полковника окаменело.
-- Что с вами, кум?
Полковник вздрогнул.
-- Октябрь, кум.
Возвращались той же дорогой. Дождь перестал. Небо
сделалось глубоким, густо-синим. "Вот и кончился дождь", --
подумал полковник. Он почувствовал себя лучше, но все еще
прислушивался к своим ощущениям. Дон Сабас вернул его к
действительности.
-- Вам надо сходить к врачу, кум.
-- Я не болен, -- сказал полковник. -- Просто в октябре я
чувствую себя так, будто мои внутренности грызут дикие звери.
-- А, -- сказал дон Сабас. И простился с полковником у
дверей своего дома -- нового, двухэтажного, с окнами,
забранными железной решеткой. Полковник направился к себе, ему
хотелось как можно скорее стянуть черный выходной костюм. Через
минуту он снова вышел, чтобы в лавочке на углу купить банку
кофе и полфунта маиса для петуха.
Полковник занялся петухом, хотя в этот четверг предпочел
бы полежать в гамаке. Дождь не переставал уже несколько дней.
За прошедшую неделю водоросли у него в животе пышно разрослись.
Ночи он проводил без сна -- не давали заснуть хрипы жены. В
пятницу днем октябрь сделал передышку. Приятели Агустина --
портные из мастерской, где тот работал, фанатики петушиных
боев, -- воспользовались случаем и пришли посмотреть петуха.
Петух был в форме. После их ухода полковник вернулся в спальню.
-- Что они говорят? -- спросила жена.
-- Они в восторге. Уже откладывают деньги, чтобы поставить
на петуха.
-- Не знаю, что они нашли в этом ужасном петухе, --
сказала женщина. -- Настоящий урод: голова слишком маленькая
для таких ног.
-- Они говорят, что это лучший петух в округе, -- возразил
полковник. -- Стоит не меньше пятидесяти песо. Он был уверен,
что этот довод оправдывает его решение сохранить петуха,
оставшегося после сына: девять месяцев назад во время
петушиного боя его изрешетили пулями за распространение
листовок.
-- А что толку, -- сказала женщина. -- Когда кончится
маис, нам придется кормить его собственной печенью.
Полковник, который в это время разыскивал в шкафу свои
полотняные брюки, задумался.
-- Осталось потерпеть несколько месяцев, -- сказал он. --
Уже точно известно, что бои будут в январе. Потом мы сможем
продать его еще дороже.
Брюки были мятые. Женщина разложила их на плите и стала
гладить двумя духовыми утюгами.
-- Зачем тебе понадобилось выходить из дому? -- спросила
она.
-- Почта...
-- Я совсем забыла, что сегодня пятница, -- проговорила
она, возвращаясь в комнату. Полковнику оставалось надеть только
брюки. Она кинула взгляд на его ботинки. -- Их уже пора
выбросить. Ходи в лакированных.
Полковника охватило отчаяние.
-- Но они похожи на сиротские. Каждый раз, как я их
надеваю, мне кажется, что я убежал из приюта.
--А мы и есть сироты после смерти Агустина, -- сказала
женщина.
И опять убедила полковника. Он пошел к порту раньше, чем
раздались гудки катеров. В лакированных ботинках, белых брюках
и рубашке без воротничка, застегнутой на медную запонку. Из
магазина сирийца Моисея он наблюдал, как причаливали катера.
Пассажиры, измученные восемью часами неподвижного сидения на
одном месте, сходили на берег. Как всегда, это были бродячие
торговцы и жители, что уехали из городка на прошлой неделе, а
теперь возвращались к привычной жизни.
Почтовый катер приходил последним. В тревожном ожидании
полковник смотрел, как он швартуется. На палубе, привязанный к
трубе и покрытый куском брезента, лежал почтовый мешок.
Полковник сразу нашел его взглядом. Пятнадцать лет ожидания
обострили интуицию. Петух обострил нетерпение.
С той минуты, как почтовый инспектор поднялся на палубу,
отвязал и закинул мешок за спину, полковник не упускал его
фигуру из виду. Он следовал за ним по улице, параллельно порту,
сквозь лабиринт лавок и складов с грудами разноцветных товаров,
выставленных напоказ. Каждый раз, когда полковник шел за
почтовым инспектором, он испытывал волнение, всегда особое, но
неизменно гнетущее, как страх.
На почте ожидал газеты врач.
-- Жена просила узнать, доктор, вас не ошпарили кипятком в
нашем доме? -- сказал полковник.
Врач был молодой, с черными блестящими кудрями и до
неправдопопобия великолепными зубами. Он поинтересовался
здоровьем больной. Полковник отвечал подробно, не переставая
следить за почтовым инспектором, который раскладывал письма по
ячейкам. Его неторопливые движения выводили полковника из себя.
Врач получил письма и бандероль с газетами. Отложив в
сторону проспекты научных изданий, он взялся за письмо.
Инспектор между тем раздал почту присутствующим. Полковник
впился взглядом в ячейку, куда клали корреспонденцию на его
букву; письмо "авиа" с синей полосой по краям конверта усилило
его волнение.
Врач сломал печать на пакете с газетами. Пока он
просматривал самые важные сообщения, полковник не спускал глаз
с ячейки -- ждал, что инспектор подойдет к ней. Но тот не
подошел. Врач оторвался от газеты, посмотрел на полковника,
потом на инспектора, который уже сидел у телеграфного аппарата,
потом снова на полковника. И сказал:
-- Пойдемте.
Инспектор не поднял головы.
-- Для полковника ничего нет.
Полковник смутился.
-- Я ничего и не ждал, -- солгал он. Потом посмотрел на
врача своим детским взглядом. -- Мне никто не пишет.
Они возвращались в молчании. Врач погрузился в чтение
газет. Полковник шагал как обычно: казалось, что он ищет
потерянную монету. Был ясный вечер. Миндальные деревья на
площади роняли старые листья. Когда подошли к кабинету врача,
начинало смеркаться.
-- Какие новости? -- спросил полковник.
Врач дал ему несколько газет.
-- Неизвестно, -- сказал он. -- Трудно вычитать что-нибудь
между строк, оставленных цензурой.
Полковник прочитал самые крупные заголовки. Международные
сообщения. Вверху четыре колонки о национализации Суэцкого
канала. Первая страница почти полностью занята извещениями о
похоронах.
-- На выборы никакой надежды, -- сказал полковник.
-- Не будьте наивны, -- отозвался врач. -- Мы уже слишком
взрослые, чтобы надеяться на мессию.
Полковник хотел вернуть газеты. Но врач сказал:
-- Возьмите их себе. Вечером почитаете, а завтра вернете.
В начале восьмого на башне зазвонили колокола киноцензуры.
Отец Анхель, получавший по почте аннотированный указатель,
пользовался колоколами, чтобы оповещать паству о нравственном
уровне фильмов. Жена полковника насчитала двенадцать ударов.
-- Вредная для всех, -- сказала она. -- Уже почти год идут
картины, вредные для всех. -- И, опустив москитную сетку,
прошептала: -- Мир погряз в разврате.
Полковник не откликнулся. Он привязал петуха к ножке
кровати, запер двери дома, распылил в спальне средство против
насекомых. Потом поставил лампу на пол, подвесил гамак и лег
читать газеты.
Он читал их в той последовательности, как они выходили, от
первой страницы до последней, включая объявления. В одиннадцать
часов горн возвестил наступление комендантского часа. Через
полчаса полковник кончил читать, открыл дверь во двор, в
непроницаемую тьму, и помочился, подгоняемый комарами. Когда он
вернулся в комнату, жена еще не спала.
-- Ничего не пишут о ветеранах? -- спросила она.
-- Ничего. -- Он погасил свет и улегся в гамак. -- Раньше
хоть печатали списки пенсионеров. А теперь вот уже пять лет не
пишут ничего.
Дождь начался после полуночи. Полковник задремал, но тут
же проснулся от боли в желудке. Услышал, что где-то в доме
капает. Завернувшись с головой в шерстяное одеяло, он пытался
определить, где именно. Струйка ледяного пота стекала вдоль
позвоночника. У него был жар, и ему казалось, будто он плавает
по кругу в каком-то студенистом болоте. Кто-то с ним
разговаривал. А он отвечал, лежа на своей походной кровати.
-- С кем ты разговариваешь? -- спросила жена.
-- С англичанином, который нарядился тигром и явился в
лагерь полковника Аурелиано Буэндиа, -- ответил полковник. Он
повернулся на другой бок, весь пылая от лихорадки. -- Это был
герцог Марлборо.
Утром полковник чувствовал себя совсем разбитым. Когда
колокола ударили к мессе во второй раз, он выпрыгнул из гамака
и оказался в мутном предрассветном мире, потревоженном пением
петуха. Голова все еще кружилась. Тошнило. Он вышел во двор, в
тихие шорохи и смутные запахи зимы, и направился к уборной.
Внутри деревянной, под цинковой крышей будки пахло аммиаком.
Когда полковник откинул крышку, из ямы тучей взлетели
треугольные мухи.
Тревога оказалась ложной. Сидя на неструганых досках,
полковник испытывал досаду. Позыв сменился глухой болью в
кишках.
-- Так и есть, -- прошептал он. -- В октябре со мной
всегда так. -- И застыл в позе доверчивого ожидания, пока не
угомонились грибы, растущие у него в животе. Затем опять пошел
к дому за петухом.
-- Ночью ты бредил в лихорадке, -- сказала жена.
Она уже начала уборку, отойдя немного после недельного
приступа болезни. Полковник попытался вспомнить.
-- Это не лихорадка, -- солгал он. -- Мне снова снилась
паутина.
Как всегда после приступа, жена была в возбужденном
состоянии. За утро она успела перевернуть все в доме вверх
дном. Переставила все вещи, за исключением часов и картины с
нимфой. Жена полковника была такой маленькой и бесплотной, что
когда сновала по дому в мягких матерчатых шлепанцах и глухом
черном платье, то казалось, будто она проникает сквозь стены.
Но к двенадцати часам женщина как бы обретала материальность и
вес. Когда она лежала в кровати, ее словно бы не существовало,
теперь же, двигаясь между горшками с папоротниками и бегониями,
она наполняла своим присутствием весь дом.
-- Если бы уже прошел год со дня смерти Агустина, я бы
запела, -- сказала она, помешивая варившиеся в кастрюле
нарезанные кусочками плоды этой тропической земли.
-- Если тебе хочется петь -- пой, -- сказал полковник. --
Это полезно для желчного пузыря.
Врач пришел после обеда. Полковник с женой пили кофе на
кухне, когда он рывком отворил входную дверь и крикнул:
-- Ну как наши больные, еще не умерли?
Полковник поднялся ему навстречу.
-- Увы, доктор, -- сказал он. -- Я всегда говорил, что
ваши часы спешат.
Женщина пошла в комнату приготовиться к осмотру, врач и
полковник остались в зале. Несмотря на жару, полотняный костюм
врача был безукоризненно свеж. Когда женщина дала знать, что
готова, врач встал и протянул полковнику конверт с какими-то
листками.
-- Здесь то, о чем не пишут вчерашние газеты.
Полковник сразу догадался, что это была нелегальная сводка
последних событий, напечатанная на мимеографе. Сообщения о
вооруженном сопротивлении во внутренних районах страны.
Полковник был потрясен. Десять лет чтения запрещенной
литературы так и не научили его тому, что последние новости
всегда бывают самыми обнадеживающими. Когда врач вернулся в
зал, он уже кончил читать.
-- Моя пациентка здоровее меня, -- сказал врач. -- С такой
астмой я бы прожил еще сто лет.
Полковник мрачно взглянул на него. Не говоря ни слова,
протянул конверт. Но врач не взял.
-- Передайте другим, -- сказал он тихо.
Полковник положил конверт в карман.
-- В один прекрасный день я умру, доктор, и прихвачу вас с
собой в ад, -- сказала больная, выходя к ним.
В ответ врач лишь молча блеснул своими ослепительными
