чувствовал, как напряжена стоявшая рядом Абрайра, и неожиданно понял,
почему она нервничает, почему кое-кто из наших людей остался в лагере.
Посмотрел в сторону индустриального парка, где находится арсенал. Его
нужно захватить прежде всего, и я инстинктивно понял, что на него уже
напали. И действительно, человек в полном вооружении стоял на крыше
низкого здания и размахивал зеленым сигнальным флагом.
- И подобно Писарро, - продолжал Гарсон, - мы оказываемся в
прекрасном новом мире. И, как у Кортеса, наши корабли сгорели за нами! У
нас нет другого выхода - только идти вперед и сражаться! Нам предстоял
трудный выбор. Никто этого не хотел. Никто из нас не хотел, чтобы наши
неподготовленные companeros вышли против ябадзинов. Мы не хотели видеть,
как они умирают. Но что нам оставалось делать?
Гарсон помолчал, как бы давая всем возможность сообразить, что
оставалось делать.
- В соответствии с законом Объединенных Наций Земли я публично
заявляю о нашем намерении восстать и образовать новое независимое
государство.
Кто-то в толпе закричал:
- Гарсона в президенты!
Как один, пять тысяч человек закричали:
- Да здравствует Гарсон! - и обнажили оружие.
Никакой засады не было. Японцы изумленно раскрыли рты и лихорадочно
осматривались. С полдесятка тяжелых лазеров Бертонелли сожгли генерала
Цугио и его свиту.
Капитан Эстевес закричал: "За мной!" и побежал к невысокому холму, на
котором расположились чиновники корпорации. Наша колонна раскололась,
большинство направилось в индустриальный парк, где работали почти все
жители Мотоки. Но наши люди бежали беспорядочно. Только несколько
предводителей, по-видимому, знали, что делать. Толпа ошеломленных японцев
осталась сзади. Абрайра крикнула:
- Muchachos, сдерживайтесь! Убивайте только в случае необходимости!
Взбегая на холм, я чувствовал себя сильным, быстрым и могучим. Я
привык к повышенной силе тяжести, и небольшая пробежка не утомила меня. Мы
миновали ряд домов; несколько химер ухватились за карнизы, одним гибким
движением взлетели на крыши и дальше побежали по ним; они стреляли по
немногим горожанам, вышедшим поглядеть, из-за чего шум.
Защитное вооружение придавало нам анонимность. Я бежал как часть
толпы, отрезанный от остального мира. Не чувствовал запаха крови и
сожженных волос тех, кто пытался оказать сопротивление и кого мы
расстреливали. Неотчетливо слышал свист стрел и "вуш, вуш!" плазменных
ружей. До меня доходили лишь удивление, страх и гнев на лицах наших жертв,
как будто я вижу японцев в голограмме. В нескольких местах произошли
стычки. Несмотря на сумятицу, наши люди сражались великолепно. Я достал
свой небольшой складной лазер, но ни в кого не стрелял. Мы размахивали
оружием, и большинство от страха не сопротивлялось. Страха оказалось
достаточно. У Мотоки на дежурстве оказалась только сотня вооруженных
самураев, и я видел нескольких из них на холмах, они своими слабыми
лазерами пытались расстрелять наших людей. Из домов выбежало несколько
человек и попыталось отобрать у нас оружие. Их отбросили, как мешки с
бобами, потом расстреляли.
Я понял, что это восстание запланировано Гарсоном. По крайней мере
его офицеры о нем знали заранее. Хотя наше нападение происходило
беспорядочно, оно не удивило наших предводителей. И хотя Гарсону не
удалось захватить корабль для возвращения на Землю, самураев он
перехитрил. Я восхищался смелостью Гарсона.
Мы расстреляли стеклянные панели здания корпорации и ворвались
внутрь. Я с удовольствием слышал крики ужаса изнутри и видел испуганные
лица секретарш. Бежал вместе с толпой по мраморным лестницам. Наемники
расстреливали или рубили на куски тех чиновников, кто пытался помешать
нам, и временами коридор бывал просто забит телами.
Остальные группы задержались на нижних этажах, но Абрайра, Мавро,
Завала и я продолжали подниматься вверх, в коммуникационный центр, где
расположена единственная радио- и голографическая станция Мотоки. У
микрофона стоял диктор и что-то отчаянно говорил в него. Мавро схватил его
за руку и швырнул на стену.
Я вбежал в голостудию и увидел четырех операторов, которые снимали в
окна сцены внизу. Их лица были искажены ужасом, и я взглянул на монитор на
полу, который показывал, что они снимают.
Снаружи несколько наемников вытащили президента Мотоки из кабинета и
вывели на улицу. Тут же находился в машине Гарсон, его судно висело над
асфальтом бульвара. Мотоки замахал руками и закричал что-то по-японски.
Переводчик, прикрепленный к лацкану Гарсона, передал:
- Подождите! Подождите! Наверно, я плохо руководил этим делом!
Гарсон приставил пистолет к голове президента Мотоки и нажал курок.
Голова Мотоки раскололась. Мотоки грациозно опустился на улицу.
Я взглянул на лица операторов и понял, что эти люди уничтожены.
Символ всех их мечтаний только что превратился в груду окровавленной
плоти. И шок от увиденного подействовал на них, как физический удар. В их
глазах был гнев, и безнадежность, и решимость.
И я понял, что Завала был прав. Мы ведем войну с духами и не знаем,
как ее выиграть.
Смерть президента Мотоки оказала немедленное воздействие. До сих пор
мы продвигались относительно спокойно, но четверо операторов повернулись и
увидели меня.
В их глазах была смерть. Я начал стрелять и расстрелял их на месте,
потом подбежал к окну. Следующие полчаса я провел у окна, потрясенный
увиденным: во всем городе японцы выбегали из домов с криками и
устремлялись к арсеналу. Казалось, все самураи города сразу переоделись в
боевое вооружение. Они нападали без всякого предварительного плана, часто
без оружия. Несколько тысяч самураев вместе со множеством женщин и
стариков участвовали в самоубийственном нападении на арсенал. Они не могли
сравниться с тысячами тяжеловооруженных солдат. Лазеры Бертонелли
прожигали их защиту, как бумажную, а стрелы Уайсиби нарезали их на полосы.
В некоторых местах груды тел японцев достигали двух метров в высоту.
За двадцать минут погибли тысячи японцев. Оставшиеся в живых женщины
вместе с детьми запирались в домах и поджигали их, и пламя охватило весь
южный конец города. Целые семьи совершали харакири. Но большинство горожан
просто падало на землю и плакало от стыда и гнева.
Казалось невероятным, что Мотоки не предвидела такое развитие
событий, не подготовилась, но ведь в течение двух тысяч лет японцы не
знали, что такое революция. В обществе, где исполняется каждый каприз
руководителя, невозможно представить себе человека, который ослушается
приказа свыше. Никто не мог представить себе, что мы выступим против
руководства корпорации.
Наши люди перегородили улицы и окопались, отдельные группы обыскивали
дома в поисках оружия. Тем из нас, кто недавно вышел из криотанков,
поручали побочные задания. Меня вызвали через микрофон в шлеме, и
остальную часть дня я вместе с двумя другими наемниками грузил тела на
подъемник, отвозил их на взлетное поле, где их идентифицировали и
оставляли для передачи родственникам. Выстроилась бесконечная линия
трупов, седовласых стариков с изогнутыми ногами и искаженными болью
лицами, детей с исчезнувшими лицами, домохозяек с ожогами на затылке. Я
сбился со счета после двух тысяч. Трижды за первые полчаса я сталкивался с
такими чудовищно изуродованными трупами, что должен был снимать шлем,
чтобы меня вырвало. Скоро я ослаб, голова кружилась. Вначале мы очистили
улицы перед арсеналом, потом прошли по всему городу. Но всякий раз как мы
очищали улицу, выбегала какая-нибудь старуха с ножом в руке и бросалась на
наших наемников. Я видел это десятки раз. И каждый раз наемники
переговаривались, кричали:
- Вот она! Вот она идет! Следите за ее ножом!
Они подпускали старуху на два метра, потом сжигали ее. Это стало
какой-то садистской игрой.
Я все время вспоминал самоубийство одетых в белое девушек. Церемония
была прекрасна и напоминала свадьбу. В глазах толпы я видел ожидание,
предвосхищение, все ждали харакири. У японцев какая-то искупительная
любовь к самоубийству. Вначале мне показалось это свидетельством из
морального нездоровья, но чем больше я думал, тем лучше видел красоту
такого поступка: в мире, где все подчинены капризам общества, самоубийство
в стремлении сохранить доброе имя становится поступком крайней
самоотверженности. Это крайнее проявление попытки индивидуума полностью
подчиниться обществу. Но в то же время индивидуум тем самым спасается от
общества и его диктата. Ибо самоубийство дает ему почетное место среди
сограждан и одновременно помогает проявить и отстоять свою
индивидуальность.
Я понимал действия жителей Мотоки. И хоть они вели себя в
соответствии с требованиями своей культуры, мне эти требования казались
угнетающими, неестественными и морально отталкивающими. Я считал их долгом
попытаться выйти за пределы своего общества, действовать по-своему, забыть
глупые капризы общества. Но потом я вспомнил, как учил меня Хосе Миранда:
человек, который так поступает, утрачивает надежду на награды, которые
может дать общество. Я поступил именно так и испытал все последствия своей
безрассудности. Если бы я не убил Эйриша, то по-прежнему находился бы на
Земле. И я не был уверен, что смог бы рискнуть снова. И понял, что если бы
был такой старухой, отказался бы от жизни и побежал навстречу ружьям
наемников.
К полудню город стих, кое-где только слышался плач. Улицы опустели,
изредка какой-нибудь японец пробирался с работы домой, скрываясь в клубах
дыма, которые выползали из домов, как змеи. Гарсон объявил в наши шлемные
микрофоны, что наша революция совершена в соответствии с Межзвездным
законом Объединенных Наций. Он обратился к послу Объединенных Наций на
борту орбитальной базы ОМП "Орион-4" и получил согласие на вступление в
Объединенные Нации. Это давало нам доступ ко всем финансовым вкладам
корпорации Мотоки на Пекаре, так что мы могли оплатить свою дорогу домой.
Нам нужно только удержать в течение двадцати трех суток Кумаи но Джи,
когда "Харон" будет готов к обратному рейсу. И мы сможем вернуться.
Но у меня не было времени думать об этой перспективе. Я был слишком
занят, стаскивая трупы к подъемнику.
На закате пять тысяч человек, многие из лучших самураев Мотоки,
выбежали из домов и заняли семнадцать пунктов в северном конце города. Они
захватили восемьдесят ружей, но потеряли при этом две трети своего
состава. Поэтому они не в состоянии были организовать единую линию обороны
и отступили к своим домам. Гарсон позволил им вести эту свою игру, но
ночью послал несколько сот химер в северный конец города с электронными
вынюхивателями. И химеры вернули назад все оружие.
Три тысячи четыреста человек, все в хорошей боевой форме, были по
одному и по два выведены из своих домов и казнены в наказание за наши
потери. Это казалось здравым военным решением - уменьшить силы противника,
не неся при этом никаких потерь. Японцы стали жертвами нашей предательской
логики.
Мы, из погребальной команды, шли следом, как стервятники, и бросали
тела на грузовики. Во многих домах, где должны были быть казнены мужчины,
их жены, матери и дети оказывали сопротивление и тоже были ликвидированы.
Члены семьи цеплялись за мертвецов, и нам приходилось отгонять их, чтобы
убрать трупы. Один старик набросился на нас с ножом, и мы изрубили его
нашими мачете. Впоследствии мы всегда оставляли одного на страже, пока
