обязательно находил
их на прежнем месте.
Адвокат отчаялся.
-- Но ведь если теперь эти бумаги выйдут из министерства,
они должны будут совершить новый круг, прежде чем вы опять
попадете в список.
-- Все равно, -- сказал полковник.
-- Это еще на сто лет волокиты.
-- Все равно. Кто ждет долго, может подождать еще немного.
Полковник положил на столик в зале пачку линованной
бумаги, ручку, промокательную бумагу, поставил чернильницу.
Дверь в спальню он оставил открытой на случай, если придется
советоваться с женой.
Она молилась, перебирая четки.
-- Какое сегодня число?
-- Двадцать седьмое октября.
Он писал очень старательно, положив руку, в которой держал
перо, на промокашку, выпрямив спину, чтобы легче было дышать,
-- словом, так, как его учили в школе. Духота в доме стала
невыносимой. Капля пота упала на письмо. Полковник промокнул
ее. Потом попробовал стереть расплывшиеся слова, но получилось
грязное пятно. Однако он не отчаивался. Сделал отметку и
переписал на полях: "Все права сохранены". Затем прочитал
абзац.
-- Когда меня включили в список?
Женщина, не прерывая молитвы, задумалась.
-- Двенадцатого августа тысяча девятьсот сорок девятого
года.
Почти тотчас пошел дождь. Полковник заполнил страницу
крупными, почти детскими буквами, какими его учили писать в
государственной школе в Манауре. Потом вторую страницу -- до
середины -- и поставил подпись.
Он прочитал письмо жене. Она слушала, одобрительно кивая
после каждой фразы.
-- Ты бы мог попросить кого-нибудь перепечатать письмо на
машинке.
-- Нет, -- ответил полковник. -- Я уже устал просить об
одолжениях.
Полчаса он слушал, как дождь стучит по пальмовым листьям
на крыше. На город обрушился настоящий потоп. После наступления
комендантского часа опять где-то начало капать с потолка.
-- Давно бы так, -- сказала женщина. -- Всегда лучше вести
свои дела самому.
-- Это никогда не поздно, -- сказал полковник,
прислушиваясь, как капает вода. -- Может быть, вопрос решится
раньше, чем кончится срок закладной на дом.
-- Остается два года, -- сказала жена.
Он зажег лампу, нашел течь, подставил миску петуха и
вернулся в спальню под резкие звуки капель, ударяющих о
жестяное дно.
-- Может быть, они решат дело до января, чтобы быстрее
получить свои деньги, -- сказал он и сам поверил в это. -- К
тому времени пройдет год, как умер Агустин, и мы сможем пойти в
кино.
Она тихо засмеялась.
-- Я даже забыла, какие бывают мультипликации.
Полковник попытался увидеть жену через москитную сетку.
-- Когда ты была в кино в последний раз?
-- В тридцать первом году, -- сказала она. -- Показывали
"Завещание мертвеца".
-- С дракой?
-- Это я так и не узнала. Когда призрак хотел украсть у
девушки ожерелье, хлынул ливень.
Шум дождя усыплял их. Полковник почувствовал легкую боль в
животе. Но не встревожился. Он почти пережил этот октябрь.
Завернувшись в шерстяное одеяло, он уже спал, когда
хриплое дыхание женщины на какое-то мгновение вплыло в его сон.
Тогда он очнулся и заговорил.
Жена проснулась.
-- С кем ты разговариваешь?
-- Ни с кем, -- сказал полковник. -- Я думал о том, что
тогда, в Макондо, мы были правы. Мы говорили полковнику
Аурелиано Буэндиа, чтобы он не сдавался. После этого все
погибло.
Дождь шел всю неделю. Второго ноября, в день поминовения
усопших, жена против воли полковника понесла цветы на могилу
Агустина. Когда она вернулась с кладбища, у нее начался новый
приступ. Неделя выдалась тяжелая. Тяжелее, чем четыре недели
октября, которые полковник не надеялся пережить. Пришел врач.
Он осмотрел больную и, выходя из ее комнаты, громко сказал:
-- Если бы я обращал внимание на такие болезни, мне
пришлось бы приговорить к смерти весь город. -- Но потом
поговорил с полковником наедине и прописал ей строгий режим.
У полковника тоже наступило обострение. Он по нескольку
часов сидел в уборной, покрываясь холодным потом и чувствуя,
как гниют и разваливаются на куски его внутренности. "Это все
зима, -- убеждал он себя, чтобы не отчаиваться. -- Все будет
по-другому, когда кончится дождь". И действительно верил, что
когда придет письмо, оно застанет его в живых.
Теперь настал его черед заниматься хозяйством -- сводить
концы с концами. Часто приходилось стискивать зубы и
выпрашивать кредит в соседних лавочках.
-- Только до будущей недели, -- говорил он, не веря в свои
слова. -- В пятницу я должен получить кое-какие деньги.
Когда у жены кончился приступ, она была поражена его
видом.
-- От тебя остались одни кости.
-- Готовлю себя на продажу, -- сказал полковник. -- Уже
есть заказ от фабрики кларнетов.
Он держался только надеждой на письмо. Изможденный, с
ноющими от бессонницы костями, он разрывался между домашними
делами и петухом. Во второй половине ноября петух просидел два
дня без маиса, полковник уже думал, что тот умрет. И тут он
вспомнил о связке фасоли, которую еще в июле повесил над
печкой. Он облущил стручки и положил петуху в миску горсть
сухих фасолин.
-- Поди сюда, -- позвала жена.
-- Сейчас, -- сказал полковник, наблюдая за петухом. --
