состояние духовой печи, когда машина тронется. Опасения
оказались небезосновательными, и промотавшись полдня по городу,
они выкарабкивались из машины распаренные, словно цыплята из
микроволновой печи. Физиономия Сан Саныча на жаре имела
свойство принимать цвет вареного рака, однако он остался крайне
доволен поездкой. Америка в который уже раз удивила
доброжелательной приветливостью людей, продавцов в магазинах и
на мексиканском базаре, официантов в кафе. Слыша русскую речь,
американцы не стеснялись интересоваться происхождением гостей,
причем Россия многим ничего не говорила, но все знали Советский
Союз. Американцы улыбались и желали удачного дня при
расставании. Все контрастировало с образом непримиримого
противника, который и у нас, и у них насаждался годами. В одним
здоровенном магазине-ангаре встретился продавец, изучающий
русский язык. Было что-то фантастическое в том, что в этом
адском пекле аризонской жары среди многочисленных полок,
заваленных всяческими шнурами, розетками, выключателями,
микросхемами, батарейками и другой полезной мелочью кто-то
может заучивать русские слова и фразы.
Ближе к вечеру в вызывающе надвинутых на глаза сомбреро, в
белых рубашках и черных джинсах с видом заправских ковбоев
Артем и Сан Саныч ввалились в ресторанчик, куда их пригласил
все тот же, лихой армейской выправки, американский профессор.
Официант со жгучими мексиканскими глазами предложил им меню на
русском языке, переведенное каким-то местным художником. Там
встречались такие деликатесы, как "Медальон Камбалы", "Шницель
Хозяина", "Тайник Рыболова", "Баранина из Виноградника",
"приправа Дьявола" и многое другое. Сан Саныч отметил странную
особенность: на обед а Америке принято подавать одно блюдо, это
вместо наших привычных: салатик, супчик, горячее, десерт.
Довольный официант, получив заказ, сверкнув белозубой улыбкой,
удалился. Вскоре он вернулся с тремя пол-литровыми запотевшими
стаканами пива.
Американский профессор произнес ставший традиционным тост:
- За дружбу между Америкой и Россией.
Наверное, их тоже здорово пугали диким неуправляемым
русским медведем, раз этот тост стал классическим в
русско-американских компаниях. В школе мы, как помнится, тоже
верили в жестокость зажравшихся, эксплуатирующих все и вся
капиталистов, цистернами выливающих молоко в канавы, но не
желающих отдать его голодным. А в институте, досконально изучая
материалы съездов партии, неимоверно потешались, обнаружив в
начале речи генерального секретаря, что "капитализм загнивающий
и разлагающийся", а в конце нее же, что "наша задача догнать и
перегнать капитализм".
Дон, Артем и Сан Саныч говорили обо всем, в разной степени
понимая друг друга. Артем переводил, когда видел, что суть
ускользает от Драгомирова. Взгляды американского профессора
оказались гораздо ближе к коммунистическим, чем у выходцев из
России после отмены обязательности изучения
марксизма-ленинизма. Дон до сих пор искренне считает, что ежели
богатый богатеет, то только за счет обирания бедных.
- Это потому, что ему не довелось жить, вкушая плоды этого
учения, - сказал Артем Сан Санычу. - Вообще Дон очень хорошо
относится к русским.
Счастливо улыбаясь, официант принес заказ. То, что заказал
Сан Саныч, оказалось куском отварного мяса, по размеру
соответствующим дневному рациону взрослой овчарки, к нему одна
крупная запеченная картофелина в мундире, пара соусов в
пластиковых расфасовках, чисто символические булочки размером с
куриное яйцо и литровый кофейник с кофе, хоть Сан Саныч мечтал
о маленькой чашечке кофе с магическим ароматом.
Дон принялся обсуждать вопросы эмиграции, находя в них
много забавного.
- Раньше все было просто, - говорил он. - Все упирали на
угрозу жизни для несогласных с режимом коммунистической
диктатуры. Однако диктатура как бы кончилась, а желание уехать
в Америку - осталось. Славик, до того как влюбился в Австралию,
просился в Америку и поразил Дона следующим аргументом: "Мне
приходится вставать в четыре часа утра, чтобы заправить
машину..."
- Это похоже на Славика, - сказал Артем, - для него встать
в четыре утра - смерти подобно. На практике в Апатитах его в
восемь часов чуть ли не пинками поднимали. Да и то иногда не
могли добудиться, он тогда и на работу не ходил.
Сан Саныч в это время тихо веселился, видя, что картошку
американцы едят ложечкой, аккуратно доставая рассыпчатую
сердцевину из под растрескавшейся кожуры.
- Дон говорит, - переводил Артем, - что во время его
круиза по России Славик катал его на свою дачу, которая и
размером и площадью участка превосходит дом американского
профессора. В общем, Дон не понял, чего еще Славику в России не
хватает.
Сан Саныч подумал, что Славик катал на дачу только
иностранцев, его же не свозил ни разу... А еще другом вроде бы
считался... "Крайне жмотистый молодой человек," -
прокомментировал Некто. Сан Саныч вынужден был согласиться.
- А одна российская девица, - сказал Артем, - во время
московского путча 1993 года бегала по университету и вопила,
что она убежденная коммунистка и что ее расстреляют демократы,
когда она вернется домой. Доверчивый Дон ей поверил...
- Путчи, перевороты, местные войны, как это все должно
быть ужасно, - обратился Дон к Сан Санычу.
- Как раз в день путча, - ответил Сан Саныч, - я
возвращался из своей первой заграничной командировки через
Москву. Проехал ее поперек, от аэропорта "Шереметьево" до
Ленинградского вокзала. Хоть бы какие признаки волнения
обнаружил.
- А в августе 1991 года, - добавил Артем, - ты должен
помнить, - обратился он к Сан Санычу, - всех детей из лагеря на
неделю раньше срока с воем сирен доставили. Говорят, лагерное
начальство перетрусило, узнав о возможном вводе танковых частей
в город из-под Выборга. Перебаламутили детей и напугали
родителей.
- А танки до города так и не дошли, - сказал Сан Саныч, -
да и шли ли? Хотя баррикады у телецентра тогда были, это точно.
Баррикады и вой сирен - наша новейшая история. И опять
резвые кони памяти с воем сирен перенесли Сан Саныча в далекое
прошлое, оживив одно из наиболее ярких воспоминаний детства...
Безвозвратная, вечно-родная,
Эти слезы, чуть слышно звенящие,
Проливал я, тебя вспоминая.
Поглядел я на звезды, горящие,
Как высокие скорбные мысли,
И лучи удлинялись колючие,
Ослепили меня и повисли
На ресницах жемчужины жгучие...
(Владимир Набоков )
Как утверждалось, Сороковка, не существующий на картах
город, на американских военных схемах был помечен крестиком как
один из первых объектов ядерного удара. Не реже двух раз в год
сирены воздушной тревоги взвывали над улицами, домами,
площадями с громкостью, рассчитанной на поднятие с постели
спящего глухого. От этого истошного, истеричного, срывающегося
на визг звука стаями взмывали в небо воробьи и голуби,
осоловело метались перетрусившие собаки и кошки. Диктор
замогильным голосом вещал из радиоприемников и эхом гремел на
улицах: "Воздушная тревога, воздушная тревога, все в укрытие,
все в укрытие." Сан Саныч помнил, как без шума и паники они
парами выходили из садика, прощались с ласковым солнышком и
спускались в черный холодный полумрак бомбоубежища. Самый яркий
контраст детства: между светом и тьмой, жизнью в бомбоубежище и
возможной смертью под открытым небом. Бедные повара
перекладывали недоваренную кашу в бидоны и фляги и спускались
следом. Ставить в известность, что тревога учебная, вышестоящие
считали необязательным. Пусть население находится в постоянном
напряжении, пусть почувствуют себя под вражеским колпаком.
Наглухо задраивались тяжелые металлические двери, завывали
моторы - убежище переходило на автономное снабжение воздухом,
проходящим через множественные фильтры. Сан Саныч запомнил в
школьные годы, как глотала таблетки, борясь с перепадом
давления, историчка-фронтовичка и сосала корвалол географичка.
- А если бомба попадет на нашу крышу, она выдержит?
- Не выдержит...
- А если упадет рядом? Мы пойдем смотреть?
- Не пойдем... Если упадет рядом, мы не выйдем отсюда до
особого распоряжения.
- Даже через три часа?
- Даже через день, неделю или месяц.
- Что же мы будем кушать?
- Не волнуйся, в городе запасов еды на два года.
- А если нас засыплет землей?
- Откопают.
- Как же они узнают, что мы здесь?
- Помолчи немного. Когда ты говоришь - сжигается кислород.
Нам скоро нечем будет дышать...
Все это с трехлетнего возраста дети воспринимали как
вполне естественное и нормальное. Маленький человек верит
всему, поэтому и место Всевышнего в нашем сознании, благодаря
чуткому руководству, было засижено добрым, лысым, картавящим
дедушкой с бородкой клинышком...
- За кого вы будете голосовать на выборах призидента? -
спросил Дон.
Как ни странно, этот вопрос довольно сильно интересует
американцев. Более того, они ЗНАЮТ, за кого мы ДОЛЖНЫ
голосовать.
- Понимаешь ли, Дон, - сказал Сан Саныч, - по мне что
коммунисты, что демократы - все едино. Вот только бы фашистов
не хотелось. Россия - это такой огромный корабль со сломанным
рулем, который несет мутное, глубинное течение. От того, кто
будет у штурвала, конечно, что-то зависит, но не сильно... Если
бы в 1917 году не было Ленина, ход истории не сильно бы
изменился. Место вождя занял бы Зиновьев или Троцкий. Сталин,
наконец.
- Бухарин, - добавил Дон.
- Бухарин, - согласился Сан Саныч. - Это Россия... Плывет
по течению, куда кривая выведет, и не особенно важно, кто у
руля...
Выходя из ресторана, Дон начал рассказывать, как много
лет назад при строительстве городской магистрали они, как Дон
Кихоты, отстояли этот пятачок земли.
- Здесь находится историческая реликвия, - сказал Дон.
Пройдя мимо плетня из колючих стеблей молочая, они
остановились у полированного камня с выгравированной надписью.
В Америке любят колючие изгороди. Например, загородка из живых
кактусов. Это будет покруче, чем из кустов шиповника.
- Давным-давно, когда город еще только-только зародился,
на этом самом месте было совершено преступление. Трагедия
любви. Это площадка оставлена здесь как памятник.
Сан Саныч с Артемом превратились в слух, надеясь услышать
что-то аналогичное печальной повести о Ромео и Джульетте.
- Во времена первых поселенцев, - рассказывал Дон, - одна
замужняя леди завела себе любовника-мексиканца. Однако муж этой
леди нанял людей, которые подстерегли идущего на свидание
мексиканца и на этом самом месте его убили.
Тщетно Сан Саныч с Артемом ждали продолжения истории - она
кончилась.
- Сколько здесь живу, не устану поражаться американцам, -
сказал по-русски Артем. - В Европе бы потребовали, чтобы
вдобавок к этому муж собственноручно убил и жену, или, наконец,
она отравилась сама, и несчастных любовников стенающие граждане
похоронили бы вместе. Либо чтобы в могиле оказались все трое: и
обманутый муж, и любовники. А тут - наемные убийцы разобрались
с мексиканцем, а муж с женой после этого жили долго и
счастливо...
- Да, какой-то нелепый конец, - согласился Сан Саныч. - А
памятник кому? Мексиканцу? Который был так безрассуден, что
предпочитал ночевать в чужой кровати?
- Или мужу, который сберег честь жены?
- Итак, что об этом говорят века? - спросил Артем у Дона.
