человеческого разума монстр сам стал вмешиваться в игру. Когда
человеческий разум не ведает, что творит, - наступает хаос.
Хаос в целях, хаос в понимании, хаос во взаимозависимостях
вещей..."
В голову Сан Саныча полезли одна за другой мысли, до
странности связанные с тем, что написано в тетради. Ему даже
показалось, что если допустить, что голова - это компьютер, то
кто-то, нахально подсоединившись, начал самовольно перекачивать
в голову Сан Саныча информацию.
"Добро и Зло. Где что? Где граница? Ради жизни на Земле
тысячи и тысячи людей куют смертоносное оружие. Оружие,
способное стирать с лика Земли целые страны и народы в
одночасье. Куют оружие, чтобы потом вложить его в руки
самодержавному тирану, кровавому диктатору, который, на горе
себе и всем, и сам не ведает, что творит. Миллионы и миллионы
людей считают, что атомная бомба в руках России - благо,
гарантия стабильности в мире и невозможности атомной войны. С
другой стороны, миллионы и миллионы людей считают это все злом,
гарантией скорой смерти и уничтожения планеты как таковой. Все
перепуталось, переплелось во всех сферах. То, что является
добром для одних, оказывается злом для других. Добро и Зло.
Возмездие и Справедливость. Нет Согласия, нет Гармонии, полный
Хаос. И результат - Природа вышла из повиновения. Человек стал
игрушкой в ее руках.
С детских лет нам доказывают, что Человек - царь
Вселенной. С детских лет нас убеждают, что Человек способен
покорить природу, может заставить повиноваться окружающий мир,
может постигать его законы. О мой Бог, какая нелепость, какая
самоуверенность в жалком "комочке перьев", зовущемся человеком.
Радиус ядра Земли - тысяча километров. Две тысячи километров -
мантия. Тридцать километров - земная кора. На самой поверхности
земной коры, освоив жалкий слой в сотню метров, сидит плесень и
рассуждает. Это ты, Человек. Ты, выпустивший ядерного джинна на
свободу и смеющий верить, что джинн подвластен тебе. Святая
наивность. Природа не терпит покорения, не терпит насилия и
ставит свои препоны, вывешивает свои предупреждающие знаки, и
горе тому, трижды горе тому, кто не способен этого увидеть и
понять. Джинн играет с людьми, как кот с мышами, а люди
искренне недоумевают, что же, что же такое происходит, что
творится вокруг? Чем вызвано беспрецедентное распухание урана?
С чего это вдруг произошла обширнейшая коррозия, ставшая
причиной зависания блоков, затрудняющая их нормальную выгрузку
и препятствующая свободному проходу охлаждающей воды? Что могло
привести к спеканию урана с графитом, давшему в результате
твердейший карбид урана, с трудом поддающийся механической
высверловке? Чем вызвано замачивание графитовой кладки,
вызвавшее снижение реактивности и возникновение объемных
перекосов мощности? И, наконец, почему это все чаще и чаще
реактор выходит из-под контроля, ведет себя непредсказуемо,
неправильно, опасно, смертельно опасно?"
Золотая колесница бороздила небо весь день, сопровождая
людей, машины, поезда, поэтому к вечеру лик Бога Солнца
приобрел красный оттенок усталости. Лучи стали короче и уже не
жгли полуденным жаром, а несли приятное, ненавязчивое тепло.
Сан Саныч смотрел на закат, на город, в котором живут умные,
добрые люди, близкие его сердцу люди города на пороховой бочке.
Перед его глазами огненными закатными буквами стояли строки
дневника, прочитанные за полчаса до этого дежурного
родственного визита:
"Фантом рос и набирал силу. "Бред" усиливался. Число
аварий множилось. Людям приходилось лезть в немыслимые поля,
составлявшие три тысячи микрорентген в секунду. А в аварийное
время они производили демонтаж систем в полях до миллиона
микрорентген в секунду. "Людей у нас хватит..."
Одно из заводских зданий сровняли с землей. Там произошло
превышение предельно допустимой нормы по аэрозолям плутония аж
в сто тысяч раз. Определили это не сразу, поэтому оказалось
актуальным следующее интервью на городском кладбище: "Вот здесь
лежит моя первая бригада... Вот здесь похоронена моя вторая
бригада... Вон там, у березки, - третья... А вот здесь четыре
исполняющих обязанности директора, а вот и сам первый
директор..."
Сан Санычу казалось, что город залит не вечерним светом, а
потонул в кровавых реках прошлого, что не солнце играет в
отсвечивающих окнах новостройки, а жадное пламя лижет дома
дивного города, такого любимого им города на пороховой бочке.
Закатные облака окрасились оранжевым со сверкающей золотом
каемочкой, затем в них появилась сине-фиолетовая муть, которая
постепенно расплывалась и расползалась, гася и перемешивая
насыщенные, полные жизни и огня тона. Покоряясь, закат бледнел,
появлялись какие-то нелепые светло-зеленые и малиновые оттенки,
а с востока опускался, приближаясь, черно-звездный полог ночи.
- Ну что, пора чай пить, - сказал брат, появившись на
балконе. - Солнце село - представление окончено.
В маленькой уютной кухне с югославской мебелью цвета
утренней зари мигал всеми цветами радуги корейский переносной
телевизор и ожидал гостей накрытый к чаю стол. Разрезали
черничный пирог и разлили индийский чай по хрупким, германского
фарфора, просвечивающим чашечкам, завязался обычный родственный
разговор, неторопливый и спокойный, о бесконечно растущих
ценах, о колорадских жуках на картошке, о рекламе, которая
"задолбала" 150 миллионов человек. Однако постепенно разговор
перекинулся на свое родное, наболевшее.
- Разговор был, что в школах детишек целыми классами
крестят. Не слышали? - спросила мама.
- Ну правильно, - густым басом откликнулся тесть брата. -
Атеизм кончился. А церкви в городе нет. Уже до анекдота
доходит. По сотне человек за раз крестят, только знай
отмахивают.
- Ну, ты, пап, как всегда преувеличиваешь, - сказала
хозяйка. - Сотнями - не сотнями, а в детских садах группами
крестили...
- А священники грызутся между собой - чей это удел. Мзду
поделить не могут... - добавил брат.
- Тем летом к вам президент приезжал. Что интересного
было? - спросил Сан Саныч.
- У-у-у, это целый анекдот, - ответил брат. - Даже на
действующий реактор ходил смотреть. В санпропускнике его
заставили переодеться. А пока раздевался - бравая президентская
охрана в чем мать родила, но с пистолетами под мышкой шныряла
по санпропускнику, совала нос во все щели. Незабываемое было
зрелище. Окружающие покатывались, на них глядя...
- Вот вы, молодежь, не помните, - сказал тесть, - а вон
отец должен помнить, как в 1949 году, в том же санпропускнике,
требовалось после принятия душа пройти дозиметрическую
проверку, затем перед дежурным офицером открыть рот, показать
уши, наклонить голову, взъерошить волосы и сделать два - три
приседания, вытянув руки вперед. Это чтобы дежурный офицер
убедился, что ты ничего с собой не выносишь.
- Серьезно? И что, приседали? - спросил брат.
- А куда ты денешься?
- Сейчас заводы все стоят? - спросил Сан Саныч.
- Да нет, работают по мелочам, - ответил брат. -
Короткоживущие источники в Англию продают. Америка закупает
плутоний для космических нужд. Иностранцы ездят. Быт наш их
слегка шокирует, а на производстве они удивляются. Все у нас
тик-так. Такого даже у них нет. Работать мы умеем. До недавнего
времени отходы радиационные из Европы остекловывали и хоронили,
да эти "зеленые"... Добились запрета, мол, и так грязи хватает.
Как узнают, что радиоактивный груз идет - под поезда ложатся. А
результат? Хоть какие-то деньги в городе были на Карачай, а
теперь и их нет. Реакторы остановили, уровень воды повышается.
А там грязи на несколько Чернобылей.
- Ходят слухи, что правительство какие-то мизерные деньги
на засыпку Карачая выделило, но до города дошла только их
десятая часть, остальные где-то в Москве крутятся...
Разворовывают на лету, - добавил тесть. - Да и нынешние болтуны
хороши. Это ж надо додуматься. Где-то в интервью ляпнули цену,
по которой поляки отходы нам сплавляют. Тут уж финны
возмутились. Правильно, с них-то за это же брали раза в три
больше.
- Да ну их всех, довели страну... - сказал брат.
- Ну вот, ты опять разволновался. Хочешь, я тебе еще
пирога отрежу? - заботливо предложила жена.
Мелкий черный длинный кот, примечательный только тем, что
к нему недавно в гости на девятый этаж по вентиляционной шахте
забралась уличная кошка, замяукал под столом.
- Я лучше еще маслят маринованных. Удались грибочки...
Мурзавец, что ты на меня лезешь, - обратился брат к
забравшемуся на колени коту, - ты тоже грибков хочешь? Ну, на.
На, ешь. Для тебя ничего не жалко, друг хвостатый.
Кот с готовностью засунул нос прямо в салатницу.
- Ты бы хоть ему в миску отложил, - с укором сказала
хозяйка, - может, еще кто из гостей надумает, а после этого
зверя только ты один и сможешь есть.
Кот не стал долго принюхиваться, запустил в салатницу
черную лапу с выпущенными когтями, ловко поддел масленок и
вывалил его прямо на брюки хозяину.
...Отражаясь в воде, колокольчики звезд
Непонятно звенят, а над морем
Повисает горящий, змеящийся мост,
И как дети о прошлом мы спорим.
Вспоминаем порывы разбрызганных дней.
Это больно, и это не нужно...
Мы идем, и следы наших голых ступней
Наполняются влагой жемчужной.
(Владимир Набоков )
Уже стемнело, когда Сан Саныч, посадив родителей в
автобус, остался один. Ему захотелось пройти вдоль полусонных
кварталов, мимо домов, скверов и площадей города, в котором
пронеслось, промчалось, пролетело светлое, беззаботное детство.
Город, являющийся заложником, ядерным заложником когда-то
могучей, а ныне разоренной и нищей страны, изменился не сильно.
Сан Саныч шел по нему, его ровеснику, по единственному месту на
нашей многострадальной российской земле, беспощадно терзаемой
уже который год ураганом перестройки, где улицы, как и прежде,
чистые и тихие, где по весне разливаются из конца в конец
душистым цветом яблони перед школой, где до сих пор на клумбах
высаживаются цветы, где каждый выходной летом в парке
устраиваются праздники, где жизнь, на первый взгляд, течет так
же уверенно и спокойно, как это было давным-давно, еще в той,
детской, прежней жизни. После северной столицы, ощетинившейся
решетками коммерческих магазинов, одетой в бронежилеты ОМОНа,
вооружившейся до зубов автоматами армейского образца, где в
институтском коридоре чуть ли не ежемесячно обновляется сводка
о сотрудниках, пострадавших и безвременно погибших на мирных
петербургских улицах и в подъездах собственных домов, в
Сороковке ощущается удивительный покой и стабильность.
Стабильность во всем, от бесплатных уличных телефонных
автоматов и бесплатного проезда в строго по расписанию
следующих автобусах до городских дотаций на хлеб и молоко,
включая и праздничную выдачу продуктов пенсионерам. В этом
городе нет полупьяных попрошаек, нет просящих подаяние калек и
оборванных беженцев, от которых стонут большие города. Нет
витающего в воздухе состояния всеобщей человеческой трагедии,
нет людской боли в потерянных, отрешенных, беспомощных глазах
детей, взрослых и стариков, с которыми приходится сталкиваться
каждый день, проезжая через роскошно-нищий центр Питера.
Атомный оплот страны падет последним.
Сан Саныч шел по городу детства, и фонари качались в такт
его неторопливым шагам. Стайками бродили мальчишки. Укрытые
