- А ты что думаешь? - спросил Шеф. - Помнишь, что они сделали с твоим
отцом? Он твой отец, не мой. Но даже мне стало жаль его. И хотя не Айвар
это сделал, приказ отдал он. Вот как он поступает. Он мог пощадить тебя,
спасти от насилия. Но кто знает, что он для тебя приготовил? Ты говоришь,
у него есть дети. А матерей их кто-нибудь видел?
Годива перевернула ладонь Шефа и начала протыкать волдыри.
- Не знаю. Он жесток с людьми, но это потому, что сам их боится.
Боится, что они больше мужчины, чем он. Но как они проявляют ее, свою
мужественность? Насилуя слабых, находя удовольствие в боли других. Может,
Айвар послан Богом - как наказание людям за их грехи.
- Ты хотела бы, чтобы я оставил тебя у него? - В голосе Шефа
прозвучали жесткие нотки.
Годива медленно склонилась к нему, отложила шип. Он почувствовал, как
ее щека прижимается к его обнаженной груди, руки ее скользят по его бокам.
Он прижал ее к себе, и сорочка соскользнула с ее плеч. Шеф увидел перед
собой обнаженные груди, по-девичьи розовые соски. Единственная женщина,
которую он до сих пор так видел, была неряха Труда, тяжелая, неуклюжая, с
жесткой кожей. Его загрубевшие руки гладили невероятно нежную кожу Годивы.
Если он когда-нибудь и думал о таком - а он думал, часто думал, лежа в
одиночестве в рыбачьей хижине или у погасшего горна, - то всегда это
происходило в будущем, когда они отыщут для себя место, когда он заслужит
ее, добудет дом, в котором она сможет жить в безопасности. А теперь, в
лесу, на поляне, на солнечном свете, без благословения священника, без
согласия родителей...
- Ты лучше мужчина, чем Айвар или Сигварт, лучше всех, кого я знаю, -
всхлипнула Годива, по-прежнему прижимаясь лицом к его плечу. - Я знала,
что ты придешь за мной. Боялась только, что тебя убьют за это.
Он стащил с нее сорочку, она раздвинула ноги, перевернулась на спину.
- Мы могли бы оба быть мертвы. Хорошо быть живой, с тобой...
- У нас нет общей крови, у нас разные отцы, разные матери...
И в лучах солнца он погрузился в нее. Из кустов за ними следили;
дыхание замерло от зависти.
Час спустя Шеф лежал на солнце, там, где его лучи пробивались сквозь
ветви дуба. Он испытывал вялость, полную расслабленность. Но не спал. А
может, спал, но часть сознания не спала, он чувствовал, как ускользнула
Годива. Он думал о будущем, о том, куда они пойдут: в болота, решил он,
вспомнив ночь, проведенную с королевским таном Эдричем. Он по-прежнему
ощущал солнце на коже, мягкий дерн под своим телом, но все это казалось
очень далеким. Так было и раньше - в лагере викингов. Сознание его
поднимается над лесной поляной, уходит от тела...
Слышится голос - грубый, серьезный, властный.
- У сильных людей отобрал ты девушку, - говорит он.
Шеф знает, что он где-то в другом месте. Он в кузнице. Все вокруг
знакомо: шипение, когда он оборачивает раскаленные ручки клещей влажной
тряпкой, напряжение мышц спины и плеч, когда достает из горна разогретый
докрасна металл, скрип и скрежет кожаного фартука о кожу груди.
Автоматическое отдергивание головы, когда искры летят в волосы. Но это не
его кузница в Эмнете и не горн Торвина, окруженный ягодами рябины. Вокруг
огромное пространство, гигантский просторный открытый зал, такой высокий,
что потолка его не видно, видны только могучие столбы или колонны, вершины
их затянуты дымом.
Он берет тяжелый молот и начинает придавать очертания бесформенной
массе металла на наковальне. Но он не знает, какую форму должен ему
придать. Это знают его руки, они движутся уверенно, без колебаний, сжимают
клещи, поворачивают металл, ударяют с одного направления, потом с другого.
Не наконечник копья и не голова топора, не плужный лемех и не сошник.
Похоже на колесо, но колесо со множеством острых зубцов, как собачьи
клыки. Шеф зачарованно смотрит, как под его ударами рождается вещь. В
глубине души он знает, что совершает невозможное. Прямо из горна
невозможно сковать такой предмет. И все же - он видит, как это можно
сделать, если отдельно выковать зубцы и вставить в подготовленное колесо.
Но зачем это? Может быть, если одно колесо положить рядом с другим,
стоящим вертикально, и если зубья одного колеса совместятся с зубьями
другого, то одно колесо сможет поворачивать другое.
Но это зачем? Какая-то цель должна быть. Какое-то это имеет отношение
к гигантскому сооружению, стоящему у стены, на самом краю его поля
видимости.
Постепенно чувства его проясняются, и Шеф начинает понимать, что
вокруг собрались какие-то фигуры, соответствующие по размерам масштабу
зала. Он не может их ясно разглядеть и даже не смеет смотреть на них,
оторваться от работы, но ощущает их присутствие. Они стоят рядом, смотрят
на него, даже говорят о нем, думает он. Это боги Торвина, боги Пути.
Ближе всех широкая могучая фигура, гигантский Вига-Бранд, огромные
бицепсы перекатываются под кожей рук. Это, должно быть, Тор, думает Шеф. У
него презрительное выражение, враждебное и слегка встревоженное. За ним
другой бог - остроглазый, с острым лицом, большие пальцы за серебряным
поясом, он со скрытым ободрением рассматривает Шефа, словно это лошадь,
которую собираются купить, кровный жеребец, которого глупый владелец
уступает задешево.
Этот на моей стороне, думает Шеф. А может, он считает, что я на его
стороне.
Сзади другие боги; дальше всех самый высокий из них, он опирается на
могучее копье с треугольным наконечником.
Шеф начинает осознавать еще два обстоятельства. У него подрезаны
сухожилия ног. Когда он движется вокруг горна, ноги бессильно тащатся за
ним, он подтягивается на руках, перемещаясь с места на место. Высокие
сидения, груды дров и скамьи расставлены вокруг в видимом беспорядке, но
на самом деле, как он начинает понимать, это опоры для его передвижения,
чтобы он смог переходить от одного места работы на другое. Он может
опираться на ноги, стоять, словно балансируя на ходулях, но от бедра до
икр нет силы, нет напряжения, нет движения. И колени тупо болят.
И за ним наблюдает кое-кто еще, не одна из могучих фигур. А
крошечная, как муравей в этом полутемном, заполненном дымом зале, как
мышь, выглядывающая из-под стенной панели. Это Торвин! Нет, не Торвин,
человек меньше ростом, стройнее, с длинным лицом с резким выражением,
подчеркнутым редеющими волосами, уходящими назад со лба. Но одет он как
Торвин, весь в белом, вокруг шеи ягоды рябины. И выражение похожее,
задумчивое, крайне заинтересованное, но есть в нем осторожность и
опасения. Маленький человек пытается заговорить с ним.
- Кто ты, мальчик? Ты пришел из царства людей, на время оказался во
владениях Волунда? Как ты попал сюда, как нашел Путь?
Шеф качает головой, делая вид, что просто стряхивает искры с волос.
Он опускает колесо в ведро с водой и начинает готовить новую работу. Три
быстрых удара, поворот, еще три удара, и что-то сверкающее отправляется в
ведро с водой, а на наковальне немедленно появляется новое. Шеф не знает,
что он делает, но эта работа наполняет его возбуждением и огромной
нетерпеливой радостью, как у человека, которого освобождают из заключения,
но он не хочет, чтобы тюремщик видел его радость.
Шеф замечает, что одна из гигантских фигур приближается к нему -
самая высокая, та, что с копьем. Человек-мышь тоже видит это и ныряет в
тень, теперь он едва заметен.
Палец, подобный стволу ясеня, поднимает подбородок Шефа. Один глаз
смотрит на него с лица, похожего на лезвие топора: прямой нос, выступающий
подбородок, острая седая борода, широкие-широкие скулы. По сравнению с
этим лицом лицо Айвара кажется понятным, постижимым, легким, на том лице
только человеческие страсти: зависть, ненависть, жестокость. А это совсем
другое: стоит только прикоснуться к мыслям за этой маской, и - Шеф знает -
любой человек сойдет с ума.
Но гигант не кажется враждебным, скорее он задумчив и рассудителен.
- Тебе предстоит долгая дорога, человечек, - говорит он. - Но ты
начал ее хорошо. Молись, чтобы я не призвал тебя слишком скоро на встречу.
- Зачем тебе звать меня, Великий? - спрашивает Шеф, удивленный
собственной безрассудной смелостью.
Лицо улыбается, как огромный ледник.
- Не спрашивай, - говорит гигант. - Мудрые не подсматривают, как
девушка, которая ищет возлюбленного. Даже сейчас он, серый свирепый волк,
смотрит в двери Асгарда.
Палец опускается, огромная рука проносится над горном, и наковальней,
и инструментами, над скамьями и ведрами, над всей кузницей, смахивает их,
как человек смахивает шелуху орехов с одеяла. Шеф чувствует, как взлетает
в воздух, вертится, передник с него спадает, и последнее, что он видит:
маленький человек из своего укрытия смотрит на него, запоминает.
Он мгновенно вернулся на траву под открытое небо Англии, на лесную
поляну. Но солнце передвинулось, теперь он в тени, ему холодно и страшно.
Где Годива? Она ускользнула от него на мгновение, а потом...
Шеф вскочил, совершенно проснувшись, осмотрелся в поисках врага. Шум
в кустах, звуки борьбы, возглас женщины, которой рукой зажали рот.
Шеф бросился на этот звук, и тут из укрытия за стволом дерева
поднялись люди, схватили его, словно сжали руки судьбы. И повели к
гадгедлару Мюртачу, у которого на лице свежий шрам и выражение сдержанной
ярости.
- Ты почти ушел от нас, парень, - сказал ирландец. - Тебе нужно было
бежать, не останавливаясь, не пытаться взять женщину Айвара. Но горячий
член не знает удержу. Скоро он остынет.
Шеф пытался вырваться, броситься в кусты, к Годиве, его держали за
плечи. Схватили ли ее тоже? Как их отыскали? Может, они оставили след?
Сквозь возгласы гадгедларов послышался смех. Шеф узнал его, он
дрался, пытался вырваться, вовлек в борьбу всех викингов. Это смех
англичанина. Его сводного брата. Альфгара.
10
Когда Мюртач вместе с остальными гадгедларами втащил его за ограду
лагеря, Шеф был близок к беспамятству. Прежде всего он был совершенно
истощен. К тому же испытал шок от вторичного пленения. Викинги по дороге
назад обращались с ним грубо, связали руки, пинали, гнали по лесу, все
время настороженно ожидая возможной стычки с другими англичанами. Потом,
когда они вышли на луг и увидели товарищей, которые ловили уцелевших
лошадей, в грубом торжестве снова и снова сбивали пленника с ног. Они
очень испугались. У них всего один трофей для Айвара, и они опасались
последствий. Смутно, сквозь усталость и ужас, Шеф понимал, что они склонны
отыграться на нем за свои страхи и унижения. Но прежде чем он смог об этом
подумать, его втолкнули в загон и избили до потери сознания.
Он хотел только одного - не приходить в себя. Его бросили за ограду в
середине утра. Большую часть длинного теплого дня поздней осени он
пролежал без сознания. Когда наконец он открыл залитые кровью глаза, все
тело его болело, онемело, но он больше не устал и не чувствовал
головокружения. Но промерз до костей, рот пересох от жажды, он ослабел от
голода - и испытывал смертельный страх. Вечером он начал осматриваться в
поисках возможности для освобождения или бегства. Ничего не увидел.
Железные кольца на ногах привязаны к прочным колышкам. Руки связаны
впереди. Он мог бы со временем вывернуть эти колышки или прогрызть кожаную
веревку на руках, но малейшее движение вызывало рычание и пинок ближайшего
стражника. Шеф понял, что пленников почти не осталось. В суматохе ночного
