малейшего представления, что такое организация домашнего
хозяйства. На кухне творился беспорядок, повсюду лежали горы
посуды. Кто-то назвал кулинарные способности Ольги
Александровны "очаровательно примитивными". Они не
распространялись дальше умения работать с консервным ножом и
подогрева содержимого банки в первой попавшейся под руку
кастрюле. Она не обращала внимания на мух в молоке или
тараканов, иногда появлявшихся на кухонном полу.
Для Великой княгини, которую еще помнил весь мир, это был
чересчур непритязательный образ жизни. В глазах рассеянных по
всему свету эмигрантов эта хрупкая старая дама оставалась живым
символом великой и славной традиции. Не была забыта Ольга
Александровна и своими родственниками из королевских домов.
Летом 1954 года во время своего довольно насыщенного разного
рода встречами визита в Канаду герцогиня Кентская выкроила
время для того, чтобы заехать на автомобиле в Куксвилль
повидаться с престарелой родственницей. Великая княгиня описала
эту встречу в письме к подруге, адресованном 1 сентября 1954
года:
"Действительно, разве не мило было со стороны Марины
[Принцесса Марина -- дочь Великой княгини Елены Владимировны,
жена греческого королевича Николая, приходившейся Ольге
Александровне двоюродной сестрой. Отцом Елены Владимировны был
Великий князь Владимир Александрович, матерью -- Великая
княгиня Мария Павловна (старшая).] заехать повидаться со своей
двоюродной теткой, которую она даже не помнит, ведь ей было
всего два годика, когда она вместе с двумя своими старшими
сестрами и няней приезжала ко мне в Санкт-Петербург, чтобы
поиграть и напиться чаю... [Она] позвонила мне и сказала, что
заглянет ко мне ненадолго, выкроив время между официальными
встречами в половине одиннадцатого утра в субботу. Новость эту
я сохранила в тайне, чтобы не привлекать внимания любопытной
толпы -- а вы знаете, что представляет собою толпа!..
Заблаговременно прибывшие полицейские (кстати, очень милые
люди) оцепили наш домик и сад. Марина действительно очень
славная женщина -- такая дружелюбная и любезная. Она заглянула
в наше скромное жилище и съела на кухне несколько сэндвичей. Ее
сопровождали фрейлина и секретарь. Мы с нею посидели и
поговорили, но разве побеседуешь по душам, когда в комнате
столько народу, а комнаты такие маленькие, что негде
уединиться... Нас сфотографировали... Фотограф появился
неизвестно откуда, словно с неба свалился... А перед тем, как
Марина уехала, пришла дочка одной из наших соседок с корзиной
персиков. Ее тоже сфотографировали у дверцы ее машины. После
отъезда Марины к нам набежали с расспросами ближайшие соседи. С
некоторыми из них мы отправились в сад и за кофе с сэндвичами,
которые у нас еще оставались, принялись обсуждать
случившееся..."
До конца своей жизни Великая княгиня поддерживала связь с
русскими эмигрантами. Не были ею забыты и раскиданные по всему
свету бывшие кавалеристы Гусарского Ахтырского Е.И.В. Великой
Княгини Ольги Александровны полка. Ольга Александровна обладала
феноменальной памятью и помнила имена и фамилии почти всех
офицеров и даже некоторых солдат. Однажды в Куксвилль приехал
полковник Одинцов, чтобы сопровождать Великую княгиню в
Торонто, где в русском православном соборе должна была
состояться панихида по убиенным воинам полка. Одинцов привез с
собой список всех однополчан, павших во время Великой войны.
Внимательно ознакомившись с ним, Ольга Александровна заметила:
-- Да, но только вы забыли внести сюда имя Василия... Как
же его фамилия? Ничего, я ее вспомню и, конечно же, буду
молиться об упокоении его души.
Полковник ответил, что, по его мнению, среди офицеров его
полка не было ни одного, которого бы звали Василием.
-- Он был не офицер, -- тотчас отозвалась Великая княгиня,
-- а унтер-офицер, я его очень любила. Теперь я вспомнила его
фамилию. Это был Баздырев Василий Григорьевич.
Позднее полковник Одинцов изучил списки служивших в полку.
Действительно, в полку служил унтер-офицер Василий Баздырев. На
службу в Гусарский Ахтырский он поступил в 1898 году и погиб в
бою в 1915 году.
Ольга Александровна сторонилась от участия в общественной
жизни. Зато близка ее сердцу была благотворительная
деятельность. До конца своих дней Великая княгиня поддерживала
эмигрантские организации в Канаде. Русско-Американская
Ассоциация Помощи ежегодно устраивает большой благотворительный
бал. Представители Ассоциации неоднократно приглашали свою
Августейшую представительницу приехать к ним в Нью-Йорк, но
Великая княгиня неизменно отвечала вежливым отказом. Но однажды
она решила, что присутствовать на балу -- это ее долг, и начала
к нему готовиться. Однако иммиграционные власти США отказали ей
во въездной визе на том основании, что она не является
подданной Канады.
Великая княгиня была глубоко оскорблена и в то же время
удивлена. Впервые в жизни она столкнулась с обескураживающей
узостью взглядов людей, которые судят о личности человека лишь
по наличию у него паспорта и визы. Инцидент заставил Ольгу
Александровну особенно остро почувствовать себя изгнанницей, у
которой во всем мире не осталось корней, однако она говорила по
этому поводу без малейшей обиды:
-- В самом деле, эти американцы должны хоть что-то знать
об истории Европы. Разве Великая княгиня может быть чьей-то
подданной, кроме собственного монарха, или же гражданкой
какой-то другой страны? Это же просто нелепо.
При всей ее гордости от сознания принадлежности к Царской
фамилии, в Великой княгине жило удивительное чувство смирения.
Однажды, в самом начале нашего знакомства, я обратился к ней:
"Ваше Императорское Высочество". Мы с ней обедали в это время в
одном из ресторанов Торонто. Она тотчас оборвала меня:
-- Прошу вас, больше никогда не называйте меня таким
образом. Для друзей я или Ольга Александровна или просто Ольга.
Однако, в другом случае, когда соседский ребенок подбежал
к ней и спросил: "А вы правда принцесса?", Ольга Александровна
ответила: "Ну, разумеется, я не принцесса. Я русская Великая
княгиня".
К Ольге Александровне приходило огромное количество писем,
и на все она отвечала. Писали ей многие из придворного штата,
некогда служившие Императорской семье в Гатчине, Царском Селе,
в Аничковском дворце и в ее собственном особняке на Сергиевской
улице в Санкт-Петербурге. Больше того, Великая княгиня
продолжала получать письма из самой России. Два особенно
трогательных были написаны бывшим лакеем принца Петра
Александровича Ольденбургского и няней, которая некогда служила
в усадьбе Ольгино близ Воронежа. Оба корреспондента писали на
смертном одре. Письма обрывались в середине фразы и не были
подписаны. Лишь из постскриптума можно было определить личность
авторов письма. В числе корреспондентов Ольги Александровны был
старый казацкий офицер, отсидевший в большевицкой тюрьме десять
лет и сознающий, что всякий раз, как он пишет Великой княгине,
он подвергает себя опасности. Однако, он не мог ничего с собой
поделать, поскольку, по его словам, "все, что у меня осталось в
жизни -- это писать Вам".
Четыре раза в год -- в Рождество и на Пасху, в день
рождения и в день тезоименитства Великой княгини 11 июля (по
старому стилю) жилая комната коттеджа оказывалась заваленной
письмами и посылками чуть ли не из всех концов света: из
Финляндии и Японии, Норвегии и Австралии, Южной Африки и Китая.
И эти знаки памяти согревали ей сердце. Социальное положение
корреспондентов не имело никакого значения. Главным была их
привязанность к ней.
Как-то в Рождество я увидел, что стол в жилой комнате
Великой княгини усыпан открытками и пакетами. Пришли
поздравления из Букингемского дворца, от ее Августейших
родственников в Швеции, Германии, Дании, Греции, а также от
многих знаменитостей из разных стран, но крохотная пожилая
женщина с озабоченным видом продолжала рыться в грудах
корреспонденции.
-- Просто ничего не могу понять. Надеюсь, что этот человек
здоров. Я впервые не получила от него поздравительной открытки.
-- От кого? -- поинтересовался я.
-- Да от господина Шоу, славного владельца мясной лавки в
Кемпбеллвилле. Так хочется надеяться, что он жив-здоров.
Однажды я получил письмо от подруги Ольги александровны,
которое явилось для меня еще одним доказательством
расположения, которое питали к ней люди. Дама, о которой идет
речь, в свое время оставила Канаду и поселилась в Мексике.
"Здесь я не читаю никаких газет и не слушаю радио, --
писала эта дама. -- Единственное, о чем я прошу Вас, это
известить меня о смерти Уинстона Черчилля, Бертрана Рассела и
Великой княгини Ольги Александровны".
Как и все Романовы, Ольга Александровна всю свою жизнь
близко была связана с русской Православной Церковью. Монахи
одного русского монастыря нередко присылали ей мед со своих
пасек. Однажды в сочельник они позвонили ей по телефону и
пропели рождественский тропарь: "Рождество Твое, Христе Боже
наш, возсия мирови Света Разума..." Ольга Александровна
поддерживала связь со многими русскими православными общинами
и, хорошо зная об их стесненных обстоятельствах, была глубоко
растрогана отсутствием всяких жалоб и сетований в их письмах.
Время от времени она посылала им небольшие подарки, выкраивая
средства из своего бюджета. Русские монахи с горы Афон
ежедневно молились за нее. Когда я посетил их монастырь и
рассказал, что знаком с Ольгой Александровной, они заплакали и
попросили меня отвезти ей в Канаду икону. Стены спальни в ее
коттедже были увешаны иконами, завещанными Великой княгине
многими мужчинами и женщинами, которые оставались столь же
преданными ей, какими они были в начале революции.
В прежние времена равнодушие Великой княгини к своему
гардеробу приводило портных в отчаяние, а изысканное придворное
платье, которое ей приходилось надевать в особо торжественных
случаях, вызывало в ней такое чувство, будто она очутилась в
клетке, из которой никак не выбраться. С годами это равнодушие
лишь усиливалось. Ольга Александровна относилась к одежде лишь
с сугубо практической точки зрения. Она закрывала ею тело,
защищала от холода, все же остальное не имело значения. Если
Ольгу Александровну спросили бы, какой одежде она отдает
предпочтение, скорее всего она бы ответила, что удобнее всего
она чувствовала себя, живя в татарском ауле, где могла ходить с
мятым платком на голове, в крестьянском переднике, скрывавшем
дыры и заплаты на юбке, босиком летом и в грубых башмаках --
зимой.
Споры относительно одежды неизменно заставляли ее скучать.
"По платью встречают, по уму провожают", -- имела обыкновение
говорить Великая княгиня. Живя в Канаде, она почти не тратилась
на свой гардероб. Весь он уместился бы, пожалуй, в небольшом
чемодане. Любимой одеждой Ольги Александровны была потертая
кожаная куртка, наброшенная поверх такого же поношенного платья
неопределенной формы, цвета и материала. Она редко надевала
чулки, а туфли ее, пожалуй, не взял бы в починку ни один
сапожник. Единственным ее головным убором был берет весьма
преклонного возраста.
Когда она выходила однажды утром из дома, домашние
заметили, что на ней надета кофта, порванная на спине. Сын
попытался убедить ее переодеться.
-- Да какое это имеет значение? -- отозвалась Великая
