- Это же элементарно, Ватсон, - бесконечно повторял свою
любимую фразу каким-то чудом оказавшийся рядом, словно
сконденсировавшийся из воздуха Славка. - Самая хорошая страна в
мире - это Австралия. И у России, и у Америки руки по локоть в
крови. Вы никак с Чечней и Афганом не разберетесь, Америка тоже
лезет то в Европу, то на Ближний Восток, то в Азию. И что им
там надо? В Ираке, например. Меня шокировал тот факт, что
семьдесят процентов американцев высказались за нанесение по
Багдаду бомбового удара. Семьдесят процентов... Багдад угрожает
интересам Америки, - произнес он с иронией. - Совсем
свихнулись. Америка теперь претендует на роль мирового
жандарма. Брали бы пример с Австралии. Это же элементарно. Она
имеет мудрость никуда не соваться, вести абсолютно мирную
политику. Именно поэтому Австралия и процветает. А Россия тоже
хороша...
- Слушай, Славка, ты сам всего лишь четыре года назад из
России свалил...
- И не жалею, представляешь, совершенно не жалею.
- Ой, врешь. Ходили слухи о твоем страшно ностальгическом
послании, которое ты отправил основательно надрамшись. А если
учесть, "что у трезвого на уме, то у пьяного на языке"...
- Это была минута слабости... - сказал Славка.
- Затянувшаяся на четыре года, - продолжил Драгомиров.
- Как можно мечтать вернуться в страну, которая вкладывает
бешеные средства в войну в Чечне, которые потом чудесным
образом аккумулируются в банках на Западе? И это при том, что в
этой же самой стране резко повысилась смертность от истощения.
Вы сидите по уши в дерьме и будете сидеть еще не знаю сколько.
Только твой сын, дай бог, будет жить нормально. Уехав в
Австралию я, по крайней мере, сохранил семью...
"Мужья всех баб, с которыми имел дело Славка, считали
своим долгом предлагать мне свои услуги", - напомнил Некто
слова Славкиной жены на проводах, более напоминавших похороны.
В шумной компании после этих слов на несколько мгновений
воцарилась мертвая тишина, в которой было слышно, как смущенно
вымучивал улыбку Славка.
"Ты даже сам не понимаешь, как ты прав, Славка, - подумал
Сан Саныч. - Семью мне сохранить не удалось..."
Мой спутник был желтый, худой, раскосый.
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.
(Н.Гумилев )
Память Сан Саныча помимо его желания вернулась в тот
вечер, милый домашний последний вечер, когда все еще были
вместе, когда он еще был кому-то нужен. Огонь змеящимися
горячими язычками танцевал в открытой изразцовой печи, дробясь
в хрустале бокалов накрытого стола и отражаясь в морозных
узорах окон и ледяных наростах на подоконнике. Золотые всполохи
жадно лизали последние доски старого шкафа, постреливали
горящие угольки, перекликаясь с хлопками новогодних ракетниц и
петард на улице. Празднично возбужденные мальчишки восторженно
сжигали в печке старые тетрадки, спасаясь от холода в доме, -
едва теплые батареи отказывались греть.
- Пятерки горят, красиво горят.
Огонь перелистывал странички, загибая обуглившиеся уголки.
- Русский горит и немецкий горит, а математика гореть не
хочет.
- Смотри, какие черные барашки.
Малиновыми пятнышками в черной пене трепыхалось пламя,
подбадриваемое движением закопченной кочерги.
- Зачем ты вбок пошел, сейчас будет такой вонизм.
- Давай, давай, помешивай, не зевай.
И глубинное расплавленное золото обдавало жаром.
- Не делай факела, а то вывалится... Мама ругаться будет,
- и украдкой через плечико взгляд - где там взрослые.
Листочки покрылись последней жаркой волной и стали
осыпаться прозрачной, похожей на паутинку золой.
Сан Саныч достал со шкафа три охапки бумаги, и дети
запрыгали от восторга, запихивая листы в печь.
- Ты решил сжечь свою докторскую? - сухо осведомилась
Лизавета.
- Да, неудачный вариант, надо начинать все сначала.
Ничего, на компьютере все сохранилось.
Сан Саныч ожидал услышать, как и прежде, бурю протеста, но
не услышал ничего, кроме обрадованно запевшей, загудевшей печи.
Огонь весело взвился, и белые листы, изгибаясь в предсмертной
судороге, быстро стали такими же черными, как когда-то
написанные на них буквы... Тепло печи, одновременно с запахом
готовящейся к полуночи утки, растекалось по квартире, вселяя
надежду на то, что следующий год будет более спокойным и более
удачным, чем уходящий. С последним боем курантов под грохот
хлопушек и искры бенгальских огней с брызгами шампанского и
пепси-колы все дружно впрыгнули в Новый Год, оставив все беды и
тревоги в прошлом. Так, по крайней мере, Сан Санычу тогда
казалось... Но беда приходит, когда ее совсем не ждешь.
- Александр, нам надо поговорить, - сказала Елизавета, и
суровая складка обозначилась у нее между бровями. - Я даже не
знаю, с чего начать. Все как-то так быстро решилось и
внезапно...
- Начинай с главного, - не ожидая почему-то ничего
хорошего, посоветовал Сан Саныч.
- Я думаю, ты все поймешь... Мы с Виталиком на следующей
неделе переезжаем. Мне не хотелось портить всем праздник, но ты
должен знать... Мы расстаемся навсегда.
Чашка кофе лишь слегка дрогнула в руке Сан Саныча, но
что-то с неслышным, но крайне болезненным звоном оборвалось у
него внутри.
- Почему ты молчишь?
- Какой реакции ты ждешь? Выражения восторга, что я
наконец-то свободен? Свободен от твоих капризов и моего сына?
- Но мы так долго шли к этому. Я думаю, что так будет
лучше для всех.
- Возможно, ты права... Возможно...
Праздничный новогодний фейерверк за окном раскрасил небо
всеми цветами радуги, и колючая украшенная елочка весело
подмигивала ему из угла гирляндой крошечных огоньков.
Как cтранно и нелепо все в жизни. Вот живут люди в мире и
согласии. Счастливы. И вдруг в их отношениях появляется
трещина. Сначала маленькая и незаметная, потом она ширится,
ширится и превращается в страшный ужасающий провал, а они,
удивленные, стоят на разных берегах пропасти и не могут
постичь, что же произошло. Любовь умерла, они просто друзья,
добрые товарищи, но они уже не составляют единого целого, и
бессовестно врет попугай, надрывно крича по утрам: "С добрым
утром, любимая." И уже ничего нельзя изменить, ничего нельзя
исправить. С болью и звоном рвутся нити, невидимые, незримые
нити, связывающие людские души. Рвутся нити, разлетаются
судьбы, остается боль и гулкая пустота...
От тягостных воспоминаний Сан Саныча отвлек Славка.
Складывалось ощущение, что все эти четыре года он провел в
одиночном карцере и вот теперь на неделю выпущен на свободу. Он
никак не мог наговориться. Сан Саныч помнил, что временами
Славик бывает невыносимым, но таким занудой его могла сделать
только Австралия. В студенческие годы его хвастовство рано или
поздно разбивалось вдребезги, когда случайно попадало в область
чьей-то компетенции. Со временем появился даже чисто спортивный
интерес - уличить Славика во лжи. Теперь же он оперировал
убийственным аргументом: "Как ты можешь судить, ты же не был в
Австралии." Против этого было сложно что-то возразить.
Австралия, по его словам, была раем для утомленных российскими
дрязгами душ. Славик любил в ней все, от законов кенгуру,
запрещающих оставлять детей без присмотра взрослых, до
уникального климата Барьерных рифов, дающего ровно тридцать
градусов по Цельсию и днем, и ночью. С пеной у рта он
доказывал, что Америка - жалкая падчерица по сравнению с
Австралией. Чего уж говорить про Россию...
Славика понесло, и он уже просто не мог остановиться:
- Конференция организована погано, полчаса ходил из угла в
угол, пока все оформили. А у нас, в Австралии, все четко и
быстро. И отношение к людям в Австралии лучше, чем в Америке.
Мы там живем особой русской общиной, дети по выходным ходят в
русскую школу, проходят сразу две программы: австралийскую и
российскую. В австралийскую культуру несем свежую струю
русской.
Он не собирался униматься:
- Тебе никогда не хватит денег решить в России свою
жилищную проблему. Социальные программы схлопнулись, а чтобы
накопить на квартиру, тебе надо... - Славкины шестеренки в
голове со скрипом завертелись, - тебе надо шестьсот твоих
месячных окладов. А если я не ошибаюсь, конечно, твой оклад
даже ниже прожиточного минимума. Так что ты обречен жить в
одной комнате в коммуналке. А я вот все думаю: из скольких
спален квартира нам нужна, с гостевой спальней или нет. Вот
сначала решим, в каком городе будем жить, а уж потом и квартиру
купим.
"Этот враль все фантазирует, он пока еще не может
выяснить: оставят его на этой работе или придется искать
другую. Срок контракта скоро истекает. Однако через пару лет он
действительно купит себе домик," - сообщил внутренний
информатор Сан Саныча.
- У вас в стране еще не начали выдавать кредиты под жилье?
- с деланным участием между тем спрашивал Славик. - Жаль, жаль,
право жаль. А у нас дают... - И он раздувался фазаном в
курятнике от осознания собственного превосходства. - А как у
тебя с английским? Бедненький, ты ведь, наверное, половины не
понимаешь. - С фальшивой заботой и легким сожалением продолжал
он. - В командировки сейчас легко пускают? А если демократы
провалятся на выборах? Опять все кончится? Опять будут кататься
только партийные функционеры?
В его словах была правда, жестокая правда нашего трудного
российского времени, от которого счастливый человек Славик
теперь был совершенно независим. Однако Сан Саныч вдруг
почему-то завелся и сам изумился этому. Жизнь в эпоху перемен
не баловала, и он стал гораздо терпимее, мягче относиться к
людям. Это может подтвердить каждый. Но тут Сан Саныч выдал:
- Слушай, Славик,... иди ты со своей Австралией знаешь
куда? Или уже забыл, как это звучит по-русски? Так я тебе
напомню. ... Австралопитек чертов.
Так звучала только цензурная часть достаточно длинной речи
Сан Саныча. Он вылез из бассейна, завернулся в одеяло и улегся
на шезлонге, вперив взгляд в печальное, удрученное своей
бесполезной красотой, разукрашенное драгоценными каменьями
небо.
"Что ты от него хочешь? - прозвучал внутри Сан Саныча
голос. - Для него Австралия - свет в окошке. Он всегда будет
стоять на том, что сделал правильный выбор. Ежели ты зародишь в
нем сомнение - он ведь просто повесится. Со знанием правды ему
не выжить." "А какого черта он..." - возразил все еще
возбужденный Сан Саныч. "Патриотизм в нас взыграл, - захихикал
Некто, - что-то новенькое. Славик убеждает в первую очередь
СЕБЯ, что может жить без России. Пожалей ты его бедного,
убогого. Будто бы он что-то новое сказал. Вспомни свою первую
заграничную командировку. Вспомни дурдом подготовки к отъезду.
Если бы тебе тогда представилась возможность не возвращаться,
ты бы вернулся? Вспомни, как, все-таки возвратившись, сам в
течение недели адаптировался к ней, родимой, до боли знакомой,
до жути грязной и пьяной. Вспомни этого алкаша с желтой слюной,
у которого капало из носа, что сидел напротив тебя в автобусе
по дороге из "Шереметьево". Да вспомни заодно и аэрофлотовский
самолет по дороге ТУДА и ОТТУДА... Небо и земля... "
Возразить было нечего. Сан Саныч помнил тот кошмар,
