вечерней тьмой, прогуливались влюбленные. Сан Саныч вспомнил
последний школьный вечер, после выпускного бала. Сбежав ото
всех, они с Кариной бродили до рассвета. И волны шептались у
ног, когда он целовал ее, и шелестела пена по камням, когда она
обнимала его, прижимаясь каждой клеточкой тела. Сан Саныч
вспомнил взгляд ее глаз, карих ясных глаза, когда она спросила:
"Ты вернешься... Ты вернешься ко мне?" Тогда Сан Саныч думал
долго, или ему только так казалось. В соснах шумел ветер. Туман
столичного университета уже стоял перед ним, и он точно знал,
что не вернется, но ее глаза так молили и надеялись, так ждали
и верили, что он только молча качнул ресницами. Он ничего не
сказал, но ее лицо озарила мгновенная вспышка радости. От
хмельного поцелуя все поплыло в газах, закружилось и стало
падать, и теплая ночь прикрыла их звездным пологом. А волны,
набегая, перекатывали песчинки, повторяя не произнесенные
слова: "Да, конечно да."
Фонари радостно закивали Сан Санычу, ветви деревьев
обмахивали его, словно сказочного принца, а окна домов
принялись вдруг загадочно подмигивать. Сан Саныч снова услышал
шепот волн и шум береговых сосен на ветру, и туман прошлого
поплыл у него перед глазами, правда, теперь в нем кружились
какие-то нелепые кровавые пятна. Внезапно мир стал черно-белым,
как негатив в фотографии, а затем и совсем померк перед
глазами, и Сан Саныч почувствовал с ужасом, что куда-то
проваливается. Очнулся он от слепящего света автомобильных фар,
над Драгомировым склонились два человека в новой какой-то
странной серовато-белой милицейской униформе.
- Похоже, что не пьян и вроде целый, - сказал один.
- Бледен, как смерть, - добавил второй. - Скорую вызывать?
- Давай уж сразу в больницу подкинем, похоже, это
очередной...
Сан Саныч с трудом осознал, что разговор идет о нем,
поднялся на ноги. В голове лишь слегка шумело.
- Не надо в больницу, лучше до дому, старики испугаются, -
хриплым, чужим голосом проговорил он.
- В больницу-то, конечно, нужнее... - загадочно глядя на
Сан Саныча, произнес первый.
- Однако оно всегда успеется, - сочувственно заключил
второй.
У Сан Саныча зародилось подозрение, что они знают о нем
что-то такое, о чем он пока даже не догадывается. Это
подозрение усилилось, когда Сан Саныч оказался дома. Уже лежа в
постели и проникнувшись к этому миру удивительным равнодушием,
он слышал, как родители о чем-то долго и тревожно шептались в
соседней комнате. Когда легкая дремота уже смежила его веки, в
комнату вошла мать, и Сан Санычу показалось, что он видит, как
она напряженно всматривается в его лицо.
Утром, когда незваные солнечные посланцы устроили
иллюминацию в комнате, просвечивая через раскачавшиеся на ветру
липы, Сан Саныч открыл глаза. Вставать не хотелось, и он решил
дочитать записи в тетради.
"Вот оно. Я чувствовал, что это произойдет. Еще месяц
назад чувствовал. Я ждал этого. Расплата пришла. Монстр вышел
из своего убежища. Несколько дней назад, в конце сентября
1957 года он продемонстрировал всему миру свою недюжинную
силу. Как уже установили - взорвалась банка на объекте. В этой
бетонной банке было 80 тонн жидких радиационных отходов. Они
загорелись, и произошел взрыв. До сих пор все теряются в
догадках - из-за чего они загорелись? Чем был вызван их
сильнейший разогрев? В чем суть? Где причина? Нет причин. И
только я знаю - это дело рук Ядерного принца. Пришло время, и
он вышел, подняв вверх километровый столб белой пыли. На банке
стояла многотонная бетонная крышка, которую кран еле-еле
поднимает. Мы замучились, когда ее устанавливали. Крышку эту с
этой банки сорвало и на сотню метров отшвырнуло, как пушинку
какую.
Я был в километре от завода, когда прогремел взрыв.
Посыпались стекла в казармах. Я решил, что это диверсия, что мы
что-то где-то проворонили. Я выбежал из здания к машине и
увидел Его. Я встретился глазами с Ядерным принцем. Он был
совсем рядом в столбе дыма и пыли, мерцающем оранжево-красным
цветом. Я видел своими глазами, как он извивался, вырываясь на
свободу, сбрасывая земные оковы и поднимаясь во весь свой
чудовищный рост. В белесом столбе, закрывшем собой солнечный
свет, Ядерный принц корчился, подобно громадному, наделенному
неимоверной разрушающей силой безумному великану. Я тогда
понял, что он тоже слепое орудие в руках судьбы. Он, как и
человек, не ведает, что творит, и не властен что-либо менять.
Этот громадный монстр, как и человек - порождение материи и
проявляется при тех или иных условиях, он тоже игрушка в
чьих-то руках. Но мой Бог, в чьих?
Его плащ полоскался на ветру, длинным шлейфом протянувшись
над землей. Ядерный принц послал мне свой смертельный воздушный
поцелуй, и на моем челе появилось клеймо смертника, очередной
жертвы, попавшей в капкан. От поднявшейся к небу тучи стало
темно. Солдаты охраны объекта побежали в оружейный парк за
оружием. Часовой у ворот, молодец, прыгнул в канализационный
колодец и занял оборону. Его потом еле нашел дежурный офицер. Я
приказал офицеру собрать людей в казарму, закрыть чем ни попадя
выбитые окна, налить на пол воды и ждать помощи. Сам же поехал
в город организовывать спасательные работы. Я понял, что
произошло, и знал, что мне нечего терять.
Более суток выпадали радиационные отходы. Сначала крупными
кусками, потом похожими на снег хлопьями. Ночью в округе,
вплоть до Челябинска, видели уникальное явление - корону
Ядерного принца - северное сияние над Южным Уралом. Астрономы,
если б они здесь существовали, отказались бы поверить своим
глазам, поскольку сполохи были малинового цвета, как глаза
Ядерного принца."
Комната поплыла у Сан Саныча перед глазами, он лежал,
пораженный странной догадкой. Малиновые глаза нелепого дракона,
малиновые блики в глазах воскресшей Вээссы, неужто это все
как-то взаимосвязано? Эта внезапная потеря сознания. Эти
окружающие его недомолвки и недосказанность. Неужто он болен?
Неужто и его уже поймал в свои смертельные сети Ядерный принц?
"И понесла и закружила по земле ядерная круговерть. Город
не попал под черное крыло ядерного плаща - в отличие от
близлежащих Каслей. Однако радиоактивная грязь поползла по
земле, цепляясь за колеса машин. Скоро главные магистрали
начали фонить и щелкать. Город отмывали и днем, и ночью. Именно
с тех пор ежедневно поливаются газоны и моется каждую ночь
листва деревьев. Ядерный плащ покрыл смертельно опасной пылью
несколько деревень, жители даже не догадывались об этом. Мы
собрали в центре сел людей и объяснили, что авария на
химзаводе, что переселять их будут и что вся живность подлежит
уничтожению. Автоматчики пошли по дворам."
Сан Саныч внезапно услышал, как заголосили бабы, рваным
ритмом застучали, загрохотали автоматные очереди и разнесся
предсмертным воплем рев забиваемой скотины, которому вторили
истошные птичьи крики. Долго-долго продолжалась эта кошмарная
какофония и долго-долго эхо билось, плясало по лесам и полям,
пока, утомившись, не осело вечной памятью в сердцах
переселенцев.
"На месте радиоактивного следа сделали заповедник и
создали опытную станцию,"- читал Сан Саныч, а сам думал, что
запретный плод сладок и представлялось:
- Фрось, а Фрось, у меня ягод - завались, и одна крупнее
другой, иди скорей.
- Нет, Мань, лучше ты ко мне, здесь видимо-невидимо.
И святая наивность в лицах, и усмехается из ягодной
корзинки Ядерный принц: "Эх ты, простота, деревенщина."
В грязных озерах с кристально чистой водой рыба вымахала -
каких сроду не видывали. Само идет в руки такое добро, а в
остекленевших на воздухе рыбьих глазах опять смеется малиновыми
искорками сороковский ядерный джинн...
Радиация: ни вкуса, ни цвета, ни запаха...
"Вот, наверное, и все, о чем я хотел рассказать, одно я
знаю, я понял твердо: этот дивный город породил чудовищного
монстра. Я не могу четко определить, что он из себя
представляет, но с уверенностью могу сказать, что он
существует. Более того, он набирает силу и множится. Он
крепнет, забирая силу у каждого, попавшего в его сеть.
Странно другое, оказавшись в липких ладонях Ядерного
принца, я соприкоснулся с другой неведомой реальностью. Я хочу
сказать, что я ВИЖУ его посланников. Хотя, может быть, это и не
его посланники. Я могу сказать только, что они не являются
жителями материального мира. Это они вынуждают меня дописывать
этот дневник.
Я боюсь, что читающий эти строки сочтет меня сумасшедшим.
Этого я боюсь больше всего на свете и не знаю, как доказать,
что мой мозг, как никогда, светел и ясен. Я ВИЖУ их скорее
всего потому, что во мне уже живет, нет, не живет, а находится
убивающая частичка этого монстра. Я смертельно болен, и он,
живущий во мне, является моим палачом. Получается замкнутый
круг: пока человек не соприкоснется с монстром, пока он здоров
- он беспечен и считает подобные рассуждения глупой шуткой или
бредом сумасшедшего, а когда смерть стоит у тебя за плечами -
нет времени для познания. Человек - уникальное существо, он
может анализировать только то, что видит или может измерить, за
этой гранью НИЧТО для него не существует. Человечество подобно
стрекозе, которая своими сотнями глаз не может понять и
охватить склонившегося над ней мальчишку, и берется утверждать,
что мальчишки в принципе не существует, даже когда он пытается
наколоть ее на булавку. Я утверждаю, за гранью наших ощущений
существует НЕЧТО. Однако боюсь склониться к мысли, что все это
относится к разряду непознаваемого, как мальчишка для стоглазой
стрекозы...
Я кончил писать дневник и я понял, наконец, зачем я его
писал. Это все ради нее. Ради невыносимо любимой женщины,
ставшей моим возмездием... Я сижу на работе с раннего утра до
поздней ночи, мой кабинет - мой дом. И я все жду, жду, что она
придет ко мне. Жду, что она простит меня. Я прожил жизнь, как
умел. Да, я делал зло, но ради великой цели. Жестокое время
было беспощадно ко всем. Я - не исключение. Но неужели я
недостоин прощения? Одинокая лампа светит мне весь вечер,
настенные часы отбивают каждые четверть часа. А я все жду, жду
и жду..."
...Я вам поведал неземное.
Я все сковал в воздушной мгле.
В ладье - топор. В мечте - герои.
Так я причаливал к земле.
Скамья ладьи красна от крови
Моей растерзанной мечты,
Но в каждом доме, в каждом крове
Ищу отважной красоты.
(Александр Блок )
Сан Саныч кончил читать, мысли, как полусонные реки, текли
по извилинам, его мозг обволакивала мгла вечного спокойствия,
он отказывался что-то понимать и о чем-то думать, кроме того,
что болен и, по-видимому, болен смертельно. Вспомнились лица
вчерашних милиционеров и родителей, полнейшее согласие со всеми
его действиями и исполнение всех капризов. Сан Саныч мог
захотеть жареных ананасов и уверен, что его бедный отец кряхтя
потащится куда-то их искать. Когда человек в доме болен и
окружающие знают это - жизнь становится невыносимой. Из
разговоров сразу исчезает какой-либо намек на будущее. Его нет,
его вырезают в мыслях и словах, потому что невинная фраза
"давай махнем на побережье следующим летом" звучит кощунством,
следующего лета может и не быть. Исчезают разговоры о
необходимости покупать одежду, о заготовках на зиму, о ремонте
машины, вообще о чем бы то ни было, что может иметь продолжение
