наконец-то умолкнув, припали ушками к коричневым шершавым
пластинкам ствола сосны, на верхней сухой ветке которой долбил,
старался дятел.
- Звенит, - шепотом, широко распахнув глаза от удивления,
сказал один из малышей.
Сан Саныч из любопытства тоже приложился ухом к стволу.
Дерево пело, звонко откликаясь на каждый удар барабанящего
клюва. Тишина вокруг, и только пульсирующим звоном поет сосна.
- Так же среди мирного покоя пульсирует твоя беда,
достигает резонанса и искажает реальность... Резкая боль в мире
покоя и тишины, - почему-то сказала Вээсса...
Сан Саныч ничего не ответил, но ему опять показалось, что
она знает о нем то, чего не знает никто.
- Сосна поет, - продолжала Вээсса. - Ты никогда не слышал,
Сашенька, что камни сами могут передвигаться. На десятки метров
в день?
- Читал что-то про выползающие за ночь на берег валуны, но
как-то не верится.
- Согласно мистической философии, в Раю звери понимали
человеческий язык, а камни были живыми, - сказала Вээсса.
- Они что, прыгали как лягушата?
- Может быть и прыгали, не знаю.
- А может быть, слова "живые камни" имели какой-нибудь
другой смысл? Это как у нас на празднике, одна молоденькая
аспирантка задает вопрос сорокалетнему ведущему сотруднику: что
для вас важнее: мужской ум или мужская сила. Тот почему-то
смущается и начинает краснеть, лаборатория от смеха давится, а
аспирантка наивная еще, ничего понять не может, только к вечеру
до нее дошла вся бестактность вопроса. - Тут до Сан Саныча
дошла вся бестактность этой шутки: - Простите, ради бога, я
прервал Вас.
Он ожидал бурной негативной реакции, но ее не последовало.
Сан Саныч удивился.
- Мы все меняемся со временем, Сашенька, - как будто
прочитав его мысли, произнесла Вээсса и странные малиновые
искорки мелькнули в ее глазах.
Сан Саныч согласился, но сомнение усилилось. "Тут что-то
не так? Что скажешь, любезный мой?" - задал Сан Саныч вопрос
тому, кто рассуждает в чужих мозгах. И получил странный ответ:
"Ты прав. Это твоя беда достигает резонанса и искажает
реальность."
- Так вот, - продолжила Вээсса, - Человек когда-то жил в
Раю, вместе с ним жили звери, которые понимали человеческий
язык, и птицы, его окружали кормящие и укрывающие растения и
живые камни... И не задавай дурацкого вопроса: прыгали или не
прыгали, квакали или не квакали. Я не знаю. А первый человек, я
думаю, и сам этого не понимал, ведь для него это было так
естественно... Однако посмотри на себя, человеку всегда чего-то
не хватает. Даже когда и дети, и семья, и дом - полная чаша,
если он - Человек, его тащит куда-то, выбрасывает из привычного
круговорота неведомая, древнейшая бессознательная сила... Змей
совратил слабую женщину. Чушь полная, вечное мужское желание
все свалить на другого, во всем искать виноватого. Кто в этом
мире лезет куда ни попадя, кто вечно сует нос в чужие секреты и
забирается на чужие заборы? Аккуратные девочки? Неправда,
девочки здесь совсем ни при чем... В общем, так или иначе,
вкусив плоды познания, человек из веселой большой обезьяны
вдруг сделался по разуму подобен Богу.
- Ну и почему Человека изгнали из Рая? Жил бы он там и
жил, умный как бог и красивый как бог, и зверье говорящее и
деревья заботливые и камни подскакивающие...
- Кому-то это не понравилось. Человека из Рая выгнали. А
всех прочих сместили на одну ступень иерархии. Тогда животные
перестали говорить, деревья двигаться, а камни умерли. И вот
теперь во искупление человек мучается и ищет потерянный рай.
Если он все-таки когда-нибудь оправдается перед Всевышним и
поднимется на уровень Бога, то камни опять оживут. Кстати, в
той же черной и белой магии обращаются к духам воды, земли,
огня и воздуха. А если что-то имеет дух, то это что-то скорее
всего все-таки живое, чем мертвое.
- А мне казалось, что потеря Рая связана с великим
оледенением. Если у нас здесь в средних широтах когда-то
плескалось теплое море, кишащее всякими съедобностями, качались
высокие пальмы, росли бананы, ананасы, кокосы, девочки бегали в
фиговых листьях или вообще без них, ну что еще надо простому
человеку, а потом вдруг после какого-то катаклизма остались
лишь елочки да сосенки, да колючие ежи, да зима на полгода, да
злющая окоченевшая от холода жена, тут уж обязательно взвоешь
про потерянный Рай.
Они снова вышли к озеру. У берега скользил мотыль:
туда-сюда, туда-сюда, создавая ощущение легкой рябой сети над
поверхностью. Мелкие рыбешки, выскакивая из воды, хватали
мотыля на лету. После их всплесков концентрические круги
расходились по озерной глади, пересекая друг друга.
- Кто знает, кто знает, Сашенька. Но девочки в фиговых
листьях, фи... Вы же солидный человек, Александр. - В голосе
Вээссы слышался насмешливый укор. Эти слова соответствовали
прежней Вээссе, но звучали абсолютным диссонансом для
настоящей. Сан Саныч чувствовал какой-то подвох, но никак не
мог понять, что же его все время настораживает.
- Боюсь, что нам друг друга не понять, - с деланным
сожалением произнес он.
- Да уж. Кстати, у меня к Вам есть дело, если позволите,
Сударь. Надеюсь, это отвлечет вас от всяческих мрачных мыслей.
- Она обратилась к Сан Санычу подчеркнуто высокопарно, так, как
это звучало в старом школьном спектакле, где он играл Великого
Потенциометра. Спектакль был самодельный и назывался "Дохлый
шмель лежал в кастрюльке."
- Несомненно, Ваше Величество, повелевайте. - Ответил Сан
Саныч, сделав несколько реверансов и подскоков, как это делают
в фильмах придворные вельможи при приветствиях. Надев маску
скомороха, он снял свою изрядно уже надоевшую маску довольного
жизнью человека. Они вместе рассмеялись, и Сан Саныч
почувствовал, словно что-то тяжелое и мучившее его
растворяется, растекается, расстается с ним. "Меня еще помнят и
любят, - думал Сан Саныч: - Значит, стоит еще жить на земле."
- Вот теперь я верю, что у тебя будет все хорошо. А
теперь, сударь, позвольте перейти к делу...
Они шли по камням вдоль самой кромки воды. Слева стеной
нависал скалистый берег. Где-то высоко мелькали черными
стрелами ласточки, вверху были их гнезда.
- Поднимитесь, сударь, на этот камень, там в трещине в
скале кое-что должно быть. Будьте так любезны, достаньте,
пожалуйста.
- А что там может быть? - спросил Сан Саныч.
- Вы любопытны, сударь, это грех. Там страшная тайна
призрачного замка, зловещая и пугающая, - ответила Вээсса, -
хотя с виду вполне безобидная.
Сан Саныч, цепляясь за уступы обрыва, добрался до трещины,
вытащил из нее несколько камней. Под ними действительно нащупал
что-то гладкое, какой-то сверток. Сан Саныч потянул его за угол
с деланным любопытством, словно надеялся увидеть там чью-то
отрезанную голову. Посыпались каменные крошки, сверток нехотя
поддавался. Наконец Сан Саныч достал его. Сверток оказался
маленьким и плоским, что говорило об отсутствии отрубленной
головы. Сан Саныч сразу потерял к нему интерес и отдал Вээссе.
Она стала разворачивать, и из-под слоев предохраняющего от
сырости материала показалась старая, уже слегка покорежившаяся
тетрадка. Вээсса аккуратно сдула с нее пыль, любовно, как дитя,
прижала к груди.
- Что это за тетрадь? - спросил Сан Саныч.
- Возьмите, сударь, - сказала печально Вээсса. - Вам
следует это прочитать. Время пришло. Вам суждено разобраться в
прошлом.
- Мне суждено?
- Да. Я знаю это.
- Откуда? - задал нелепый вопрос Сан Саныч.
Она промолчала.
- Прощайте, сударь, - в глазах Вээссы мелькнула грусть, -
Я рада, что мы встретились. Прощайте, и да хранит Вас Господь.
Сан Саныч мог поклясться, что глаза Валентины Семеновны
наполнились слезами. Она повернулась и пошла своей дорогой,
гордо неся копну когда-то белых, а теперь уже совершенно седых
волос. Сан Саныч остался в полном недоумении, хотелось задать
еще так много вопросов, но он не смог, не посмел удержать свою
старенькую уходящую учительницу.
Долго шли зноем и морозами,
Все снесли и остались вольными,
Жрали снег с кашею березовой
И росли вровень с колокольнями.
Если плач - не жалели соли мы,
Если пир - сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.
(Александр Башлачев)
Вечером Сан Саныч внимательно рассмотрел найденную таким
странным образом тетрадь. На ней была мягкая кожаная обложка,
по углам исколотая каким-то острым предметом, словно бы
покусанная котом. Сан Саныч держал ее в руках, рассматривая
покоробленые временем страницы, когда появился отец.
- Какая занятная книжица. Откуда она у тебя, сын?
- Валентина Семеновна дала почитать.
- Ваша классная? Ты ее видел? И как она?
- На вид нормально. Как и прежде, только постарела слегка.
- Что-то я давненько ее не видел.
- Кого? - Появилась на звук голосов мама.
- Валентину Семеновну. Саша встретился с ней сегодня.
Глаза у мамы расширились, она схватилась за лоб и со
стоном вышла из комнаты.
- Тебе плохо? - Участливо засеменил следом отец, а в мозгу
Сан Саныча начали возникать и роиться какие-то образы, то
слабые и невнятные, то яркие и узнаваемые. Однако он стряхнул
наваждение и начал читать.
"Июль 1957 года.
Мне стукнуло полвека. По этому поводу секретарши сделали
грандиозный банкет. Целую неделю была пыль столбом и дым
коромыслом... Полвека назад я появился на свет. За эти полвека
я достиг вершины. Вам такое и не снилось. Я, сын нищего
армянского сапожника, вхожу в сотню наиболее могущественных
людей страны... Я помню свое полуголодное детство. Постоянно
хотелось кушать. У матери нас было шестеро, я последний. Отец
умер, когда мне было пять. Я бегал в девчоночьих платьях.
Другой одежды в доме не было. Соседские мальчишки дразнили
меня. Что может быть позорней? Я дрался, дрался беспощадно.
Именно тогда я поставил себе цель, и я добился своего.
Мальчишки дорого заплатили за обидные слова годы спустя. Я
ничего не прощаю. Не способен прощать. Мать, спохватившись,
пыталась водить меня в церковь. Но было уже поздно. Я стал
лидером молодых бойцов революции. Мы с богом пошли разными
дорогами.
На банкете произносили льстивые заздравные речи и разные
славословия. А я вспоминал долгие трудные годы моего
восхождения, множество мыслимых и немыслимых препонов, которые
я преодолел. Я достиг вершины власти. И я одинок, в целом мире
никому не нужен. Так много я понимаю. Если меня расстреляют,
вот прямо на этом банкете, сотни и сотни людей будут
радоваться, я знаю. И только человек пять моих верных псов
искренне огорчатся. Огорчатся не потерей меня, а тепленьких
местечек и надежной крыши. Я им дал эту крышу. Сегодня читались
поздравительные телеграммы. Я же видел между строк то, что не
вошло в бравурный барабанный треск речей. Все они, эти
лицемерные ораторы, боятся и презирают меня. За то, что к своей
вершине я шел напролом и по головам и, если требовалось, по
трупам. Я кланялся и пресмыкался, разделял и властвовал, был
хитрее, умнее, коварней их. Я знаю их отношение ко мне.
Секретарша донесла, подслушав из-за двери, что говорят в
кулуарах:
- Вы помните? У начальника через неделю юбилей -
секретарша обзванивает всех насчет банкета. Нам тоже пора
готовить поздравление.
- Да. По этому поводу можно сказать только одно. Самый
счастливый человек на свете - Римский Папа.
