вышел в соседнюю комнату.
- Пап, ты случайно не знаешь: это что за зверюга?
- А, этот обормот - соседский кот. Ну, нашего соседа
снизу. Да ты вспомни. Он нам садовые яблоки ведрами носил,
когда ты с сыном приезжал. Хороший мужик... Говорят, он кому-то
рассказывал, как в молодости лежал в охранении Берии на
пригорке за вокзалом... А с этим котом - целая история... Зимой
к нам мыши забирались. Ну, возможно, запах и остался. Вот кот и
приходит... Ну что, морда усатая, катись домой, пока я тебе
хвост не открутил. Ишь взял моду по гостям шляться, потом
отвечай за тебя.
Во время разговора кот, со свистом рассекая воздух
кинжальными когтями, выкрутился из рук Сан Саныча и оказался на
полу. Он презрительно смерил окружающих своими раскосыми
желтовато-зелеными глазищами, тяжело вздохнул, взлетел на
подоконник и принялся там вылизывать помятую нехорошим
человеком Сан Санычем шкурку, временами выкусывая что-то в ней.
Затем, закончив свой туалет, свернулся клубочком на подоконнике
на мюллеровском англо-русском словаре, презрительно свесив
хвост в сторону людей.
Возбужденный ночным чудовищным котом с глазами,
высекающими малиновые искры, мозг Сан Саныча судорожно пытался
найти этому хоть какое-то разумное объяснение и не находил. Ну
не бывает, не должно быть в природе таких прекрасных и в то же
время кошмарных животных. И опять же эта зарница, как сигнал
высшей воли, и нелепый шепот: "Ты должен жить..." Кому должен?
Зачем? И опять же это ощущение непонятного контроля, когда так
и подмывает спросить: кто здесь? кто ты?.
- Ты плохо кушаешь, сынок. Что-то не так? Может, ты болен?
- Да брось ты, ма. Все прекрасно, - ответил Сан Саныч,
наматывая на вилку макаронину длинной приблизительно в
полметра. Кончив мотать, он понял, что в рот это все скорее
всего не влезет. Отец удивленно поднял, подцепив вилкой, белого
червяка аналогичной длины и спросил:
- Мать, и как это ты умудряешься такие длинные варить?
"И главное, ты спроси, спроси - зачем?" - Заскрежетал
внутри Сан Саныча ворчливый голос. "Опять явился, что-то давно
тебя не было" - отметил про себя Сан Саныч. "Меня восхищает
твоя безмерная радость по поводу моего прихода," - парировал
Некто.
- О, это особая технология, - с радостью поделилась
секретом мама, - опускаешь концы в подсоленную воду и
потихоньку, потихоньку их по кругу, по кругу. Чем длиннее
макароны, тем больше счастья в доме будет. Так китайцы считают
или итальянцы. Что-то я не помню, кто из них.
"Много, много счастья будет, будет у тебя, вот погоди ужо,
лапушка." - Опять услышал Сан Саныч, но решил не обращать
внимания и спросил:
- Слушай, ма, а это что?
- Яичница глазунья, помнишь, как Виталик просил: "Хочу
яичницу с глазом"?
О господи, лучше бы она этого не говорила. Сердце Сан
Саныча болезненно сжалось. Вспомнился сын. Дитя компьютерного
века. Он глотал книжки килобайтами: "Вот дочитаю еще десять
килобайт и пойду спать". Любил дурачиться, распевая
"пока-пока-покачивая веслами на шляпах" и заразительно
смеялся... Теплой волной всколыхнулось все внутри... "Но нет,
только не сейчас..." - подумал Сан Саныч, встряхнулся и
продолжил разговор:
- Помнить-то помню, но почему желток в глазунье твердый?
- Такая "глазунья" получается после пятнадцати минут
упаривания под крышкой. Нас по радио Искрицкая запугала
сальмонеллезом, и теперь люди в городе яйца термически
обрабатывают не менее четверти часа, - прокомментировал отец. -
Да ты ее помнишь, ты же с ее дочкой вместе в школе учился.
- Помню-помню. Она тогда курила как паровоз в то время,
как вела по радио беседы о вреде курения. Так это опять ваше
местное радио? Ваш любимый "голос подземелья"?
- Ну должны же мы быть в курсе местных событий, - стала
оправдываться мама.
- Ма, пусть я помру от сальмонеллеза, но в следующий раз
сделай мне, пожалуйста, "глазунью" нормальную, эту же есть
невозможно.
- Хорошо, хорошо, как скажешь. Ты что-то грустный сегодня.
Хочешь - съезди порыбачь. В парке лодки дают. Помнишь, когда-то
давно вы с сыном ужасно любили на лодках кататься?
Сан Саныч помнил. Помнил, как сынишка говорил: "Погоди, я
сейчас, только гребло положу." У него тогда слова легко
путались. В зеленоватой воде отражалось небо с облаками, черный
нос лодки, растрепанные волосы и искаженные водной рябью их
лица. Их счастливые лица. Виталик только начал ходить в школу,
но уже многого там поднабрался, поэтому на все попытки взрослых
его воспитывать реагировал шутливо: "Что наехал? Наехал?
Пипикать надо, когда наезжаешь". И оставалось только улыбаться
в ответ. "Не спорь ты с ним, - умоляла Елизавета, - а то опять
начнет кишки родителей на люстру мотать." Вспомнил сынишку
голопятого, косматого, еще тепленького после сна с улыбкой шире
лица. Где ты, малыш? И опять тоскливо зазвенела потревоженная
нить, протянутая сквозь время и пространство между двумя
любящими сердцами, разлученными злой волей. Собственной же злой
волей...
- У Антонины Степановны Вася каждое утро к обеду полведра
рыбы приносит, - тем временем привела пример мама, - А у Юлии
Владимировны сын на раков ловушки ставит.
"Ну, этот ничего в дом не приносит, только выносит, но все
равно пример, достойный подражания," - почему-то подумалось Сан
Санычу.
- Да вон и солнце для тебя выглянуло, - поддержал отец,
опасаясь, как бы ненароком советы заботливой матери не
превратились в ворчание любящей жены.
- Хорошо, хорошо, - согласился Сан Саныч, по личному опыту
зная, что просто так ему не отвертеться, - схожу прогуляюсь.
Мам, ты только папе макарон еще добавь, да подлиннее. На
счастье.
Сан Саныч сидел на самом краю трехметрового обрыва, и
озеро неспокойно шумело внизу. Он опять ощущал себя странником,
одиноким бесконечно уставшим странником, неведомо какими силами
заброшенным в этот убийственно прекрасный мир. Сан Саныч был
гостем на этой нелепо великолепной планете, гостем, готовым в
любую минуту покинуть ее и продолжить свой бескрайний путь вне
времени и пространства. Душа рвалась куда-то прочь от земли, но
какая-то посторонняя сила удерживала его здесь. Сизые
всклокоченные облака толпами неслись над свинцовыми прыгающими
волнами. Сквозь облачные разрывы били столбы солнечного света,
рассыпаясь золотом по воде. Где-то там, вдали, у теряющихся в
тумане гор, изменчивый полог неба соединяется с беспокойной
озерной гладью и создает некую замкнутую прозрачную сферу. В
центре этой сферы на маленьком островке, связанном с большой
землей лишь узеньким перешейком, на покрытом колючей травкой
каменном лбе сидит жалкий измученный клочок вселенского разума,
и Вечность распростерла свои хищные рваные крылья над ним. Все
здесь было таким же и тридцать тысяч лет назад, когда
поселились здесь первые люди, когда еще не было ни золотых
куполов на том берегу озера, ни часового с автоматом за спиной.
Все здесь будет таким же и потом, когда уже не Сан Саныч, а
какой-то другой осколок всемирного разума, называемый
человеком, вот так же с болью в душе и бурей в сердце будет
искать успокоения в этой суровой уральской красоте, в дивной
неповторимой гармонии жизненного огня, невесомости воздуха,
живительной силы воды и защищающей надежности земли.
Ветер крепчал, волны с глухим ворчанием бились о
рыжевато-бурые камни под обрывом, золотистый изогнутый стволик
сосны, держащейся самыми кончиками тоненьких корешков за
скальный грунт, зябко вздрагивал под студеными порывами, и
жиденькая крона сжималась, словно пытаясь закутаться в
сквозистую шаль. Стало холодно, Сан Саныч встал и начал
спускаться с холма. Навстречу по склону поднималась такая же
нелепая в своем одиночестве фигура пожилой женщины. Она
подслеповато сощурилась на Сан Саныча, затем произнесла:
- Саша, Александр Драгомиров? Здравствуй, Сашенька.
Сан Саныч остановился, всматриваясь, механически кивнул. И
вдруг узнал, да, конечно же, это была его классная, Валентина
Семеновна, Вээсса. Все та же высокая прическа белых взбитых
волос, прикрытая пуховым ажурным платком - "божий одуванчик",
все те же внимательные, обрамленные морщинками глаза.
- Ну, как живешь? Как дела в столицах? - спросила Вээсса.
- Рассказывай. Давненько ты у нас не был.
Сан Саныч начал рассказывать. Неторопливо они брели по
лесной дорожке, где зимой школьники катаются на лыжах. Вдруг от
дробного приближающегося топота завибрировала земля. Прямо на
них неслись прекрасные животные. Головы их цеплялись за нижние
ветки деревьев, с губ клочьями срывалась пена, а мощные корпуса
лоснились от пота. Лошади, бешено кося черными ошалевшими
глазами, пронеслись мимо, промелькнули концы длинных,
стелющихся по ветру хвостов. Две маленькие хрупкие детские
фигурки управляли этими исполинами.
- Опять юннаты носятся не разбирая дороги, - сказала
Вээсса. - А как у тебя дела, Сашенька? Как работа?
- Да все нормально, - Сан Саныч прикинулся баловнем
судьбы, которому море по колено, а все неприятности отскакивают
от его толстой бегемотовой кожи как горох: - Защитился уже
давно, был начальником лаборатории, потом надоело, разогнал
лабораторию к чертям собачьим. Ездил в Америку на три месяца -
не понравилось. Ощущение, что живешь в лесу, шишкой
причесываешься. До ужаса уныло и одиноко. Я привез им в
качестве презента открытки с видами Петербурга - не поняли.
Зачем им классицизм и барокко, у них маленькие уютные домики, с
бассейнами, машины, газончики стриженые. Мещанство полное, как
сказали бы у нас ранее. Какой там Эрмитаж и Петропавловка? Кому
нужны наши пыльные, загазованные, экологически опасные шедевры?
Там здоровье человека - превыше всего, а собственный уютный
домик - предел мечтаний. Нация, которая добровольно борется с
курением... Это невозможно. Предлагали остаться - отказался и
до сих пор не жалею. А так в остальном все нормально.
Боль с глухим стоном шевельнулась внутри - кому нужна эта
бравада, когда человек смертельно одинок в этом нелепом мире. В
глазах Вээссы мелькнула горькая ирония. Как и прежде, она
безошибочно отделяла зерна от шелухи, видела суть проблемы,
поэтому к словам своего бывшего ученика отнеслась как к
бряканью пустых консервных банок. Сан Санычу даже показалось,
она знает о нем слишком много. Тут он вдруг вспомнил, что у
Вээссы никогда не было семьи. Ее после института, не спрашивая
и не советуясь, распределили в этот ненормальный город учить
детишек, и родная московская школа так и не дождалась своей
новой исторички. Тот, кто был в институте другом, как прямой
потомок графа не захотел добровольно лезть за колючую
проволоку. Да и не смог бы, Зона не принимала бывших, она
отбирала только настоящих, с безупречной анкетой.
Легким сверкающим в лучах солнца потоком сверху сыпались
семена берез, ветерок укладывал их вдоль тропинок аккуратной
золотистой каемочкой. Навстречу по этим золотым обласканным
солнцем нитям самозабвенно вопя топали два малолетних
горлопана:
- Шла кукушка мимо леса, а за нею два балбеса. -
Бесконечно повторяли они, захлебываясь смехом после каждой
удачно произнесенной фразы.
"Кукушка", идущая поодаль, безуспешно пыталась сделать
вид, что эти как две капли воды похожие на нее отпрыски к ней
не имеют ни малейшего отношения.
- Т-сс, - произнесла вдруг она, и "два балбеса",
