веке великий и ужасный Мишель де Нотр Дам по прозвищу
Нострадамус предсказал проникновение Человечества в космос." -
С пафосом произнес Некто только Сан Санычу и слышимое.
- Известно, что он рисковал, садясь в ракету. Было типа 50
на 50, вернется он или нет, - продолжал Алисовский.
"Первый человек, заменивший последнюю собаку,"- опять
проник Некто в мозги Сан Саныча. "Ну ты, брат, хватил,"-
мысленно возразил тот. "Ну хорошо, хорошо, не собаку, морскую
свинку," - нахально парировал Некто.
- Однако, - не унимался Энгельс Иванович, - как бы не он
вывел Человечество в Космос. Гагарин только символ, пусть
символ типа целой эпохи. Но символ. Символ - это ничто.
Верхушка айсберга, пена на кромке океана. Я как бы не возражаю,
что он достоин героя, я только не могу понять следующее. Вместо
Гагарина мог бы быть любой другой деревенский парень, от него
же совершенно ничего не требовалось. Желающих, способных
рисковать 50 на 50, я думаю, в одной России как бы десятки
тысяч найдутся. А вот не будь Королева, вместо Гагарина вполне
мог быть какой-нибудь Джон или Ганс и еще неизвестно, насколько
позже. Так почему же одного весь мир носит на руках, а второго
как бы и рассекретили-то только через много лет, да и то после
смерти?
- Вы считаете, что это несправедливо? - спросил Сан Саныч.
- Я типа не взываю к справедливости, я просто как бы
что-то не понимаю в сотворении кумиров. Это выше моего
разумения. - продолжал Энгельс Иванович. - Лошадь перескакивает
пропасть, а лавры пожинает уцепившийся за гриву таракан...
"Не понимаю, как таракан мог попасть на лошадь? Ну блоха
еще куда ни шло," - подумал Сан Саныч. "Очень просто, -
прозвучало в ответ. - Вспомни, когда ты жил на Комендантском,
на кухне были громадные тараканы, ночью они сыпались с потолка
на пол со стуком падающих слив. Если бы на кухне стояла
лошадь..." "Да-да, которая потом прямо с кухни сиганула через
пропасть..." - подытожил Сан Саныч.
Между тем Алисовский говорил:
- Я как бы очень хорошо отношусь к Гагарину, вы не
подумайте. Однако к гению Королева - лучше. А обидно только то,
что Россия никогда не ценила свои мозги, а зря. Вот и
разбегаются, расползаются ученые по всему земному шару. Вот вы
уверены, что года через два не будете считаться в долгосрочной
зарубежной командировке? Вот то-то, что не уверены. Эх, будь я
помоложе...
Вот понеслась и зачертила -
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниевидного крыла...
Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
( Афанасий Фет)
Подобные гигантским кондорам самолеты Америки почему-то
летают низко, под кромкой облаков. Наверное, чтобы было видно,
куда падать или приземляться. В иллюминаторах - скалистая,
пустынная, чужая, странная земля Аризоны. Убитая солнцем
растительность на многие и многие километры вокруг.
Нагромождение голых, каменистых, абсолютно безлесых скал
выпирающими зубьями до горизонта. Разрастающиеся, длинные,
змеящиеся по холмам закатные тени. Высохшие извилистые русла
мертвых рек. Какой-то ирреальный марсианский пейзаж. Выжженная
солнцем коричневато-серая, со множеством оттенков от желтого до
фиолетового скалистая пустыня. В долинах между горных кряжей -
редкие строения и крошечные желтовато-зеленые лоскутки
возделанной орошаемой почвы. Вокруг на многие километры -
только голые скалы. Солнце погрузилось за горизонт, и черной
тенью ночь упала на землю. И из разлившегося под крылом
самолета мрака вдруг возникает город. Радостно сверкают
миллионы огней, а ущербный месяц резвится, отражаясь во
множестве блюдечек - бассейнов. Самолет садится как бы в кратер
вулкана: аэродромное плато стиснуто плотным кольцом едва
видимых, смутно угадываемых гор.
Несмотря на задержку рейса, Сан Саныча встретили, усадили
в машину и повезли. Алисовский тоже увязался следом.
- Ты не поверишь, Сашка, ужасно рад тебя видеть. Как
живешь? Как там? - спросил Артем, крутя баранку пижонски одной
рукой. Вторая по локоть свешивалась наружу, и встречный поток
пузырил рукав рубашки. Пурпурный "форд", мягко шелестя шинами,
рассекал чернильный сумрак южной ночи.
- Не спрашивай... Веселого мало. Прорвемся... May be... А
как ты здесь в Америке? Попривык? Домой не тянет? - вопросами
на вопрос ответил сидящий рядом с водителем Сан Саныч.
- Лучше не спрашивай, - тряхнул головой Артем.
Утонувший в мягких подушках заднего сиденья, оглушенный
динамиками Алисовский в разговор не вмешивался. Он сидел,
закрыв глаза, расслабленно откинувшись, а озорник-ветер
топорщил его волосы, пытаясь создать над лысиной хохол панка.
- Да, кстати, - усмехнулся Артем, - Славка уже два дня как
приехал. Растолстел, брюшко отрастил, как пивной бочонок,
австралиец хренов.
- Что ты его с собой не взял?
- Устал... Понимаешь? У него рот двое суток не
закрывается. У меня уже уши в трубочку свернулись и
отваливаются.
Сан Саныч подозрительно покосился на уши Артема.
- Что, не похоже? Это я тебя слушаю, поэтому и
распустил... Славка мало того что болтун, ахинею несет такую -
волосы дыбом. Он родную мать продаст за унитаз с обогревом.
Балбес. Гордится тем, что уже может себе позволить не есть
корочку у пиццы... Представляешь?...Чего ржешь? Я говорю
дословно... Да бог с ним... Ты его еще наслушаешься, он рядом с
тобой жить будет.
Теплый воздух упругой струей врывался в салон и вылетал
прочь, разнося по дремлющим окрестностям такое родное
наутилусовское "Гуд бай, Америка..." Изумленно провожали машину
белыми тарелками цветов пятиметровой высоты кактусы на
разделительной полосе, а разлапистые агавы махали своими
бесцветными метелками вслед.
- Как дома, как дети? - спросил Сан Саныч.
- Нормально, насколько нормально может быть. Понимаешь?
Работа у Аурики грязная в клинике с кровью, анализами...
Начальница цветная... Половина зарплаты на садик уходит. Мелкий
наш по-русски почти не говорит, да и вообще у наших детей жизнь
какая-то другая... Представляешь? Уроки в школе не задают,
потому что старшеклассники ходят в школу вооруженные, а учителя
жить хотят. Хорошие школы - платные, нам не по карману. Анекдот
был. Пытались устроить детей в хорошую школу для цветных.
Понимаешь? Не взяли, цветом не вышли. Аурика после клиники
приходит, заставляет детей уроки делать, потом пытается им
что-то по-русски втюхать, чтоб помнили, кто они. Да они не
очень-то воспринимают... Понимаешь? Они уже в России
адаптироваться не смогут, а мы, боюсь, никогда и не привыкнем
здесь. И домой возвращаться вроде смысла нет - там мне детей не
прокормить. И здесь... Вот такая круговерть. - Артем замолчал,
закурил.
Скорость бесшумного хода машины, невероятный мрак южной
ночи время от времени прерываемый фейерверками проносящихся
мимо огней, близкое бриллиантовое мерцание дрожащих звезд,
причудливые кактусы, привидениями выскакивающие из тьмы к
дороге, выхваченные фарами нашей машины, и растекающиеся по
этой бескрайней аризонской ночи слова до боли российской
тоскливой песни прощания с Америкой - все это составляло
великолепный, восторженный, дурманяще-пьянящий коктейль, ради
которого стоило лететь за тысячи верст.
- А так здесь неплохо, - продолжил Артем. - Прокатились
месяц назад на недельку по городам да весям. Видели Львиный и
Большой Каньоны. Не передать! Грандиозное зрелище. Это надо
видеть. Представляешь? Узкая и глубокая пропасть в горах и
полосатые раскрашенные природой во все цвета радуги стены
высотой до километра, а внизу еле движется такая маленькая
слабенькая речка. Проезжали Долину Смерти. Как тебе названьице?
Типичная пустыня с пустынными горами, песчаными дюнами и сухими
солевыми озерами. Природа здесь дикая, враждебная, не привыкну
никак. А люди хорошие, доброжелательные. Наверное потому, что
жизнь спокойней. В России природа более мягкая, лиричная что
ли... Здесь уж если гроза, то на сутки, если уж обрыв, то
километровый, если уж кактус, так в его тени спрятаться
можно... Грандиозность и масштабность. Если уж яблоко, то с
кулак тяжеловеса, а то, что вкуса нет, так это ерунда. Однако
чего-то нашего неброского, спокойного, вольного не хватает...
Так что вот, прокатились по паркам да заповедникам. И дети
остались довольны, и мы с Аурикой.
Город кончился. Мерцание огней за окнами прекратилось.
Машина стрелой, выпущенной из лука, неслась в непроницаемую
южную ночь. Свет фар лизал узкую полоску асфальта впереди.
Ущербный месяц куда-то завалился, и только звезды качались над
головой. Свет фар переплетался с музыкой и уносился вверх к
танцующим звездам. Казалось, что дорога тоже идет все вверх и
вверх, поднимается все выше и выше, и вот уже звездный хоровод
окружает машину. Или это машина кружится среди звезд?
- Мы сейчас едем кратчайшей дорогой через одну из
индейских резерваций, - сказал Артем, убавив громкость
динамиков, - их немало в Аризоне. Абсолютно пустынные площади:
ни городов, ни людей, ни деревьев, абсолютно ничего. Очень,
очень редко встречаются маленькие, очень старые и очень
разрушенные дома, два или три вместе, и опять же ничего вокруг.
Представляешь? Почти все люди покинули эти земли, остались
только надписи вдоль дорог.
При этих словах о заброшенных землях у Сан Саныча возникло
какое-то странное непонятное ощущение. Где-то он уже встречал
что-то подобное. Но где?
"В Сороковке", - подсказал Некто и ворчливо добавил: -
"Память твоя девичья."
Действительно, Сан Саныч вспомнил, в Сороковке... Эта
надпись встречается уже в самом конце пути из аэропорта, после
поворота у седьмой опоры высоковольтной линии с трассы,
соединяющей Екатеринбург и Челябинск, после многочисленных
поселков и деревенек:
"ВНИМАНИЕ!
Государственный заповедник.
Вход и въезд категорически запрещен!!!"
И в подтверждение вышесказанного висит "кирпич". Такой
знакомый дорожный знак - стандартный белый кирпич на
запрещающем красном фоне. Асфальтированная дорога все так же
зовет вперед, и, несмотря на надпись и на запрещающий знак, все
увеличил обороты и пространство за окнами движется со скоростью
чуть быстрее, чем оптимальная, столь любимая отцом,
крейсерская, да окна закрываются наглухо, несмотря на духоту в
салоне. Это было бы невероятно, что отец Сан Саныча,
досконально соблюдающий все правила, инструкции, циркуляры и
предписания, которые в невероятном количестве встречались на
его жизненном пути, вдруг проигнорировал запрет. Это было бы
неправдоподобно, что его отец, который за семнадцать лет
вождения не имел ни одного прокола в водительских правах, вдруг
самовольно решился ехать под запрещающий знак. Это показалось
бы невозможным, если бы Сан Саныч с детства не помнил эту
странную неправильную дорогу. С двух ее сторон запыленные,
чахлые из-за неимоверной густоты березки и осинки подступают
стеной, мучительно тянутся вверх, стремясь сомкнуться кронами,
создавая полумрак в начинающих густеть сумерках.
- Слушай, пап, а чем лес после этой дощечки лучше леса до
нее, что здесь заповедник сделали? - спросил тогда Сан Саныч.
- Погоди, смотри внимательней за дорогой, особенно возле
поворота, чтобы кто не выскочил.
